— Мама, мама! На базаре уйма барабанов. Гремят звонко, играть на них просто… Купите мне! — Я прильнул к матери, принялся упрашивать: —Барабан — редкостная вещь, на нем что хочешь можно сыграть. Люблю барабан!..
Мать даже головы не подняла от работы. Спрашивает устало:
— Это еще что за прихоть?
— Барабан — забава для уличных парней. Не покупайте! — говорит Каромат, хмуря свои красивые брови.
— Вас это не касается! — сердито возражаю я сестренке и снова пристаю к матери. Плачу, капризничаю.
Только после того, как мать, вскочив, раза два больно стегнула меня прутом, я, потеряв всякую надежду, перестал хныкать.
* * *
Во дворе мечети у хауза мы снова и снова в сотый, в тысячный раз повторяем опостылевшие уроки. У всех пересохло в горле, помутилось в глазах, но в руках дощечки с азбукой, хафтияки, кораны… Навои, Хафиз, Бедиль. Сидим, покачиваясь, и твердим, твердим без конца.
В хаузе квакают лягушки. На ветвях шелковиц шумно ссорятся воробьи. Азбука, стихи корана, газели Навои, Фузули, персидские бейты Бедиля — все это звучит вместе, переплетаясь и перемешиваясь, и над школьной площадкой в воздухе постоянно клубится непрерывный, невообразимый галдеж. Этот галдеж заполняет уши. От него тупеет голова, тупеет слух… А мы, кто — покачиваясь из стороны в сторону, кто — вперед-назад, кто — прикрыв глаза, кто — засмотревшись в чистое небо, твердим и твердим…
Как раз напротив школы, расположившись в ряд, сидят на корточках миршабы. Здесь их канцелярия — участок. Шныряют туда-сюда одни заходят, другие выходят. Все злые, дерзкие, грубые и, как на подбор, безобразные.
Если учитель хоть ненадолго оставлял нас одних, мы гурьбой бросались на улицу и развлекались, глазея на постоянную суматоху у полицейского участка. Когда мимо участка на резвых иноходцах или на сверкающих лаком фаэтонах проезжали чванливые баи и их сынки, миршабы дружно вскакивали и подобострастно кланялись им. А бедняки, поденщики, неимущие сами сгибались чуть ли не вдвое и дрожали от страха, боясь гнева и ярости свирепых блюстителей порядка. Я наблюдаю за всем этим и в голове у меня как-то сам собой возникает вопрос: «Почему все миршабы такие злые и вредные? Почему среди них нет ни одного доброго и милостивого к беднякам?..».
Появляется учитель, и мы стремглав бежим в школу.
Один из наших мальчишек, из байских сынков, похвалился мне:
— А я купил новый большущий барабан! — Он показал руками, как велик барабан. — После полудня, когда кончатся уроки, пойдем к нам, поиграем.
— Неужели купил? — недоверчиво спрашиваю я.
— Ну да. Вчера сказал отцу, а к вечеру, смотрю, уже приказчик бежит с барабаном. Денег у нас всегда сколько хочешь. А с деньгами — все можно. Захотел только — раз! — и барабан у меня в руках, — тихонько талдонит байбача.
— Я тоже куплю себе, как только мать получит деньги, — потупившись, не очень уверенно говорю я. А про себя думаю: «Если бы твоя мать долгими ночами при свете плошки сидела за тесьмой, а сам ты ради нескольких серебряных монет бегал по базару, ты бы, пожалуй, не трепал так языком!».
После уроков байбача потащил меня к себе.
На просторном внешнем дворе, вдоль большого шумного арыка, огромный, как луг, цветник. А по сторонам — красивые здания, террасы с резными решетками.
Байбача бежит на внутреннюю половину и возвращается со своим барабаном. Барабан такой — чуть тронул пальцем, отзывается звонким — бом! Байбача берет палочки и начинает беспорядочно колотить по туго натянутой коже.
Я громко хохочу:
— Друг! Играешь ты здорово, только ладу не знаешь.
— А ну, попробуй сам, посмотрим, — подвигая ко мне барабан, говорит байбача.
Играть на барабане я умел немного. Приходилось слышать и видеть, как играют на свадьбах и в праздники, особенно во время тридцатидневного поста, когда на Шейхантауре, на крыше медресе, били в огромный, как котел, барабан. Практика, правда, у меня была небольшая. И вместо барабана я пользовался обычно бабушкиным тазом. Но все-таки я кое-что понимал в этом деле.
— Не знаю, может, разучился уже, — говорю я байбаче, щелкая пальцем по барабану.
— Играй, играй, чего там! — ворчит байбача.
Я задумываюсь, стараюсь припомнить какой-нибудь мотив. Внезапно начинаю выбивать дробь и сам себе удивляюсь: получается!
