При Польше здесь уже была другая картина. Серый затертый пол со щелями скрипит и прогибается под ногами. Темные мрачные обои, низкие поседевшие от дыма потолки. Вообще все производит впечатление слишком беспретенциозного стиля, от которого веет холодом. Простота меблировки может напомнить кому-то тюрьму. Хозяин, поняв, что дневные завсегдатаи не принесут ему ощутимой прибыли, сосредоточил все свое заботливое внимание на ночной стороне жизни своего заведения, а именно на танцевальном зале. Поэтому в будний день в поздний час здесь пусто.
Кем являются дневные завсегдатаи кофейни, можно понять, выглянув с балкона, — вот они копошатся в черных халатах, черных сюртуках и черных шляпах вокруг памятника Собескому. Завсегдатаи «черной биржи» — это одновременно и завсегдатаи близлежащих кнайп.
Но есть один день в неделю, когда «Империал» просто-таки переполнен публикой. Каждое воскресенье после полудня перед его воротами и в самих воротах впечатляющие толпы, несмотря на полицейское предупреждение, что «задерживаться и гулять у ворот запрещено». Но зовет, манит нежное пение из глубины ворот, где находится вход в кинотеатр «Касино», где теперь кинотеатр «Днепр». И не в кофейню, а в кино спешат гуляющие. Но, наконец, если бы какая влюбленная парочка и пожелала перед сеансом посидеть за кофе, то едва ли ей бы это удалось, потому что локаль в воскресенье переполнен уже специфической публикой.
Из всего Львова, даже со всего Прикарпатья, сходятся и съезжаются в «Империал» директора деревообрабатывающих фирм, владельцы лесопилок, лесные манипуляторы из города, провинции, из глубины лесов, изысканные бизнесмены, посредники в черных халатах, лесники в стрелковых костюмах. Это древесная биржа. «Империал» днем, а особенно по воскресеньям, — это исключительно заведение древесной биржи, специфическая кофейня «бранжевая».
Находится на ул. Лукасинского, 4, возле Промышленного музея, потому сначала называлась «Музеум», а в межвоенное время — «Колумбина».
«На эстраде дремлет пианино, — описывает свой визит в кофейню среди бела дня знакомый уже нам Юзеф Майен. — За одним из столиков сидит троица несколько странных джентльменов: коренастый брюнет с грубым лицом, элегантный горбун в клетчатом наряде и прилизанный мокрый парень. Все трое молчат, но складывается впечатление, что они общаются между собой и без слов обсуждают какой-то план.
На столиках дремлют распятые в рамках журналы. Выглядят нетронутыми. Беру один из них в руки и вижу, что с первой страницы вырезан купон вакационного конкурса. Во втором и третьем журналах — то же. Ведь сам хозяин заведения вырезает их предусмотрительно с самого утра, прежде чем они попадут в руки газетных молей, жаждущих не менее хозяина бесплатного отдыха. И в этом он прав. Потому, может, именно таким образом окупится весь интерес. Дай ему Боже бесплатных четыре недели в каком-нибудь польском Мариенбаде.
Молчаливая троица джентльменов, наконец, окончила свое совещание. Парень, подытожив какие-то цифры в своей записной книжке, подал крепкому детине несколько «стозлотовок» и пригоршню серебряных монет. И тогда произошла небывалая вещь, которую невозможно увидеть ни в одной другой кофейне на Валу. Детина нырнул рукой в карман и достал из нее солидную пачку банкнот — по двадцать, пятьдесят и сто золотых, завернутых в толстый слой «пятисоток». Было этого добра, насколько я мог оценить обалдевшим от впечатления взглядом, несколько, а то и больше тысяч. Детина добавил к этой пачке бумажки, полученные от парня, и спрятал их снова в карман. Затем, так же без слов, встал, взял шляпу и палочку и, даже не кивнув головой своим товарищам, покинул заведение. Через минуту вышли за ним в молчании парень и горбун.
Когда я выдвигал подозрения, кем эти джентльмены могут быть, до ушей моих донесся шум из соседнего карточного покоя. Многочисленная группа лиц плотно окружала стоя один из столиков. Некоторое время они заглядывали друг другу через плечо, но в один момент бросились все, как ошпаренные, подняв крик, который быстро перешел в ссору и угрожал в любой момент перейти в драку.
Наверное, это была какая-нибудь азартная игра, например, баккара. А банкир, сидевший за столом, вероятно, выбросил «девятку» в две карты. Отсюда и все эти эмоции. Ссора, насколько внезапно вспыхнувшая, так же внезапно погасла, и игроки стали расходиться. Каково же было мое удивление, когда я увидел на столе вместо колоды карт шахматную доску! И стыдно мне стало за мое подозрение.
