16 июля 1922 г. Мауриций Рубинштейн встретил как-то в кофейне «Венской» Романа Лавныка и дал ему пощечину.
Возникла так называемая арабская авантюра. Общественность стала на сторону Лавныка, добиваясь ареста Рубинштейна. Полиция арестовала обоих. Рубинштейн при аресте подтвердил, что Лавнык за здорово живешь швырнул ему камнем в плечи. Лавнык пояснил, что бросал камень не в него, а в один фиакр, потому что извозчик ударил его кнутом. Оба пана извинились и, пожав руки, разошлись.
Казусы
Из межвоенного периода дошла до нас также пара казусов из кругов украинских журналистов, которые наведывались в «Венскую кофейню».
Как-то к столику, за которым сидел Дмитро Донцов и еще кто-то из редакторов, подходит Мыкола Голубец и с отчаянием говорит:
— Нет, знаете, чтобы работник пера не имел возможности по-человечески выпить стакан кофе?! Да ведь бедные метранпажи и линотиписты в типографиях чувствуют себя по сравнению к нами как крезы! Мы решительно, панове, должны изменить нашу специальность!
Дмитро Донцов, улыбаясь, посмотрел на М. Голубца.
— Да, Моля, но что мы, бедные, сделаем, если умеем только писать и читать?!
Другое приключение рассказал писатель Роман Купчинский. Касалась она Станислава Людкевича.
«Высокий, стройный, с черной, кудрявой шевелюрой, с какой-то потерянной на румяном лице улыбкой. Когда шел по улице — покачивал головой, иногда что-то насвистывал, иногда останавливался, прикладывал палец ко лбу, вытаскивал бумагу и карандаш и на стене дома или на столбе записывал какую-то музыкальную мысль.
Но ошибался тот, кто думал, что Станислав Людкевич, популярно называемый «Сясь», считает себя композитором.
— Я, пан добродий, только по ошибке начал изучать музыку.
Он был убежден, что его истинная профессия, его жизненное призвание — купечество.
Однажды сидело в кофейне общество, в нем был веселый и остроумный редактор «Центросоюза» «Базь» Весоловский. Как-то разговор сошел на дукаты, и Базь вытащил из кармана бронзовую румынскую монету — 5 леев.
— Взгляните, панове, совсем как золото! — и бросил монету на мраморный столик. Она громко зазвенела.
Откуда ни возьмись — Сясь Людкевич.
— Что это такое?
— Румынский дукат.
— Покажите!.. Сколько хотите?
— Ничего не хочу. Это семейная память.
— Семейную память люди тоже продают. А сколько карат?
— Это бронза.
— Пусть будет бронза… Сколько хотите?.. Дам десять злотых!
Базь погладил белую хризантему, которую охотно носил, и сделал вид, что размышляет.
— Ну, говорите! — нажимал Сясь.
— Разве что для вас…
Людкевич поспешно заплатил и спрятал монету.
— Кельнер, «Рена»! — крикнул Базь прислужнику. Появилась бутылка рейнского вина, и Людкевич с хитрой улыбкой выпил «за здоровье джентльмена».
А на другой день встретил меня на пл. Рынок милым словом:
— Вы мошенник, пан добродий.
— Доктор, это грозит поединком!
— Пусть грозит чем хочет, но вы мошенник!
— Почему?
— Как раз возвращаюсь от ювелира. Да этот ваш дукат, пан добродий, даже ползолотого не стоит.
— Во-первых, дукат не мой, а во-вторых, я не сказал, что стоит.
— Но вы должны были сказать. Мошенничество, пан добродий! — и пошел, покачивая головой.
Через несколько дней поймал Сясь Базя.
— Отдайте мне, пан добродий, деньги, это мошенничество — не золото.
— Покупка была без условия, — ответил спокойно Базь.
— Бронза за золото?! Отдайте, вы же какой-никакой джентльмен.
Весоловский был случайно при деньгах.
— Хорошо, давайте монету.
Сясь в карман — нет, во второй — нет, вывернул все — нет.
— Зачем вам дурацкие леи?! Наконец, оттяните (оставьте) себе 26 сотиков.
— О, нет! Это для меня семейная память. Понимаете: семейная память. Что я теперь дома скажу! — и схватился в отчаянии за голову. — Что я скажу!
Сясь смягчился.
— Ну-ну, уж пусть будет так. Я действительно извиняюсь. Но этим вашим друзьям не прощу.
Однако простил…»
Эдвард Козак записал такой настоящий случай.
«Во Львове была общеизвестна т. н. «Венская кофейня» на главном перекрестке улиц, в центре города, где сходились наши мужи пера и политики. В один душный вечер официант подходит к украинскому столику и спрашивает, кто что желает? Происходит такой короткий диалог:
— Чем могу служить?
