— Вы изменили его недостаточно умело, и это до известной степени делает вам честь.
Храмов не услышал издевки в последних словах. Он сокрушенно покачал головой.
— Все-таки он пожаловался… А ведь больше года прошло… Да, больше года…
— Анонима не так легко найти. Вы задали людям не очень приятную работу.
— Да, понимаю… Это было какое-то затмение…
— А вы понимаете, чем эти затмения могут кончиться?
— Неужели он потребует суда?
— Пока не требует. Профессор Терехов просит оградить его от анонимных оскорблений.
— Это было всего лишь раз…
— Если повторится что-нибудь подобное, гражданин Храмов, боюсь, вам придется отвечать перед судом.
— Уверяю вас…
Рагозин встал.
— Не смею дольше задерживать…
…Эту маленькую профилактическую операцию можно было считать удачной. Но капитан Краснов и его товарищи не знали, что Храмов принадлежит к тому сорту людей, которые действуют по излюбленной поговорке преферансистов: «Битому не спится». К тому же Евгений Петрович, мнивший себя, кроме всего прочего, еще и психологом, рассудил так: человека, только что вызывавшегося в прокуратуру, невозможно заподозрить в том, что он будет разбрасывать и рассылать антисоветские листовки на второй день после вызова. Посему он оттиснул пять новых листовок и отправился гулять по городу.
И вот что из этого вышло…
На почтамте за высокой стойкой-столом с покатыми треугольными плоскостями стояли двое молодых парней. Один мучительно сочинял длинную телеграмму, другой со скучающим видом поглядывал по сторонам. Рядом писал телеграмму пожилой интеллигентный дяденька в серой шляпе и синем плаще. Скучающий несколько раз останавливал на нем взгляд. Кончив писать, дяденька отошел от стола, а парень обратил внимание, что он оставил какую-то бумажку с синим печатным текстом. Может, забыл? А может, это какой-нибудь рекламный проспект? От скуки парень взял листок, пробежал его глазами.
— Витька, смотри!
— Чего тебе? — недовольно буркнул Витька.
— Ты прочти, что тут написано.
Витька прочел и свистнул от удивления.
— Где взял, Санек?
— Вон, видишь, серая шляпа, синий плащ?
— Ну?
— После него осталось.
Витька, скомкав и сунув в карман недописанную телеграмму, с листком в руке двинулся к очереди, где стоял интеллигентный дяденька. Санек за ним.
— Это вы оставили, гражданин? — спросил Витька ласковым голосом.
Евгений Петрович высокомерно сделал вид, что не к нему обращаются.
— Я вас спрашиваю, гражданин. — Витька дернул Храмова за рукав. Это было уже слишком.
— Идите прочь, хулиганье! — несвойственным ему визгливым голосом крикнул Храмов.
— А-ага, — сказал Витька, — мы хулиганы, а вы кто? — Он сунул листовку Храмову под нос.
Очередь рассыпалась, их окружили. Густой бас спросил:
— А в чем дело?
Витька помахал листовкой.
— Вот, разбрасывает по столам.
— Что там написано?
— Это вслух читать — уши завянут, — сказал Санек.
— Тогда по шее ему, — деловито предложил бас.
— В милиции разберутся. Давай-ка, Санек.
И не успел Евгений Петрович крикнуть слово протеста, как был крепко схвачен с обеих сторон за руки и выведен на улицу.
В отделении милиции дежурный младший лейтенант, выслушав сбивчивый рассказ Витьки и Санька, прерывавшийся истерическими восклицаниями задержанного, вызвал начальника. Тот прочел листовку, велел быстренько оформить протокол и подать к выходу автомобиль. Через несколько минут Храмов, Витька и Санек сидели в одном из кабинетов областного управления КГБ.
Храмову предложили выложить все из карманов. Обнаружилось еще три экземпляра листовки (один ему удалось удачно оставить на столике в кафе по пути на почтамт). Виктора Сомова и Александра Козельцова, которые оказались слесарями завода «Газоаппарат», попросили дать письменные показания, а потом сказали, что они могут идти и что, возможно, их еще вызовут.
Первый допрос производил капитан Краснов вместе с Сысоевым.
Евгений Петрович раскололся легко, как гнилой орех. При обыске на квартире он сам извлек из чемодана с приготовленным к сдаче в прачечную бельем свою портативную типографию. На него и противно и жалко было смотреть, когда он, лихорадочно блестя глазами, все спрашивал и спрашивал чуть не через каждые пять минут, что с ним будет.
