Но не такой была благонравная обслуга «De la Раіх», чтобы позволить гостю маяться беготней домой за деньгами. Они сами отвели его к ближайшему участковому, а к сообществу добавили также пана Кейля, который ждал приятеля возле кофейни. В залог взял платничий пальто Солтиса, а участковый отвел обоих приятелей под арест, а оттуда они попали в суд.
7 октября были обвинены оба друга судьей Руткой за мошенничество.
И состоялся между ними такой диалог.
Судья Рутка:
— Пан Солтис, недавно пан давал мне слово, что исправится.
Обвиняемый Солтис:
— Пан советник, виноват ли я, что знакомый пригласил меня на ужин? Я был свято убежден, что раз он просит, то есть деньги.
Обвиняемый Кейль:
— Пан советник — я так же.
Судья:
— Панове, лучше признайтесь. Уже несколько десятков раз был у меня пан Солтис, обвиняемый в выманивании денег у служанок под обещание жениться. Пан Кейль также имел немало причин для встреч с полицией и судом.
Солтис:
— Ей-богу, я исправлюсь. Даю слово чести и достоинства, потому что на этой неделе должен обручиться.
Кейль:
— Пан советник, верьте мне — меня ждут деньги на почте. Я готов компенсировать Ляндесу вред. Я не хотел никого обижать.
Судья:
— Поскольку обвиняемые не признали вины, следствие прекращаю. Свидетели Ляндес и его официанты расскажут, как оно было на самом деле.
Обвиняемые (хором):
— Да помилуйте! Просим милости пана судьи! Мы признаемся! Хотели раз в жизни при музыке порядочно развлечься и поесть, как панство. Времена нынче страшно плохие, и только с отчаяния и голода допустили мы это.
Судья закрывает заседание и произносит приговор — по 10 дней ареста обоим.
— Пан советник, — просился Солтис. — Я наказание принимаю, только просил бы очень об отсрочке. Потому что хочу на этой неделе обручиться. Даю слово, что пан советник видит меня тут в последний раз. Исправлюсь на этот раз целиком.
И двое приятелей побрели к ближайшей цели.
Это была кофейня, типичная для тихих закоулков города. Сюда на улочку Николая приходили жители соседних домов. Под широко открытыми окнами цвели в саду акации, закрывая кофейню от глаз прохожих. В переднем маленьком залике пополудни собирались игроки в бридж. Кофейня производила впечатление маленькой семейной кнайпочки еще и потому, что пани, которые составляли большинство публики, сидели свободно, без шляпок. Все здесь друг друга знали, и настолько хорошо, что не имели уже особых тем для разговоров. Ни о себе, ни о других ничего нового уже рассказать не могли. И поэтому играли в карты.
На пл. Доминиканской, 3, содержались покои для завтраков и Винница «Старая комната», которую популярно называли по имени владельца Болеслава Козела. Локаль имел несколько залов: Античный, Рыцарский и Малиновый — и был очень уютным, камерным, а цены были выше, чем даже в гостинице «Жорж». Славился изысканной кухней, сюда водили гостей из других городов, чтобы похвастаться львовской гастрономией. Покои Козела никогда не были переполнены, сюда приходили те, кто ценил хороший интерьер и интимную атмосферу с тусклым светом. На стенах висели графические работы.
Завсегдатаями были библиофилы, а также Тиберий Горобец, автор многих юмористических песен и скетчей. Приходила сюда и медицинская профессура. Известным стал веселый случай, имевший место в этой кнайпе в 30-х годах. Один доктор по случаю получения титула лауреата пригласил своих друзей на бутылочку вина в «Козел».
Засиделись они допоздна, хорошо окропили угощение, в конце собрались уходить, но тут герой торжества извиняется и выходит в клозет. Те ждут его в холле. Время идет, но он не появляется. Один из коллег, пан Андрусь, нетерпеливо поглядывает на часы и говорит:
— О, уже без четверти час. Чего этот Стасько так задерживается?
— С ним, случаем, не сделалось плохо? А то он не очень файно (хорошо) сегодня выглядел. Пойду, посмотрю, — отвечает второй коллега.
Один из друзей отлучается, а через минуту возвращается и машет руками.
— Боже! Что за несчастье! Стась заболел! Что-то с ним случилось. Не может выпрямиться.
— Как? Не может выпрямиться?
— Да, наверное, паралич!