— Ийе, да ты мастер, оказывается! Наверно, барабанщиком задумал стать? — говорит байбача, выпятив нижнюю губу. И тут же прибавляет, глядя куда-то в сторону: — Ну, хватит. Надоело уже.
Я досадую: только-только припомнил мотив и заиграл уверенно. Поворачиваюсь и молча ухожу со двора.
После этого барабан стал моей страстью, мечтой. Я каждый день пристаю к матери, плачу: Мать и бранила меня, и бить пробовала — ничего не помогало. Первой сжалилась надо мной сестренка Каромат, начала упрашивать мать, и в конце концов мы добились согласия.
В очередную среду мать завязывает в платок вытканную за неделю тесьму, и мы с Тургуном бежим на базар.
На Эски-Джува толкотня, давка. Особенно много женщин с тюбетейками и тесьмой. Торговля идет вяло, но со мной Тургун — озорной, хитрый и ловкий, он перехватывает каждого встречного:
— Купите, дядя! Очень добротная тесьма. Смотрите, какой шелк. А как туго соткана! Мы задешево отдадим, спешить надо, дело есть. Редкостная тесьма, берите, дядя, не ошибетесь!
В конце концов тесьма продана. Я бережно прячу деньги в потайной карман под рубахой, и мы с Тургуном отправляемся к ряду, где продают барабаны.
Каких только нет здесь барабанов! Мы долго ходим, присматриваемся. Под конец намечаем один небольшой барабан, какой подешевле.
Я потрогал барабан. Спрашиваю:
— Мулла-ака, сколько вам за него?
— Три теньги, братец. Очень добротный. Смотри, как натянута кожа — звенит! — говорит хозяин барабана, рябой мужчина.
— Что вы! Не стоит он этого, — говорит Тургун, стараясь сбить цену. — Величиной с льняное зерно, и не гудит, а фукает как-то… — Тургун дергает меня за рукав. Делая вид, что барабан нам не понравился, мы отходим к другим продавцам.
Раза два так вот уходим и снова возвращаемся. В конце концов нам удается уговорить хозяина уступить. Платим две с половиной теньги. Попеременно прижимая к груди барабан, бежим на свою улицу. Вокруг нас тотчас собирается толпа ребятишек.
— А ну, друг, оторви что-нибудь самое лучшее! — говорит Тургун, передавая мне палочки.
Я ставлю барабан на землю и выбиваю частую дробь.
Ребята слушают, притихли.
— Как-нибудь мы заберемся с барабаном на крышу, — говорит Тургун. — Мусабай будет играть, а вы слушать и радоваться. А сегодня довольно.
— Ха, новая причуда! — говорит Сара Длинная, высунув голову из калитки.
— Теперь у всех ушные перепонки полопаются. От этого озорника никому житья нет, — сердито пищит из своей калитки Сара Короткая.
* * *
Дядя Эгамберды кое-как держался некоторое время, но в конце концов болезнь одолела его, и он слег. Бабушка и особенно дед сильно волновались. А тетка, жена дяди, постоянно печальная, невеселая, копошилась еле-еле — всякая работа валилась у нее из рук.
Дядя то лежит, вытянувшись, то сидит, прислонившись к стене. Иногда, если здоровье чуть улучшится, немного пошутит, посмеется. Он осунулся, побледнел и похудел.
Дед одного за другим приводил табибов-лекарей, молодых и старых. Заставлял дядю принимать всякие лекарства, всевозможные травы. Но все это не помогало.
Я наведываюсь к дяде по нескольку раз в день.
— А, заходи, заходи, племянник, — говорит дядя, подзывая меня к себе.
Иногда я задерживаюсь лишь на минутку, а иногда просиживаю около него часами. Мне нравится беседовать с ним.
— Как раз самая пора ловить перепелок подходит, племянник, — говорит дядя.
Я вижу в его глазах туман печали и страданий, тихонько вздыхают А дядя мечтает:
— Вот поправлюсь я, закатимся мы с тобой в степь. Всех перепелок силками подчистую переловим.
— Вот хорошо бы! — повеселев, подхватываю я. — Поправляйтесь скорее.
Дядя был большим любителем перепелок, очень умело воспитывал их, старательно ухаживал за ними. Постоянно высматривал мокриц, мух, доставал обрезки мяса, пчелиные соты с деткой и много всякой всячины. «Дядя твой — покровитель перепелок!» — тихонько шептали мне ученики и подмастерья.
Раньше, если ему удавалось заполучить нового перепела, он приглашал меня в комнату, таинственным шепотом приказывал закрыть двери, окна. Я тотчас исполнял его волю и тихонько подсаживайся к нему.
— Голос подал, слышишь, племянник? Хорошо, а? Силен перепел! — искренне радовался дядя.
Побрызгав водой крылья перепелу, он бережно прятал птицу в рукав и отправлялся в чайхану. Если же перепел вырывался, пытался бежать, отдавал его мне. Смеялся:
