В отличие от других подобных кофеен, где дневная и ночная публика менялись местами, в «Варшаве» и днем и ночью толклась преимущественно та же публика, которая тратила порой за вечер то, что за тем же столом заработала днем. И хотя днем и ночью это были те же люди, но день от ночи здесь существенно отличался. Днем завсегдатаи были по уши погружены в газеты или дискутировали, не покидая своих столиков, создавая отдельные группки, каждая из которых жила своей жизнью и была занята исключительно собой.
Вечером столики покрывались белыми скатертями, газеты сворачивались, дискуссии обрывались, а группки объединялись для совместной товарищеской жизни. И тогда люди, сидевшие по полдня за соседними столами и не обращавшие внимания на соседей, вдруг замечали друг друга, начинали обмениваться улыбками и поклонами, купаясь в теплой атмосфере взаимной доброжелательности.
Стенка, которая разделяла кофейню и бар, исчезала, и появлялась эстрада с оркестром, а салонная группа начинала свой вечерний концерт, который лишь в течение часа был чистой воды концертом, а салонная группа — всего лишь час салонной группой. Потому что через час наступала еще одна магическая перемена в этом оригинальном заведении. Капельмейстер, музыканты, фортепьяно, джаз делали поворот на 180 градусов — лицом к бару. Перед становился задом, зад — передом, оркестр салонный — джаз-бандой, концерт — танцевальной музыкой, бар — танцевальной площадкой, кофейня — ресторацией.
В 1924 г. здесь побывал писатель Альфред Дёблин из Берлина: «Я стою перед дверью и вижу: «Кофейня Варшава». Это какой-то рок — я должен зайти внутрь. В дверях вижу принаряженных девушек, около них за столиком сидят две дамы постарше. Одна из девушек пришпиливает мне на отворот зеленый номер 494. Ко мне обращаются на немецком: здесь собирают пожертвования для больных и для реконвалесцентов. Я даю деньги и уныло думаю: «Лучше бы вы их собирали для себя». Кофейня большая. Из центра слышна музыка, она сливается с шумом людей, лестницы справа ведут в читальню. Нет, только не сюда! Я не хочу. Меня переполняет отчаяние. Как я ненавижу это бессмысленное бренчание! Возможно, сегодня утром музыка показалась бы мне приятной. В дверях коротко подстриженные девушки в красных блузках — суетливые, взволнованные: сплошная суета. Вот пожилой пан с дамой садятся за мой столик. Он нацепляет пенсне и читает газету. На ней мерцают бриллиантовые серьги. Над газетой он дает ей понять, что 120 злотых за эту вещь — дешево, кое-где это стоило бы 200, кроме того, заплатить можно позже. Включили яркие лампы, чтобы осветить этих людей, чтобы дать им свет. Это для них подбрасывают прессованные брикеты угля под большой котел и сжигают. Что же происходит с водой? Она кипит и, превращаясь в пар, создает давление. В подвале вибрируют генераторы, выталкивают таинственные электрические силы, молниеносно проводят их по проводам к кофейне, там они становятся светом. Для чего? Для кого? А вот для кого. Возможно, я ошибаюсь, но это веселит их. Они двигаются, эти человеческие существа, дышат и умирают в сиянии света. Однако не хочу говорить о мелочах. Не стоят внимания мелочи. А может, это и не мелочи?
Мужчина в пенсне за моим столиком откладывает газету, пересчитывает деньги, которые ему дала его жена в бриллиантах. Звучит приятный, очень старый венский вальс. Я хотел бы увидеть их трепет, их радость. Они же деловито сидят друг рядом с другом. Его не радуют деньги. Он берет их, держит, прячет. Он холоден, суров, замкнут, в оцепенении.
И снова венский вальс. Не хочу. В зале подпевают. Так все же они имеют душу, сердце. О жестокость, о горе мира» (в переводе Христи Назаркевич).
2 июня 1933 г. ночью здесь развлекалась веселая компания, и между одной дамой и официантами возникла ссора, во время которой дама воскликнула на всю кофейню «Хайль Гитлер!». Завершилась сцена протоколом, который оформил постовой.
В то время, как другие «бранжевые» (профессиональные) кофейни собирали у себя публику, принадлежавшую к какой-то одной профессии, «Венская» была заведением для людей всех специальностей — от столяров до актеров.
