Слушал Василий, и мутилось у него в голове от выпитой водки и злобы.
Крепко сжал в кармане браунинг, но, прежде чем успел слово сказать, поднялась Карменсита:
— До свиданья, господа! Я за одним столом с подлецом, который хвастается своей подлостью, не сижу.
Вскочил князь. Поднялись все офицеры. Встал и Василий. А князь перегнулся через стол к Карменсите:
— Возьми свои слова обратно… ты… девка!
— Подлец!
А князь из стакана в лицо ей вином.
Но не успел стакан поставить, как Василий с размаху всем кулаком ударил его по зубам.
Охнул князь и полетел под столик. Офицеры Гулявина за руки:
— Поручик!.. Поручик!.. Успокойтесь!
Вырвался красный и разъяренный.
— Мать… вашу! Цыц… сволочи! Кадетня чертова! Всех расшибем! Кровь выпустим!
Кричал уже, сам не понимая что, и с силой бил кулаком по столу.
Сбегались люди от всех столиков на скандал. Тогда вытащил Василий браунинг. Кто-то крикнул:
— Обезоружьте!
— Обезоружить? Возьми! Попробуй! По пятеро на одну руку вашего брата, кадетской сволочи, уберу! Гады!
И тогда всех покрыл догадавшийся голос:
— Большевик! Большевистский шпион! Держи!
Замелькали в руках револьверы.
Шагнул Василий к выходу На дороге встало чье-то лицо, и в него, не целясь, в упор хватил Василий.
Грянули другие выстрелы, и как шилом ударило Василия в плечо.
Остановился и вспомнил:
— Что с вами по мелкоте возиться? Нате! Жрите!
Вырвал из кармана ручную гранату, дернул запал и, размахнувшись, швырнул между расступившихся в столпившуюся у стены кучку.
И сейчас же рвануло воздух раскатом грома, заволокло рыжим дымом; мгновенно погасло электричество. А Василий уже бежал к выходу, оттолкнул на пороге кого-то и очутился на улице.
Бешеный вихрь ударил ему в лицо холодом и пылью, и он бросился туда, навстречу ветру, повинуясь его зовущему родному, радостному вою.
Вдогонку с крыльца треснули выстрелы.
Со всех сторон бежали люди.
— Ловите!.. Стреляйте!.. Вон он!..
— Звоните коменданту!
— Конных!
Василий перебежал бульвар и вбежал в узкий переулочек.
Бежал мимо запертых дворов и увидел одну открытую калитку Почти бессознательно вскочил в нее и захлопнул за собой.
Задержал шаг и прошел вонючий двор. Рядом с сарайчиком увидел лестницу на чердак и моментом, как на марс, взлетел на нее. Чердак был открыт.
Влез внутрь, увидел большой ящик с дровами и, морщась от боли в плече, забаррикадировал им дверь.
Подошел к слуховой отдушине и услыхал топот и крики в переулке.
«Авось пробегут…»
Но сейчас же явственно услыхал кричащий голос:
— В эту калитку! Сюда вбежал!
Хлопнула калитка. Под подворотней забодали бегущие шаги.
«Ползите. Ползите. Я вас угощу…»
Злобно подумал, что дешево не сдастся, и вдруг вспомнил с ужасом, что не взял запасной обоймы.
Оставалось всего шесть патронов.
«Ничего. Хватит…»
Внизу бежали через двор, кричали. В доме начали открываться окна.
Наконец, чердачная лестница затрещала под шагами.
— Заперто?
— Нет… Приперто изнутри! Нажимай!
Василий прижался за ящиком.
Дверь зашевелилась и приоткрылась, просунулась рука, потом голова, и Василий нажал курок. Снаружи закричали.
— Стреляет, сволочь!
— Давай винтовки!
— На крышу!.. Бейте с крыши!..
Загрохотало железо на крыше, и над головой оглушительно прокатился винтовочный выстрел.
Другой, третий, — и тяжело ударили в дверь. Еще раз. Доска с треском вывалилась, и вспомнил почему-то Василий, как в феврале выбил он сам чердачную дверь прикладом.
Вылетела вторая доска, и просунулась внутрь винтовка.
Василий яростно ухватился за нее, чтобы вырвать, но плеснул выстрел, брызнуло в лицо огнем, оглушило и сильно ударило в скулу.
Он выпустил винтовку и два раза выстрелил в щель.
За дверью упало тело.
Послышалась ругань.
— Сразу надо! Поодиночке он многих перебьет!
— Бей еще дверь!
Снова затрещала под ударами дверь и рухнула, и в провал бросились три человека.
Три раза хлопнул браунинг, и трое легли на чердачный пол.
Во дворе затихло.
— Вот черт! — сказал кто-то внизу.
— Надо света подождать!
Василий отбросил браунинг и посмотрел на небо. Восток начинал светлеть. Он подполз к отдушине и осторожно выглянул. На крыше никого не было.
Напрягая все силы, протиснулся в отдушину, встал на ноги и сейчас же из окна услышал истерический женский крик:
— На крыше!.. На крыше-е!
Тогда, медленно и не прячась, подошел к краю.
Кровь заливала лицо и текла по френчу Остановился у желоба и встретил глазами поднятые дула винтовок. Поднял руку.
— Сдавайся, сукин сын!
— Амба! Патроны вышли! Только слушайте, сволочи, гадово семя! Мне подыхать! Но и вы подохнете… мать вашу! Амба!
И прыгнул вниз на вытянутые жала штыков.
Ленинград. Январь — май 1924
