– Шампанское! Где шампанское?
– Надо телевизор включить!
– Так быстро!
– Друзья, без паники, без паники! – Ребров встал, подошел к Александре Олеговне. – Мама, у нас для тебя есть подарок, который ты должна успеть получить в уходящем 1990 году.
– Что же это за подарок?
– Это очень серьезно, Александра Олеговна! – Ольга встала, – Надо успеть!
– Без суеты! – Ребров встал позади старушки. – Мама, закрой глаза.
Старушка закрыла глаза. Ольга взяла ее за левую руку, Штаубе за правую. Ребров вынул из кармана удавку, надел петлю на шею Александры Олеговны.
– Чур, без щекотки! – засмеялась она.
– Хоп, – скомандовал Ребров, резко затягивая петлю.
Александра Олеговна беспокойно зашевелилась, захрипела.
– Руки, руки! – пробормотал Ребров.
Ольга и Штаубе крепко держали старушку. Голова ее мелко затряслась. Правая нога стала биться о ножку стула. Зазвенела посуда, опрокинулся бокал.
– Держать! – прошептал Рсбров.
Удары ноги стали слабеть, Александра Олеговна выпустила газы. По телу прошла дрожь и оно расслабилось. Через пару минут Ребров отпустил удавку.
– 18 и 6, – улыбнулся Сережа, – комки там бумажные на медведей. И булка.
– Взбзднулось старушке… – поморщился Штаубе.
Ребров снял удавку. Труп положили на пол.
– Так. Теперь прошу минуту внимания, – выпрямился Ребров. – Во-первых, всем переодеться. Во-вторых, помнить о разделении труда, не мешать друг другу. И в-третьих, господа. От нашей точности, профессионализма, спокойствия в сегодняшнем деле зависит все. Постарайтесь понять это. Пока все идет по плану, мы на верном пуги, обстоятельства благоприятствуют нам. Сорваться мы не имеем права. Двинулись.
Они переоделись в белые халаты, надели резиновые перчатки, отволокли труп в просторную ванную комнату и заперлись. Здесь все было готово к работе: инструменты, посуда, приспособления. Труп раздели. Длинные голубые трусы Александры Олеговны были выпачканы свежим калом.
– Не только пукала! – улыбнулся Сережа.
Ребров и Ольга связали ноги трупа и, при помощи Штаубе, подвесили вниз головой на крюке, укрепленном в потолке над ванной. Сережа поставил в ванну десятилитровый бидон. Ребров включил электропилу, отрезал голову трупа, опустил в подставленный Ольгой целлофановый пакет. Кровь из шеи потекла в бидон.
– Ольга, Владимировна, Сережа, – пробормотал Ребров, точнее подставляя бидон, – сожгите одежду и вещи в камине. Документы положите мне на стол. Через полчаса жду вас здесь.
Забрав одежду, Ольга и Сережа вышли.
– Так. Голова, – Ребров повернулся к Штаубе. Тот протянул ему пакет. Ребров вынул голову, положил на эмалированное блюдо, включил электропилу и разрезал голову вдоль. Штаубе взял половину головы, положил на станину пресса, нажал красную кнопку. Пресс заработал и стал медленно давить половину. Штаубе подставил трехлитровый бидон под желоб.
Выжатая жидкость стекла в бидон. Ребров стряхнул выжимки в ведро и положил на станину пресса другую половину. Пресс раздавил ее, жидкость стекла в бидон. Реоров стряхнул выжимки в ведро. Через полчаса вошли Ольга и Сережа. Почти вся кровь из трупа стекла в бидон. Ребров взял электронож, отрезал часть ягодицы, передал Ольге, которая сразу же опустила мясо в электромясорубку, которая перемолола мясо в фарш, который упал в заборник соковыжималки, которая отжала из фарша сок, который стек в десятилитровый бидон. Ребров отрезал новый кусок и передал Ольге, Сережа следил за мясорубкой, Штаубе – за соковыжималкой. Менее чем за три часа мясо и внутренности трупа были переработаны. Ребров распилил скелет на небольшие части, из которых Ольга и Штаубе отжали на прессе сок. Когда все было кончено, сок и кровь перелили в тридцатилитровый бак и перенесли его в гостиную. Потом тщательно вымыли ванну, посуду, оборудование и инструменты. Выжимки вывалили в саду под яблони и забросали снегом. Затем все переоделись и собрались в гостиной. Ребров подошел к баку, снял крышку:
– Двадцать восемь литров. Вы оказались правы, Генрих Иваныч.
– У меня глаз наметан, – усмехнутся Штаубе, усаживаясь за стол и наливая себе водки.
– Ой, как я устала, – Ольга опустилась на ковер рядом с баком. – Уже четыре часа? Давайте хоть шампанского выпьем.
– Нужно залить, а потом уже пить шампанское. Сережа! Принеси чемодан.
