— Никогда не можешь располагать собой, черт бы побрал все эти дела.
— Что случилось, Казимир? — встревожился Станислав.
— Представь, я должен лететь в Париж. Срочно. Немедленно. Можно подумать, там умрут без меня.
— По делам твоей фирмы?
— Да, черт бы их побрал.
— Как же я?
— Не расстраивайся. Это всего три-четыре дня, не больше. Мне обиднее, чем тебе, поверь. Но ты скучать не будешь. Я попросил Роджерса — он тебя возьмет под опеку.
— А ты что, прямо сейчас?
— Сию минуту. Буквально. Вот билет на самолет. — Казимир похлопал себя по карману. — Идем ко мне.
В кабинете, собирая со стола бумаги и складывая их в портфель, Казимир дал ему несколько указаний.
— Роджерса не стесняйся, ты видел — он свой. Захочешь прогуляться, вызови машину, Фанни знает, как это сделать. Я оставлю тебе сто долларов. Попроси Роджерса обменять их на кроны. Вечером один по кабакам не ходи. Что еще? Кажется, все. Советуйся по всем интересующим тебя делам с Фанни или Роджерсом. Сходи в собор святого Стефана, съезди в лес. Роджерс позвонит тебе после часу.
В десять часов брат уехал, поцеловав Станислава в щеку и перекрестив католическим двуперстием.
Фанни сварила кофе, он докончил свой завтрак в унылых размышлениях. Нескладно получается: его бросили на попечение чужих людей. Как он должен себя вести? Роджерс производит приятное впечатление, но нельзя же навязываться ему. И потом — дипломат. С какой стати он будет возиться с едва знакомым человеком?
Фанни пришла помыть посуду и вывела его из раздумья.
— Вам немножко не везет, но это ничего. Мистер Роджерс веселый джентльмен, — сказала она, чтобы ободрить его. — Пока можете посмотреть телевизор или почитать. У брата есть русские книги.
— Спасибо, Фанни. Лучше пойду прогуляюсь.
— Через час можно вызвать автомобиль. До центра города далеко.
Она надела резиновые перчатки и склонилась над посудомойкой. На ней было тонкое серое платье в обтяжку, очень короткое. Тесемки передника подчеркивали талию. Ямочки на сгибах под коленками чем-то напоминали ямочки на ее щеках. Станислав Михайлович подумал, что проводить время в обществе Фанни было бы гораздо приятнее, чем в обществе Роджерса. Он охотно отказался от пешей прогулки.
— Подождем машину. Я вам не мешаю?
— Что вы! Я все время одна. Это плохо для молодой женщины.
— Извините за нескромный вопрос: сколько вам лет?
— Тридцать.
— Я думал, двадцать! — признался он, и, может быть, никогда комплимент женщине не звучал так искренне.
Он впервые услышал ее смех и поразился, как звонко она смеется.
— И вы никуда не ходите по вечерам?
— В кино. Иногда в театр.
— Одна?
— Да.
— Неужели у вас нет…
— Жениха? — помогла она ему, — У меня уже был муж. Теперь долго не будет.
— Почему?
— Он был… как это?.. Отелло.
— Ревнивый?
— Да. Теперь мне надо долго отдыхать.
В кабинете Казимира зазвонил телефон.
— Простите.
Она вышла и тут же вернулась.
— Это мистер Роджерс. Он просит вас.
Густой, хорошо наполненный баритон Роджерса по телефону звучал еще красивее.
— Паскевич, здравствуйте. Брат уехал?
— Да, совсем недавно.
— Такой брат хуже плохой тещи, правда? Бросать дорогого гостя…
— Ничего, не обижаюсь.
— Я шучу. Ваш брат хороший человек, я его очень люблю, но он немножко… как это?.. Строгий нравственность. Святош. Мы с вами не такие.
Станислав отметил про себя, что у Роджерса и Фанни одинаковый акцент и они одинаково строят фразу, и это ему почему-то не понравилось. Словно он уже начинал ее ревновать.
— Алло, вы меня слышите? — спросил Роджерс, не дождавшись ответа.
— Да, да, мне все понятно. Фанни сказала, что вы не дадите мне скучать.
— Она умная женщина. Но я звоню не для того, чтобы делать ей рекламу. Давайте договоримся.
— О чем?
— Я могу освободиться раньше, чем думал. И могу отдать себя в ваше распоряжение с двенадцати часов.
— Очень приятно.
— Поедем за город. Я вас покатаю. И по дороге что-нибудь придумаем.
— Хорошо. Жду вас.