Наконец, она была чем-то большим, чем просто кофейня, она была понятием географическим, считаясь центральным пунктом города, сердцем Львова. Здесь сочетались все его артерии. С тех давних времен, когда во Львове существовали только две трамвайные линии: Вокзал — Лычаков и Валы — Стрыйский парк, узловой станцией всегда была остановка «Кофейня Венская», или просто «Кофейня».
Ведь в течение длительного времени, еще даже до эпохи конного трамвая, говоря «кофейня», львовяне имели в виду именно «Венскую». Долгое время это было репрезентационное заведение, в котором собиралась элита города — мир политический, научный, юристы и финансисты, преподаватели университета, актеры.
А берет она свое начало в 1829 г., когда купец Карл Гартман на площадке между госпиталем и костелом и древней городской воскобойней построил дом.
Город давно нуждался в военном одвахе (гауптвахте), но денег не было. Между тем в магистрат обратился мещанин Кароль Гартман с ходатайством разрешить перестроить в кофейню прежний дом князей Понинских. Ему дали разрешение, но с условием, что за это он построит сторожку на сорок воинов. Гартман, получив еще и дополнительный участок, вскоре построил и то и другое.
Правда, были некоторые ограничения — двери и окна со стороны площади Святого Духа разрешены были только временно, с оговоркой, что на первое требование города будут они замурованы без возмещения. Очевидно, городской совет таким образом застраховал себя перед какими-то аморальными сценами, которые могли бы жители города наблюдать сквозь окна. Однако кофейня никакому цензору так и не дала повода применить этот циркуляр.
Еще одно ограничение касалось времени работы. Закрываться кофейня должна была в восемь вечера, не имея права держать музыкантов и нанимать для расчета в буфете молодых женщин.
Кофейня на Гетманской, 14, быстро завоевала популярность. После смерти пана Гармана в 1847 г. дело переняла его жена Климентина, а за ней — дочь Ирэна Рюстель. В 1870 г. дом перешел из рук первых владельцев в собственность пионеров кофейной жизни Львова Антония и Геновефы Зибер.
Пани Зибер открыла в кофейне также буфет, где продавались очень вкусные ромовые пирожные и известные на весь Львов рогалики собственного производства. Военный одвах[8] создавал с кофейней своеобразный дуэт — они не только имели общие канализационные коммуникации, но и на площади одваха по воскресеньям играл военный оркестр марши и популярные мелодии. Это привлекало публику, дефилирующую Гетманскими Валами, единственным на то время променадом львовян. В 1880 г. дом перестроили.
Но хотя в 1890-х годах время работы кофейни было продлено до десяти, а затем и до двенадцати ночи, по вечерам «Венская» всегда зияла пустотой. Не помогали театральные ужины, которыми пытались привлечь внимание публики, возвращавшейся из театра, не помогли также попытки создать здесь центр премьерной публики, то есть той, которая наведывались на премьеры, устроив в одном из залов кассу предварительной продажи билетов. Не оживило вечернего движения даже то, что зачастую здесь гуляли актеры во главе с известным Густавом Фишером, который, разозлившись однажды из-за нерадивости нового официанта, решил преподать ему демонстративную лекцию кельнерства. Он забрал у болвана салфетку и в течение часа сам обслуживал целый зал, разнося по десять чашек кофе одновременно.
Тогда кофе еще подавали по-домашнему — в фаянсовых чашках. А единственной женщиной, работавшей в обслуге, была сама хозяйка, пани Зибер, достойная матрона, которая ничем не напоминала ту запрещенную девицу из буфета.
Из окон этой просторной кофейни можно было видеть памятник Яну III Собескому, а с другой стороны — площадь одваха военного. Возле памятника бушевала «черная гелда», то есть «черная биржа», а вся она состояла исключительно из потомков Моисея, то есть была черной дословно. Ведь евреи одевались только во все черное. Здесь они с нетерпением ждали вестей с Венской биржи, а вести эти прибывали вместе с вагонами на главный вокзал Львова, где уже ждали их нервные посланцы. Венские агенты писали цифры мелом прямо на вагонах, и только посвященные могли расшифровать их содержание.
Когда в 1902 г. «Венская» перешла в собственность Штадтмиллера и Чуджака, наступила существенная модернизация заведения. Главный вход, который до сих пор находился внутри дома со стороны ул. Гетманской, был передвинут на угол улицы Килинского. Из первого зала перенесли бильярд в зал со стороны площади Святого Духа, кофейня обзавелась новым интерьером в стиле сецессии и новой мебелью с декоративными панно Ф. Зайховского и Ю. Крупского. И самое важное — была построена на площади Святого Духа крытая терраса.