Свечерело, кофейня опустела окончательно. И собственно в это время стало постепенно происходить ее преобразование. Сначала исчезли вешалки, стоявшие по углам. Перед тем я уже заметил на боазериях (панелях) дыры от выкрученных шурупов — следы после раз и навсегда пропавших со стен вешалок. И сразу я понял, что с этой минуты гости обязаны сдавать одежду в гардероб, следовательно, готовятся танцы.
И действительно — потом забрали столики из центра зала, а на красные мраморные столешницы остальных столов накинули белые скатерти, что означало для любой кофейни автоматическое повышение цен до уровня концертных. Наконец открыли пианино и погасили свет, оставив только несколько слабых цветных лампочек: цветных — для настроения, слабых — ради экономии.
Преобразование свершилось. «Карлтон» стал дансингом, изолированным от Валов и их публики зашторенными окнами, сквозь которые пробивались только крапинки разноцветных лампочек».
Благодаря танцевальному залу «Карлтон» стал местом сбора фордансерок (танцовщиц), которые хотели наняться на работу.
Кофейня с таким экзотическим названием, произносившимся как «Де ля Пэ», находилась не только в самом людной части Парижа, но и во Львове на площади Марийской, 6–7, где при советах был ресторан «Москва».
До 1909 г. это был ресторан К. Гугета «Авеню», где собирались купцы, адвокаты и посредники. А когда он поменял владельца, то изменил также и название. Во время войны был закрыт, и открыли его 1 ноября 1919 г.
Сюда зачастила разнообразная публика, хотя и не такая изысканная, как в «Жорже». Оркестра здесь не было, и ничто не тревожило приглушенного гомона посетителей. Именно поэтому на время облюбовали ее молодые украинские писатели.
Приятно было к вечеру разместиться на балконе, откуда видно лучшую часть центра с длинным и широким сквером, который ведет в городской театр.
Свои рефлексии о кофейне оставил нам писатель Степан Левинский в газете 30-х годов «Навстречу»: «Почему такое название? Может, потому, что раз в неделю сидят здесь рядом представители разных политических и литературных мировоззрений. Безразлично оглядывают друг друга уголками глаз и размышляют. Это не значит, что в кофейне царит молчание. Наоборот, ведь здесь много неплохих дам, горстка аутентичных поэтов, нескольких критиков, отдельный столик издателей.
Художники и пластики толпятся вокруг авторитетов кисти. Есть здесь еще несколько литературных снобов и гангстеров. Есть мисс Украины. Время от времени попадет в кофейню какой-нибудь музыкант и ударит в публику аккордом сенсаций.
Рядом есть темные комнаты, отделенные и заслоненные непроглядными занавесками, совсем как в Париже. Но вместе с тем нет элегантной парижской публики, там даже редко пьют настоящее шампанское. Там играют в карты. Игра в карты — это тот фиктивный микрокосм, упорядоченный до подробностей, где ничто непредвиденное не происходит… П, ены? Может, слишком высокие, как для кризисных времен, поэтому некоторые должны довольствоваться стаканом воды».
Но напоминала кофейня Париж своим названием недолго, потому что львовяне перекрестили ее в «Де ля Пейс» из-за большого количества евреев, которые здесь с самого утра до вечера просиживали. В конце концов, это заставило постоянную публику переселиться в другие места. Потеряв изысканных клиентов, владелец ввел джаз-банд и оркестр, но это его не спасло.
Несмотря на прекрасный вид за окнами, столики у окон вовсе не пользовались успехом, ибо ни у кого из посетителей кофейни не было времени и терпения восхищаться прекрасными видами. Сюда приходили на газеты, на кофе, но чаще всего — в поисках бизнес-интересов. А для этой светлой цели нужно было прежде всего видеть не пейзаж, а других посетителей и интересантов, и самому быть на виду. Таких лиц легко было отличить по их манере сидеть — лицом, а не в профиль, в центральной части помещения.
Диваны под окнами, один напротив другого, у каждого столика были обращены по давнему милому венскому обычаю одним боком к залу, а вторым — к улице. Собственно так сидели офицеры и элеганты у окон известной кофейни «Fenstergucker» на Kaerntnerstrasse в Вене, обозревая сквозь стекла уличное движение. Именно так устраивались в венских кнайпах влюбленные — слепые ко всему, что происходит в помещении или на улице, уставленные глазами друг на друга.
