В дверь тихонько входит мать.
— Что ты сидишь тут один в темноте? — с дрожью в голосе говорит она. — Это может худо кончиться. Идем!
Она берет меня за руку и уводит на террасу.
Я рано вскочил с постели, быстро оделся.
На дворе осень. Каждое дерево — факел. Как стекло, прозрачна вода в арыке. В воздухе легкая дымка, чуть приметная. Цветут розы, вьюнки, всяких сортов портулаки — им нипочем первые осенние заморозки.
Когда я торопливо умываюсь в арыке, ко мне с чайником подходит мать.
— Рано ты поднялся, прежде еще спал бы, — говорит она улыбаясь. — Самовар уже вскипел. Иди попей чаю. Дам тебе чистую рубашку, наденешь триковый камзол, щеголем будешь выглядеть. Учитель твой любит чистоту.
Мать сама одевает меня, украшает голову тюбетейкой, которую сшила для меня своими руками. Я с нетерпением, торопливо пью чай. Мать подает мне новенькую дощечку, она бедная, сама выстрогала, выгладила ее до блеска.
— Смотри, хорошая? — спрашивает она, внимательно и любовно оглядывая меня с головы до ног. — Учитель азбуку напишет на этой дощечке…
— А я сразу же заучу ее, в минуту запомню свой урок! — захлебываясь от радости, говорю я и крепко прижимаю дощечку.
Мать заворачивает в большую скатерть мягкие сдобные лепешки, завязывает в узелок серебряный целковый.
Мы отправляемся к деду-сапожнику. Я бегу впереди с дощечкой под мышкой.
Остановившись у порога мастерской, мать здоровается, передает деду завернутые в скатерть лепешки и деньги:
— Отец, отведите Муса бая в школу!
Морщинистое лицо деда светлеет, строгие глаза сияют улыбкой!
— Добро, добро! — говорит он. — Пусть учится, грамотеем будет! Все мы неграмотные, необразованные… Очень хорошо, пусть учится! Кто учится, становится человеком сведущим, ученым, а неученый — все равно что слепой…
Оба дяди, подмастерья, ученики посмеиваются.
— Учись, учись. Только смотри, не сбеги, слышишь, племянник! — кивает мне головой дядя Рахимберды. — До сих пор ты шатался по улице, был на посылках у шайтана. А теперь довольно, все твое внимание, помыслы направь на учение!
— Думаете, он будет учиться? — говорит рябой подмастерье. — Вот увидите, не пройдет и двух дней, как сбежит. Ученье — дело не легкое, это не шутка!
— Зачем так говорить? Он будет учиться, мальчик он разумный, понятливый, — с досадой возражает мать и, не торопясь, уходит на внутреннюю половину двора.
— Издохнуть тебе, рябой! — неслышно шепчу я, отворачиваясь от подмастерья.
— Ну, пошли, внучек! Раз решил учиться — все, никого не слушай, — твердо говорит дед.
Через минуту мы уже подходим к школе. Школа была в этом же квартале, рядом с мечетью. Состояла она из одной довольно просторной комнаты.
— Ассалам алейкум!
Все ученики дружно вскакивают, разом выкрикивают приветствие деду и шумно опускаются на свои места.
Учитель здоровается с дедом:
— Ваалейкум ассалам! — Справляется, оглядывая меня с ног до головы: — Это мальчик вашей слабенькой?
— Да, дочки моей, — отвечает дед. Он бережно кладет перед учителем узел с лепешками, протягивает ему рубль.
Учитель — видный из себя, подвижной, худощавый человек с огромной чалмой на голове, с длинной бородой и большими умными глазами на смугловатом лице. Привычным движением он ловко прячет деньги в кармашек для часов, затем, подняв руки, читает краткую молитву. Дед с чувством произносит:
— Омин! Пусть учится, пусть станет грамотеем! — и тоже проводит руками по лицу.
Учитель садится, жестом приглашает меня занять место напротив:
— Ну, Мусабай, садись, сынок!
Я, краснея, подгибаю колени, опускаюсь на пятки. Учитель, придерживая на коленке одной рукой дощечку, пишет на ней что-то чернилами.
— Всего доброго, почтенный! Бейте, браните, но сделайте из него грамотея. Мясо ваше, кости наши! — Дед прощается и выходит, низко кланяясь.
Учитель быстро красивым, каллиграфическим почерком переписывает на дощечку азбуку. Затем внушительно и торжественно нараспев читает:
— Алиф, бе, те…
Я охотно, с увлечением повторяю вслед:
— Алиф, бе, те…
— Молодец! Довольно, хороший джигит! — говорит учитель, передавая мне дощечку. — Иди, садись вон на то место! И хорошенько затверди урок.
Теряясь от смущения, я кое-как пробираюсь между рядов учащихся и сажусь среди малышей.