Через минуту они уже вели под руки пана доктора, который едва переставлял ноги, согнувшись под прямым углом. Попробовали посадить его в кресло, но из этого ничего не получилось. Доктор не мог выпрямиться. С глазами, уставленными в пол, бледный, с лицом, залитым потом, бормотал нечто невнятное.
Ничего не поделаешь, кто-то предложил вызвать «скорую».
— Не надо, — возразил пан Андрусь. — Лишняя огласка. В конце концов, там наверняка дежурит какой-то болван. Зато отсюда недалеко до дома профессора Островского. Это мой хороший знакомый. Я уверен, что он нам не откажет.
— Да, но Островский это хирург! Может, лучше к невропатологу?
— Где я тебе сейчас возьму невропатолога? Едем к Островскому. Это очень известный врач. Пусть осмотрит Стаська и скажет, что делать.
Вызвали фиакр, еле посадили пана доктора и, придерживая его с обеих сторон, завезли в дом профессора. Когда добрались на место, с помощью извозчика и шимона (консьержа) занесли больного на второй этаж. Услышав его имя, профессор в ту же минуту появился в приемной. Выслушал короткий рассказ друзей и велел отнести пациента в кабинет, а сам на минутку отлучился.
Полусогнутого беднягу положили в виде буквы «Г» на лежаке.
— Ну, все, Стась, не переживай. Ты в хороших руках. Тадзё сейчас придет и займется тобой, — успокаивали они больного, выходя на цыпочках в приемную.
Вот и профессор, одетый в белый халат. Он исчез за дверью кабинета, а обоим друзьям оставалось только сидеть в тревожном ожидании. В душе у них не было уверенности в успехе, потому что чем здесь может помочь хирург? Разве что окажет первую помощь в виде некоего обезболивающего укола, а потом направит к специалисту. Наконец, паралич не относится к легко излечиваемым болезням. Бедный Стась! И надо же, чтобы такое произошло в ресторане!
Прошло, может, минут десять, как дверь открылась, и они увидели профессора с несколько странным выражением лица. Создавалось впечатление, что он сдерживал в себе смех.
— Прошу входить. Ваш приятель здоров и ждет вас.
Ошеломленные друзья переглянулись. Не веря своим ушам, робко направились в кабинет — и увидели доктора, который сидел на лежаке фактически в той же позе, в которой они его привезли.
— Прошу встать, пан доктор, — велел профессор, и к радости друзей больной все же встал, так что не было никакого сомнения, что он выздоровел.
— Но каким образом? — удивились они. — Как вам это удалось? Что за чудо?
Островский рассмеялся.
— Сами видите, что значит, когда за дело берется известный профессор хирургии! Я осмотрел больного и понял, что он находится в уважительном состоянии опьянения. Не мог даже сам раздеться. Я помог ему. И тогда обнаружил, что он застегнул жилет за нижнюю пуговицу своих брюк. Ничего удивительного, что не мог выпрямиться. А вашему таланту убеждать я отдаю должное. Убедить человека, что у него паралич — это надо уметь!
Эту кнайпу с ностальгией описал бывший львовянин Ян Фрилинг.
«Иногда заходили мы пополудни к Кучку — в хоть и отдаленную, но уютную кнайпу на ул. Краковской, над входом которой болтался на ветру жестяной черный, поеденный ржавчиной кораблик. Первые покои занимал магазин колониальных товаров, пропитанных кислым запахом винных бочек, ароматами корней из далеких островов и запахом тех легендарных краев, о которых напоминал кораблик.
Вторые покои имели высокий потолок и были едва освещены огоньками газа, напоминали часовню, а по настроению напоминали пивоварню. Театр был недалеко, так что за столиками часто заседали актеры, заглядывая сюда после послеобеденных проб. Прелесть этого заведения заключалась в его отличии от ресторационного шаблона. Еда была замечательная, а о кухонном искусстве свидетельствовало умение превратить простое блюдо в настоящую вкусность.
Сюда в 1918—1920-е годы приходил ежедневно один толстенький пан и опрокидывал кружку за кружкой. Часто, когда кто-нибудь его видел впервые, то интересовался у пана Кучка, как он эти кружки считает, потому что не видно было, чтобы кнайпащик ставил мелом полоски после заказов этого пана.
— А-а, это наш постоянный гость, он приходит сюда каждый день. Его жилет имеет девять пуговиц. Вот он закажет кружку, и после каждой пуговицу расстегнет. Когда все расстегнет, а потом все застегнет, то это значит, что он выпил восемнадцать, свою постоянную мерку. Затем он идет еще в кнайпу пана Кребса, выпивает там еще одно темное пиво и идет спать.
