Конечно, не житейская мудрость подсказала самому молодому — Шалонову, как разрядить обстановку. На пунцовых, еще мальчишеских губах его вдруг появилась улыбка. Добродушная улыбка понимания и следом — дружески–насмешливые слова:
— А ничего получилось… Как это называется: психологический хук или аперкот[3]?
— Заткнись, зубоскал! — прикрикнул Бек. — Давайте по местам!
Карцев отвернулся. Его охватило отвращение ко всей этой истории, а еще больше — к самому себе. Провели, как последнего дурачка. Докатился… Ну и поделом, коль отупел начисто».
Ссутулившись, растопырив мокрые руки, пошел он по наклонному мосту вниз. Середавина видно не было. Позади грохотала лебедка, шипел в руках Маркела пневматический ключ, трубы одна за другой продолжали выскакивать из скважины.
Карцев повернул к будке. Он чувствовал себя так, словно не липкий раствор глины, а вся горечь жизни собралась в одну чашу и разом опрокинулась на него. Что ж это такое на самом деле? Почему, когда ты тянешься к людям, стремишься сойтись с ними, они показывают тебе от ворот поворот? Эх, Леонид Нилыч! Растравил сердце, затащил сюда, на свежий ветер… Вот тебе и ветер!
Нет, бежать надо отсюда куда глаза глядят! Уходить немедля, сию минуту.
Карцев остановился возле будки, постоял, опустив руки. А как пойдешь мокрый и грязный по морозу? Повернулся в досаде, потопал в котельную.
— Ма–а-мочки! На кого вы похожи! — всплеснула руками Валюха. — Где это вас так угораздило?
— Поскользнулся. Нечаянно… Нельзя ли у вас сполоснуться немножко?
— Ой, помереть можно! Поскользнулся… Говорите уж прямо: в емкость[4] нырнул. Скидывайте все скорее, сейчас дам воды, — засуетилась Валюха, гремя тазом возле крана. Вдруг примолкла, отставила таз и посмотрела темно–зелеными глазами на Карцева пристально и подозрительно: — И что вы мне мозги вкручиваете? Поскользнулся!.. Это те вам, чокнутые, да? — кивнула она сердито в сторону вышки. — Небось под юбку сунули. Так ведь?
Уличенный Карцев безмолствовал.
— А! И спрашивать нечего! Морды им, паразитам, квасить! Уж я своему дуботолку пропишу! Ну, чего стоите? Лужа вокруг вас. Раздевайтесь быстрей!
Карцев посмотрел на нее благодарно, снял с себя торчащую колом робу, повесил на крючок у котла, чтоб сохла, а сам разделся до пояса.
Гудела форсунка в топке, хлюпала вода. Валюха стояла в сторонке у стены, сложив руки под грудью, и смотрела, как фыркал и плескался Карцев. Умывшись, он растерся поданным Валюхой полотенцем, застиранным пятнистым рабочим полотенцем. Делал все машинально, а сам думал с раздражением, что через полчаса и духу его здесь не будет.
«Надену шинель и уйду пешком», — твердил он себе, хотя чувствовал, что уходить почему‑то не хочется. Почему? Уж не потому ли, что нашелся человек, который отнесся к нему с участием?
Карцев стоял полуголый возле котла, сушил у огня, распяв в руках, выстиранную рубашку, в уголке губ дымилась сигарета.
Сухощавый, плечистый, натренированный, грудь, что называется, колесом, тонкие кисти крепких рук…
Валюха подошла, подвернула вентиль в форсунке, думая о чем‑то своем. Рубашка в руках Карцева парила. Валюха пощупала ее и вдруг, словно забывшись, прижала ладонь к волосатой груди Карцева.
— Какой… какой ты волосатый!.. — сказала она быстрым полушепотом и застыла, но тут же, встрепенувшись, отдернула руку, прыснула смехом: — А правда, говорят, будто волосатики счастливые? Да? Это примета?
— Орангутанги куда волосатее нашего брата, но бывают ли они счастливы, не знаю, — ответил Карцев шуткой на шутку и подумал: «Озорница, а все же хорошая».
— Отсталый я человек, приметам верю, — с деланным сокрушением вздохнула Валюха, и губы ее чуть дрогнули в усмешке.
— Побольше бы таких отсталых, как вы! — сказал Карцев.
— Зачем же это?
— Тогда бы на свете добра прибавилось. Отец мой говорил: самая человечная женщина — женщина работящая.
— Дура работящая — это будет точнее. Вроде меня. Как запрягли с пятнадцати годков, так и вкалываю шесть лет без останова.
— Как? Разве… Разве вам только двадцать один год? — прикинул в уме Карцев и невольно опустил взгляд на ее сильные, полноватые ноги.
Валюха густо покраснела.
— Почему вы удивляетесь?
— Простите, пожалуйста, я не хотел вас обидеть.