В школе стоит сплошной шум. Все ученики разом выкрикивают каждый свой урок, громкий галдеж переполняет классную комнату, вырывается наружу. Старшие высокими звучными голосами читают коран, Хафиза, Физули, Навои. А я вместе с прочими малышами настойчиво твержу азбуку. Твержу долго. До изнеможения, до хрипоты, до пота. Учитель время от времени проходит по рядам учащихся, попутно похлестывая кое-кого плетью. После этого ребята кричат еще громче. Я дрожу от страха, еще ближе подношу дощечку к глазам и твержу еще старательнее. Под конец я устаю окончательно.
Наступает полдень. Учитель и хором все ребята читают отрывок из корана, затем короткую благодарственную молитву, шумно поднимаются со своих мест и бегут на улицу. Я тоже кричу и бегу вместе с другими.
* * *
Каждый день я хожу в школу.
В классной комнате стоит постоянный шум, галдеж. Среди учащихся много пареньков семнадцати-восемнадцати лет. У них вошло в привычку, пользуясь шумом, обмениваться во время урока разными непристойными шутками, толкаться исподтишка, грозить друг другу кулаками.
Иса тихонько переговаривается о чем-то со своим товарищем. Я прислушиваюсь, но ничего не могу разобрать. Потом догадываюсь: они говорят на особом, непонятном для других, условном языке.
В школе обучаются семь или восемь будущих чтецов корана — кары, больших и малышей. Они всегда сидят перед учителем и на память усердно читают нараспев коран. Читают, закрыв глаза, до хрипоты, до изнеможения.
Учитель усаживает рядом с собой одного из кары, сдвинув брови, строго приказывает ему:
— А ну, читай!
Мальчик нараспев начинает читать коран по памяти.
— Кола, юмла ют…
Едва он успевает дрожащим голосом произнести эти слова, как учитель бьет его по щеке. У мальчика загораются уши.
— А где же у тебя зери, забар, свинья? — кричит учитель, краснея от злости. — Иди, повторяй снова!
Мальчик тихонько, с опаской встает и, прикрывая рукой щеку, занимает свое место среди чтецов корана.
Учитель сам хорошо умел читать, с выражением, нараспев и строго спрашивал со своих учеников.
Я ни на минуту не прекращаю твердить азбуку. От усталости и хрипоты голос мой звучит глухо, сипло.
— Хей, Мусабай! Давай устроим «бой баранов», — шепчет мне один из мальчишек, украдкой показывая мне лучину от циновки. — Вот, смотри, какой у меня «баран».
Из-за страха перед учителем, я тихонько шепчу, не отрывая глаз от дощечки с азбукой:
— Нет, не выйдет, учитель увидит, побьет! А «баран» и у меня есть, еще здоровее твоего. Потом покажу…
* * *
Я быстро перезнакомился с младшими школьниками.
Обучают нас старшие ученики, учителю до нас, малышей, дела нет. Он лишь время от времени подзовет кого-либо из нас, усадит перед собой, заставит читать, а сам только слушает. Когда кто-либо из ребят принесет ему в подношение плова ли, сдобных лепешек ли, коржей, учитель, довольный, радуется.
— А ну, свет мой, Мусабай, подойди-ка сюда! Азбуку заучил уже? — спросил меня учитель, когда прошло две недели.
С дощечкой в руках я застенчиво опускаюсь перед учителем на пятки, во весь голос бойко прочитываю азбуку от начала до конца.
— Молодец! Но все же есть ошибки, не везде гладко. Иди к кому-либо из старших, пусть подучит, — говорит учитель и громко чихает, смешно сморщив нос.
Я подхожу к одному из старших учеников, рослому парню с уже обозначившимися усами.
— Э-э, надоели до смерти ваши уроки! — ворчит он с досадой. — Убирайся, пусть домла сам обучает тебя. Деньги получать умеет…
Я упрашиваю.
— Надоело уже — то сам учись, то других учи… Ну, садись, подучу малость, — говорит старший устало.
Меня зло взяло.
— Ладно, не надо! И сам знаю не хуже твоего… — Я поворачиваюсь и сажусь на прежнее место.
Так проходят уроки, проходят дни. Подражая другим, я тоже начинаю шалить. Мы устраиваем «бараньи бои», играем в орехи, даже в ашички. Если, бывало, заметит учитель, — ей-богу! — всех обойдет и всех одарит добрым ударом плетки.
Ребята то и дело выбегают во двор. Нужник — это просто повод, отговорка… Побегав по двору, пошутив, посмеявшись, мы немного отдыхаем таким образом. Во дворе был водоем, ради забавы мы умываемся, не торопясь, пьем воду. А то сразу же начинаем играть в ашички или в другую какую игру.
Но учитель хитер, он и против этого умеет найти меры. Как-то он подзывает к себе одного рослого парня, расторопного и преуспевающего в учении.