По обычаю застенчивых людей Станислав Михайлович посмотрел на себя со стороны, критически оценил свое поведение за прошедшие полтора часа и нашел, что из него наконец-то улетучилась робость, которая вдруг появилась вчера и которая делает пятидесятилетнего отца семейства беззащитным мальчиком, всецело зависящим от произвола взрослых. И пожалуй, больше всего этому способствовала Фанни. Он был бесконечно благодарен ей за это. Действительно, женщина замечательная.
…Они выехали на загородную магистраль. И Роджерс прибавил газу. Стрелка спидометра держалась на отметке 110 миль. Роджерс вел свой бордовый «бьюик», держа баранку одной рукой, то левой, то правой. Казалось, машина все делает сама, и Станислав Михайлович как автомобилист мог по достоинству оценить непринужденное искусство водителя.
Было 1 декабря, а деревья — клены, ясени, дубы, — рощами и в одиночку пробегавшие мимо них по обеим сторонам шоссе, еще не скинули листвы. Все оттенки желтого и красного взяли деревья для своих уборов. Машина неслась словно внутри солнечного луча, хотя небо было затянуто облаками. Станиславу Михайловичу казалось, что он вернулся в подмосковный сентябрь. И еще было такое ощущение, словно он уехал из Москвы не три дня назад, а три месяца.
Роджерс молчал, видимо, понимая, что у его пассажира нет желания разговаривать. Так они ехали минут сорок. Мелькнул какой-то рекламный щит, и тогда Роджерс сказал:
— Сейчас будет мотель. Не пропустить ли нам по маленькой?
— А вам можно? Вы же за рулем.
— Не рекомендуется, конечно. Но здесь не так строго, как в Москве. Лишь бы машина не качалась, — пошутил Роджерс.
Станиславу Михайловичу любопытно было посмотреть мотель и сверх того хотелось пить.
— А пиво в мотеле найдется?
— Что угодно.
Роджерс притормозил, свернул вправо и остановился на круглой площадке перед двухэтажным зданием из пластика и стекла. Они вышли. К машине тут же подбежал служитель в униформе, поклонился Роджерсу, сел за руль и уехал куда-то за угол.
В баре мотеля Роджерса знали. Официантка с белыми волосами, змейками падавшими на плечи, пропела ему что-то и показала на столик.
От еды и виски Станислав Михайлович отказался. Ему принесли несколько маленьких бутылок пива, на этикетках которых стояли три буквы М. Роджерс пил виски и съел множество закусок. Официантка время от времени лениво прохаживалась мимо столика, и Роджерс перебрасывался с ней словечком. Она отвечала поющим голосом и искоса взглядывала на Станислава Михайловича.
— Эта блондиночка вам нравится? — спросил у него Роджерс, покончив с закусками.
— Да как-то не задумывался. — Не ожидавший такого вопроса, Станислав Михайлович покраснел.
— А почему задумываться? Для этого… как это… нужен не ум. — Роджерс ухмыльнулся.
Станиславу Михайловичу показалось, что с ним не Роджерс, а кто-то другой. Очень уж резкий переход от целомудренного молчания в дороге к сальному намеку. Он промолчал.
— Э-э, вы не лучше брата. Но мы еще посмотрим.
Роджерс расплатился, обнял официантку за плечи, пошептал ей на ухо.
Пока они курили, выйдя на площадку, служитель пригнал автомобиль. Роджерс дал ему монету. Тот поклонился.
Возвращались они другой дорогой, и она была так же хороша, и так же красиво было вокруг. Облака разомкнулись, в голубые окна пробивалось солнце, и, когда его лучи падали на купы деревьев, они вспыхивали, как костер, в который бросили хворост. Оскомина после разговора в мотеле пропала, и Станислав Михайлович ощущал радость в груди и слышал голос Шульженко, поющей песню: «Бабье лето, бабье лето…» Стало вольно на душе, последнее напряжение исчезло. Ведь он же в отпуске, он же отдыхает. Что бы он делал сейчас, если бы приехал не в Вену, а в Ялту или Сочи? Гулял бы по набережной, заходил бы в винные лавочки, попивал легкое винцо…
Въехали в город.
— Хотите попасть в девятнадцатый век? — спросил Роджерс.
— Интересно.
— Сейчас мы это сделаем.
Машина остановилась в конце улицы, вливавшейся в небольшую площадь. На площади стояли старинные экипажи самых разных видов, запряженные разномастными лошадьми. Кучера были в цилиндрах.
Роджерс запер машину, и они подошли к извозчичьей бирже. Роджерс выбрал кабриолет, и они покатили с площади в узенькую улочку, где двум экипажам вряд ли удалось бы разъехаться.
— Я сегодня хочу напиться. Нет, нарезаться, — сказал Роджерс. — По-фински или по-шведски. Знаете, как финны и шведы пьют, когда хотят напиться?
— Не видел.
— Они пьют… как это?.. В лежку. Не желаете составить компанию?