— Да перестаньте вы хныкать, — в конце концов не вытерпел Сысоев и кивнул на Краснова. — Скажите спасибо, что вас, старого человека, вовремя остановили. А то, может, вы бы не таких дров наломали.
В тот момент Храмову был темен смысл сказанного Сысоевым. И лишь по ходу многочисленных допросов он постепенно начал понимать, что уже с лета находился под постоянным наблюдением и что, стало быть, ему не дали бы зайти слишком далеко. Перед Красновым, который на каждом допросе включал магнитофон, Евгений Петрович не скрывал ничего, он вывернул себя наизнанку, рассказав всю жизнь. И почувствовал глубокое облегчение, словно магнитная лента намотала на себя все мутное, что до той поры он носил внутри, таил, копя озлобление. И постепенно он ожил. У него порой возникало ощущение, что когда-нибудь Краснов будет его другом. Странные фантазии!
Так неожиданно прекратила существование домашняя типография.
Краснов имел право радоваться: его первая версия — что Храмов действовал в одиночку — оказалась верной. Но он не радовался. Одна из нитей, ведущих к главному объекту — мистеру Дею, — оборвалась. Было бы лучше, если бы этого не произошло, да что поделаешь…
25 октября Станислав Михайлович Паскевич получил от брата из Вены письмо и приглашение посетить Австрию. 29 октября он отвез документы в ОВИР — отдел виз и регистрации, а 28 ноября жена и дочь проводили его с Белорусского вокзала. Он заметно волновался: первый раз ехал за границу. Будучи вообще застенчивым, он на вокзале совсем притих.
30 ноября брат, Казимир Михайлович Паскевич, встретил и обнял его в Вене. На привокзальной площади их ждала машина — небольшой, с «Волгу», серый «форд». За рулем сидел шофер — немолодой толстый человек флегматичного вида. При встрече братья не обменялись ни словом. У младшего в глазах стояли слезы, и старший был достаточно чуток и деликатен, чтобы не опошлять момент дежурными фразами. Лишь когда проезжали мимо очень нарядной, сверкавшей витринами улицы, старший сказал:
— Это венский Бродвей — Кертнерштрассе. Мы с тобой еще по ней погуляем.
Остановились на тихой улице где-то на окраине города против четырехэтажного нового дома с одним подъездом. Станислав Михайлович хотел по привычке взять из багажника свой чемодан, но шофер мягко отстранил его, буркнув что-то себе в пушистые усы.
Станислав Михайлович пребывал в том состоянии, когда люди не замечают деталей, но он все же отметил, что хотя в доме всего четыре этажа, но есть лифт. Они поднялись на третий. На лестничную площадку выходила одна дверь — значит, квартира занимает весь этаж. Им открыла черноволосая и черноглазая девушка, миловидная, с ямочками на щеках (позже Станислав Михайлович удивится, что ей тридцать, — так молодо для своих лет выглядела она), в красном платье, с белым кружевным передником.
— Вот, Фанни, мой брат, — сказал Казимир Михайлович. — Примите его как меня.
Фанни поклонилась. Шофер поставил чемодан и ушел.
— Ну, дорогой мой, давай располагаться. Идем, покажу квартиру. Где что.
Квартира состояла из пяти комнат и большой гостиной. Две спальни, две ванные, два туалета. Никогда ничего подобного Станислав Михайлович не видел. Брат показал ему его спальню.
— Ты будешь жить здесь. Кабинет рядом — тоже в твоем распоряжении. — Казимир говорил добрым голосом и небрежно, без тени хвастовства, без желания пустить пыль в глаза.
— Послушай, и все это твое? На одного? — спросил Станислав.
Казимир рассмеялся.
— Мое, поскольку квартира снята у домовладельца по контракту и за нее заплачено.
— Но мебель твоя?
— И мебель не моя. С собой из Канады я привез лишь Фанни.
— А она кто?
— Экономка. Ну, понимаешь, ведет хозяйство. Она прилично говорит по-русски. Ты не церемонься — приказывай ей, что надо. Кофе можешь пить в постели. Вот звонок на кухню. И вообще привыкай.
— Да-а, — только и сказал Станислав.
— Прими ванну или душ, а потом подумаем, с чего начать. Я буду у себя, на той половине.
Казимир вышел и тут же вернулся с его чемоданом.
— Не теряй времени.
Станислав достал свежее белье и вошел в ванную, нашарил на стене выключатель и, когда зажегся свет, долго стоял осматриваясь. Зеркало во весь рост. Банкетка. На двух полках флаконы с одеколоном и шампунем, мылом и разноцветными губками. Кафельный пол и ванна отбрасывают зайчики. Обволакивающее душистое тепло.