— Черта с два я дам себя в обиду! — фыркнула Валюха, блеснув на него глазом, и, нахмурившись, спросила: — Не пересохнет ваше ба… — запнулась она и тут же поправилась: — Ваша сорочка не пересохнет?
Карцев оделся побыстрей, пробормотал «спасибо» и пошел к выходу. На пороге остановился, сказал с внезапной грустью:
— Вот и вы тоже на меня рассердились… А за что? Не за что, если разобраться. Ладно, не дуйтесь, Валюта, не стоит. Больше мы не увидимся.
— Почему это?
— Лучше уйти самому, чем потом тебя с треском… В шею…
— С каким треском? За что? Без году неделя, как…
— Есть за что. Я чуть не огрел ломом вашего Середавина, черт бы его подрал вместе с его юбкой! Умчался, поди, начальству жаловаться. Вот так, Валюта. Ну, счастливо оставаться. Мужа не ругайте, он ни при чем.
— Погодите! — схватила его за рукав Валюха. — Думаете, Середавин такой олух, что станет жаловаться? — спросила она, заглядывая в глаза.
— А почему бы нет? При свидетелях было…
— А я говорю: не пойдет и не станет. Если он раскроет рот, ему же и влетит. Да Хвалынокий сходу размонтирует его по готовым статьям: «За несоблюдение закона об охране труда» и «За нарушение правил по технике безопасности». Какое он имел право ставить нового человека на рабочее место без показа приемов работы? А он вас поставил. Нарушение это или что? Да ну–у-у! И не пикнет. Если б вы даже и стукнули его, то и тогда молчал бы в тряпочку. Должность для него подороже личных обид. Но вам он, конечно, не спустит, нет. Уж если подловит — отыграется. Так что держите ухо востро.
Карцев потер задумчиво подбородок и, встретившись взглядом с Валюхиным — ясным и улыбчивым, сказал, колеблясь:
— Что ж, может, вы и правы. Пожалуй, не стоит упреждать событий.
— Люблю сообразительных детей! — засмеялась Валюха и, задев Карцева, пошла к форсунке регулировать что‑то, а он отправился на вышку с видом школьника, к которому не придерешься: опоздал на урок по уважительной причине…
* * *
Прошел день, другой, и Карцев убедился, что предсказание Валюхи сбывается. Никуда его не вызывали, объяснений не требовали, и он с приятностью в душе поджидал случая, чтобы сказать хорошей женщине спасибо за то, что удержала его, не дала уйти.
Как мало иногда нужно, чтобы в человеке пробудилось доброе чувство! Отнеслась Валюха к Карцеву с пониманием, дала умный совет, и вот оно уже живет в его сердце. Но почему Валюха, словно умышленно, избегает попадаться ему на глаза и, вообще, держится отчужденно? Непонятно.
Бурильщик Бек, — главное лицо в смене, — получив, видимо, распоряжение мастера, поднялся с Карцевым на полати вышки и, объяснив обязанности верхового, показал, как надо работать.
Нельзя было не восхититься сноровкой и ловкостью, с которыми Бек выполнял каждый прием. Никаких лишних движений, никакой суеты или спешки — все сливалось в едином плавном ритме.
После Бека взялся за дело Карцев и повторил приемы работы безошибочно, но действовал гораздо медленней, чем требовалось. Бек сказал:
— Соображаешь с подхвата, мне нравится. Буду учить. Только, чур, не вздумай запустить по мне трубой, ежели случится неполадка какая. — Он добродушно ухмыльнулся, сдвинул каскетку на затылок, облокотился на перила, подставив конопатые руки морозному ветру, и внезапно объявил: — Я, знаешь, никогда не болею и пьянствую только по праздникам. Мою жену зовут Варварой Оттовной, но по–немецки говорить она не умеет. И еще я ужасно не люблю нытиков — пустяшная публика. Вот Ваня Шалонов веселый человек, из него выйдет толк, а Маркел Алмазов — туговат, видит хорошо то, что у него под носом. Валюха… Впрочем, это птица, у которой только растут крылья. Теперь запомни: мастер Середавин — буровик высшего класса, виртуоз, но других учить не любит. Кто хочет стать настоящим бурильщиком, должен учиться у него сам, на ходу. «Шевелить мозгой», как говорит он всегда. — Бек помолчал, затем, подмигнув лукаво в сторону юбки, спросил: — Ну а как насчет этого? Шевельнул сам или подсказали?
— На кой мне подсказки!1 Кусок веревки привязать?
— Ну, действуй, — сказал Бек и пошел по трапу вниз.
Карцев поправил на голове каску — новенькую, светло–желтую, посмотрел с высоты на необозримую равнину.
Снег, наезженная дорога, уходящая в мутную даль, жидкая цепочка телефонных столбов, вдали серые гнезда колхозных полевых станов…
Легко дышится на высоте, среди металлических переплетений, обросших густым ворсом инея. Лицо горит от морозных щипков, глаза нестерпимо сечет яркое солнце.