— Вода с соком!
— С каким соком?
— Лимонным!
— Маленький черный!
— Вода с соком!
— С каким соком?
— Малиновым!
— Вода, но чистая, без сока!
— Без какого сока??? — спрашивает механически официант».
Разместившись в центральной части города, на ул. Рейтана, эта кофейня днем не пользовалась большим успехом, по сравнению с остальными ее соседками. И только по вечерам здесь становилось людно, потому что «Виктория» имела танцевальный зал. Когда посетители загуливали допоздна, хозяин ложился на диване с подушечкой под головой и дремал. Днем он также предавался сладкой дреме, потому что тогда только в соседнем карточном покое еще царило какое-то движение. Главный же зал со светлыми желтыми обоями и такой же желтой мебелью к вечеру преимущественно пустовал. Под одним причудливым балдахином в углу возле буфета дремала толстая хозяйка, под вторым балдахином в противоположном углу стояло пианино.
Иногда заглядывают сюда газетные маньяки и тихонько шуршат за столами, часами потягивая маленькую чашечку кофе.
Кельнер в такое время отдыхает себе на балконе, следя за движением на «черной бирже», за прохожими на Гетманском Валу. Свои уже знают, где его искать, выходят на балкон и делают заказ. Чужие нетерпеливо стучат костяшками пальцев по столу. Читатели газет поднимают тогда головы, и один из них зовет официанта.
Здесь было всегда тихо и сонно. Даже мухи звучали как-то лениво и грустно, значительно тише, чем те рои мух, что гудели за окном.
Одна из немногих кофеен, в которой и среди бела дня было шумно от публики. Этому способствовало удобное расположение в помещении одноименного отеля. Кто улаживал свои интересы, а кто просто играл в карты в краеугольном карточном зале.
Вечерами в кофейне на ул. Карла Людвика, 13, звучали вальсы Штрауса, переплетаясь с джаз-бандом. В такое время, опустившись на удобный глубокий диван, можно было в цветном полумраке отдаваться мареву прошлого. Постоянные завсегдатаи творили свою особую атмосферу, ныряя в воспоминания о тех временах, когда «Гранд» был еще изысканной роскошной кофейней под названием «Театральная».
Они прищуривают глаза и видят, как после окончания премьеры оперы в театре Скарбко публика, очарованная роскошным тенором Шлафенберга, вплывает толпой в «Театральную», заполняя ее великолепные барочные залы, тонущие в наводнении газового света.
Или вспоминают и более позднее время — начало XX в. Старый скарбковский театр превратился в концертный зал. Изменилась и «Театральная», и из светской кофейни XIX века превратилась в дневное время в кофейню солидного купечества. Вечерами, однако, здесь руководят кокетки, шампанские гризетки, а по-теперешнему курвы (проститутки). А потому дамы из порядочного общества решаются сюда заглянуть только во время карнавалов в помещении театра, и то — спрятавшись за маской.
Именно такую сцену увидел как-то львовский писатель Стефан Грабинский: «Уже поздняя пора, вот-вот проклюнется зимний рассвет. Одна парочка скрылась в тихом уголке от глаз мира: розовое домино в обществе своего кавалера. В платье своем бальном она тоненькая в поясе, как оса. Вот она отклонила маску и, вспыхнув под его пылким взглядом, опустила виртуозно причесанную головку на белые груди, пытающиеся вырваться из тисков тесного корсета. Кавалер обнял глазами ее фигуру и задрожал, когда из-под краешка атласного платья выглянула изящная ножка в белом ажурном чулочке».
Где-то на дне старых зеркал в барочных рамах, когда-то позолоченных, а затем полакированных, возможно, еще долго оставались те образы, так же, как и на дне старых глаз тех давних завсегдатаев, которые, сидя за карточными столами, скользили равнодушным взглядом по присутствующим.
Этажные переделки, которым подвергся интерьер «Театральной» после того, как она стала «Грандом», не сумели затереть следы ее древнего стиля, который продолжал еще долго выглядывать из-под запыленных котар (портьер), которые в этих достойных и несколько слишком торжественных залах пытались создать некое интимное настроение.
В межвоенный период здесь собирались сионисты, еврейская интеллигенция и люди интереса, или, как их называли, «черная гелда» («черная биржа»). Среди них было также немало посредников, занимавшихся нелегальными делами. Днем здесь кипело от черной толпы, одни заходили, другие выходили, редко кто садился за столики, а сев, редко кто заказывал себе кофе. Появлялись какие-то новые типы, заглядывали в углы, ища кого-то, и выходили.