Сережа принес коричневый чемодан с металлическими углами, поставил рядом с баком. Ребров отпер маленьким ключом левый замок чемодана и осторожно вынул его: замок оказался массивной резиновой пробкой. Сережа вставил в отверстие широкую воронку. Ребров и Штаубе подняли бак и перелили его содержимое в чемодан.
– Вот так, – Ребров вставил пробку на место и запер, – теперь можно и шампанского…
Штаубе откупорил бутылку, наполнил четыре бокала.
– Первый раз в жизни Новый год не отмечала, – Ольга взяла бокал, посмотрела сквозь него на свечи.
– И я! – Сережа отпил из бокала.
– Поздравляю, друзья, – устало улыбнулся Ребров, – теперь у нас есть жидкая мать.
– И с Новым годом.
– Ура!
Они чокнулись и выпили.
– Кто будет баранину? – спросила Ольга.
Сережа и Штаубе подняли руки.
– А я пожалуй спать пойду, – Ребров потер виски.
– Иди, Витя. Ты бледненький, устало выглядишь.
– Переволновались, поди?
– Да… как-то все вместе. И сердце покалывает, – он взял мандарин, посмотрел на него и положил на место. – Жидкую мать – в малый подвал. И всем спокойной ночи.
Он вышел.
– Ребят, пойдемте в каминную, – предложила Ольга, – а то здесь прохладно. На огне баранину согреем, на шкурах поваляемся.
– Идея не плоха, – Штаубе налил шампанского, – только я сперва жидкую мать отнесу.
– Осилите один?
– Я, голубушка, вас могу до вахты донести и обратно! – обиженно воскликнул Штаубе.
– Правда? – улыбнулась Ольга.
* * *
Штаубе швырнул в огонь кость, облизал пальцы и потянулся к бутылке с водкой:
– Оленька… еще по одной.
– Мы не против, – Ольга лежала на медвежьей шкуре и ела грушу. Сережа спал на диване укрытый пледом.
– Этих людей тоже надо понять, – Штаубе передал Ольге рюмку, – что ж это – работали честно, перевыполняли план, жили впроголодь, защищали Родину, а потом им говорят: ваша жизнь, балбесы, – ошибка, вы не светлое будущее строили, а хуевый сталинский лагерек, который называется Союз Советских Социалистических Республик! С чем вас, ебена мать, и поздравляют благодарные потомки!
Он рыгнул, выпил, вытер губы полотенцем.
– Не знаю, – Ольга выпила, откусила от груши, – мне Инка Бесяева рассказывала, как ее с двумя подругами на цековскую дату возили и чем это кончилось.
– Чем?
– Трупом. Старший тренер «Спартака» по гимнастике взял свою любовницу – Инночку и двух ее подружек. И на дачу к зав. отделом ЦК. Там еще был зам. Тяжельникова и какой-то хуй из ЦК ВЛКСМ. Выпили, закусили, потом в баньку. Стали трахаться. И этот хуй комсомольский захлебнул девчонку спермой. Насмерть. А потом…
– Сриз форпи на ященковое! Есть партаппаратчики, а есть рядовые коммунисты, хули тут неясного! Ельцин же тоже был коммунистом!
– А мне Ельцин не нравится. У него лицо тяжелое какое-то…
– Главное, чтоб человек дело делал. Для честного коммуниста это значит – думать о нуждах народа, помогать налаживать производство, заботиться о неимущих. А для партаппаратчика главное – карьера, масть, подхалимаж! Он, пиздюк, готов начальству в жопу червем вползти и через рот вылезти! Таких надо давить, как гнид. А честный коммунист никому не помеха. Даже собственникам.
– У меня папаша был честным коммунистом, – Ольга размяла папиросу, закурила, – все воевал с партначальством. Два выговора и два инфаркта, – Или вот говорят: Сталин, Сталин! Злодей и убийца. А то, что он аграрную страну превратил в индустриальную – забыли. Культ личности – это правильно, на хуй это нужно. Но дисциплина нашим разъебаям нужна, как хомут для бешеной лошади! Они без дисциплины вон что творят: убивают, поджигают, рэкетируют! Он бы им показал – рэкет! Такой бы, блядь, рэкет устроил, что срали бы и ссали со страху без продыха! В Сибири бы на лесосплаве рэкетировали!
– Мой папаша тоже Сталина уважал, но не за индустриализацию, а за Отечественную войну…
– За войну?! Да за это его живьем сварить и собакам выбросить! Он, гад рябой, армию обезглавил, Тухачевского с Якиром расстрелял, пересажал честных командиров! Такую сволочь, как Мехлиса, приблизил! Позволил немцам в первый день всю авиацию разбомбить на хуй!
Ольга вздрогнула, папироса выпала из ее пальцев. Она закрыла лицо руками и всхлипнула.
– Что? Что такое? – наклонился к ней Штаубе.
– Не хочу я… не хочу… жуок… – простонала она.
– Да бросьте вы, – он положил ей руку на плечо, – вам – и бояться?
– Я не боюсь! Я не хочу, чтобы Нина!
Штаубе вздохнул, поднял папиросу и бросил в огонь:
