В одной из рукопашных схваток вражеские солдаты окружили унтер-офицера Зинченко, несшего знамя своего полка. Несмотря на несколько ранений, Зинченко отстоял знамя, вырвался из окружения и вынес с собой раненого командира батальона. «Между нами немало нашлось лиц, — писал очевидец этого подвига, — у которых шинели стали истинным подобием решета».
Однако сражение под Инкерманом ярко продемонстрировало и гибельные для исхода войны недостатки вооружения и тактики русской армии.
Огромные потери войска понесли от неравенства вооружения. Как уже отмечалось, русские гладкоствольные ружья стреляли на 300–400 шагов, а западноевропейские штуцера — на 1200 шагов. Участник сражения писал: «…Из этого следует, что на всю ширину зоны в 800 шагов неприятель оставался в совершенной безопасности и мог поражать безнаказанно. В эту-то зону и удалялся противник со всей скоростью бега… Этот простой сам по себе маневр был доведен в неприятельских войсках до виртуозности. Убегала своевременно от наших выстрелов не только пехота, но и артиллерия, бросая на позиции не только орудия, но и ящики».
Наличие у противника нарезного оружия диктовало и изменение тактики войск. Густые, сомкнутые боевые порядки пехоты делали ее легкой мишенью, в огромной степени увеличивали потери. Наступление колонами уже не могло привести к успеху. Русские войска и на Дунае, и на Кавказе, и в Крыму уже с успехом применяли новую тактику наступления — действие в стрелковых цепях, при котором войска передвигались под огнем противника перебежками от укрытия к укрытию. Такие построения позволяли сближаться с противником, неся минимальные потери, и были удобны как для ведения огня, так и для перехода в штыковую атаку, где русским не было равных.
Однако в военных уставах того времени рекомендовалось действовать сомкнутыми колоннами. Исходя из этого, при планировании сражения при Инкермане предусматривалась атака колонами. Именно это привело к огромным потерям русских войск. Сказалось и неумелое командование, нерешительность русских высших военачальников. В то время многие в России говорили об Инкерманском сражении, что оно было выиграно солдатами, а проиграно генералами.
Поражение русской армии при Инкермане позволило союзникам продолжить осаду Севастополя. Однако назначенный штурм города был признан невозможным Война окончательно приняла затяжной характер. Предстояла зимняя кампания…
Зимой 1854–1855 гг. в осаде Севастополя наступило относительное затишье. И союзники и русские в Крыму были заняты, прежде всего, наращиванием своих сил, готовясь с приходом теплого времени возобновить решительную борьбу. И здесь все более и более начинало сказываться экономическое преимущество противников России.
Флот Англии, Франции, Сардинии и Турции обеспечивал беспрепятственную и сравнительно быструю доставку и войск, и оружия с боеприпасами, и всего необходимого для осады под Севастополь. Правда, союзнический флот понес серьезные потери во время сильнейшего шторма 2 ноября, однако стабильная связь метрополий с экспедиционными силами не прерывалась ни на мгновение.
Буря нанесла ущерб и защитным сооружениям Севастополя. Она разломала затопленный у входа в Севастопольскую бухту корабль «Силистрия». Образовался широкий проход, через который можно было прорваться на рейд города. Однако пока союзники раздумывали, осажденные 5 ноября спешно заделали этот проход, потопив в нем свой линейный корабль «Гавриил».
Позже союзники даже построили узкоколейную железную дорогу от причалов Балаклавы к своим осадным батареям. Развитая военная промышленность Англии и Франции обеспечивала войска всем необходимым. Не знали союзники и недостатков в материальном снабжении.
По-иному обстояло дело у русских. К началу 1855 г. все острее становилась проблема боеприпасов. Их запасы были во многом израсходованы в1853–1854 годах, а маломощная военная промышленность страны все с большим трудом справлялась с пополнением этих расходов.
В донесениях все чаще писали: «Прекратили огонь за расстрелянием всех снарядов». С кораблей «обдирали всякую маленькую пластинку свинца, которая попадалась под руку».
Еще более серьезной проблемой стала доставка боеприпасов и всего остального необходимого для армии в Крым. Медленно по размытым непрерывными дождями южным дорогам двигались вереницы запряженных волами повозок с ядрами, порохом, свинцом и всем остальным. Обозы из центра страны в Крым шли месяцами (по 12–15 верст в сутки) — дольше, чем доставлялись все необходимые грузы неприятельским войскам морским путем из Марселя и Лондона Знаменитый хирург Н.И. Пирогов, участник обороны Севастополя, так описывал свой путь дороги на юг: «Дорога от Курска, где шоссе прекратилось, невыразимо мерзкая. Грязь по колени, мы ехали не более трех и даже две версты в час шагом: в темноте не было возможности ехать, не подвергаясь опасности сломить шею». Дальше дорога была еще хуже: «Они сделались чисто непреодолимым препятствием к достижению цели». 60 верст от Симферополя до Севастополя Пирогов ехал два дня.
В результате очень скоро севастопольские батареи были вынуждены отвечать одним выстрелом на три-четыре неприятельских. Бывало и хуже. Участник обороны П.И. Лесли писал: «Но досаднее всего то, что на каждый наш выстрел они отвечают десятью. Наши заводы не успевают делать такое количество снарядов, какое нужно выпускать, чтоб нести хоть какой вред неприятелю, и кроме того, подвоз на телегах гораздо неудобней, чем подвоз на пароходах, на которых неприятель доставляет все, что только нужно».
Чтобы хоть как-то восполнить недостаток, защитники начали использовать выпущенные врагом снаряды. Их собирали и солдаты с матросами, и мирные жители, поскольку за принесенное полагалась небольшая плата. Обычной картиной будней осажденного города стали стайки детей с тележками, собирающими ядра и пули и везущие их на бастионы. Юные защитники Севастополя нередко занимались этим нелегкими делом под обстрелом противника.
Были у защитников города трудности и со многим другим необходимым, в том числе и с обмундированием, продовольствием, топливом. Один из современников писал позже: «Зимняя одежда союзных войск… погибла во время бури 2-го ноября… О снабжении же наших войск теплой одеждой в это время еще никто и не помышлял, и когда, хоть и нескоро, из-за тридевять земель французам и англичанам была доставлена теплая одежда, даже теплые бараки, наши солдатики всю зиму пробавлялись в своих истасканных шинелишках, добавляя к ним, и то на собственные гроши, рогожи, которые и надевали на себя в виде ризы на плечи, а во время дождя даже на голову, образуя громадный башлык. Этот наряд, видимый издали, приводил в недоумение неприятелей, никак не могущих разрешить вопроса — что это за особый род военного костюма русской армии».
По поводу снабжения защитников города продовольствием тот же автор также приводил довольно курьезные замечания: «Солдат ел одну свою неизменную кашицу с мясом истощенного от бескормицы скота… Французская газета того времени, трактуя со слов своих корреспондентов о качестве русского солдата и упоминая о его любви к родине, пресерьезно уверяла, что каждый русский солдат носит в своем ранце мешочек с землей его родины, — ничему иному они не могли уподобить 3-дневный запас наших горелых сухарей, истолченный в порошок, для более удобного помещения их в ранце. Таким образом, традиционная кашица и весьма небезукоризненный сухарь были единственными элементами питания русской армии…»
«Как ни велика храбрость, покрывшая уже черноморских моряков вечною славою, — писал один из современников, — нельзя не упомянуть, что выше этой доблести должна быть поставлена та почти мученическая жизнь, к которой все служащие на бастионах осуждены уже более 8 месяцев… Нравственные мучения и физические лишения, которые наши моряки столь страшно долго переносят, превышают все то, что можно себе вообразить».
По всей России было широко известно о невероятном и наглом воровстве в интендантских ведомствах, призванных снабжать Севастополь. Немало дельцов в те годы создали сказочные состояния. Еще очень долго многие считали именно «крымских воров» главными виновниками поражения России в Крымской войне.
* * *
Однако, несмотря на все трудности, Севастополь продолжал героически сражаться. Душой обороны города по-прежнему был Нахимов. Он ежедневно бывал на всех севастопольских укреплениях, но особенно на ближайшем к позициям противника Четвертом бастионе. В первые дни осады Севастополя бастион представлял слабо прикрытую яму, укрепления которой разрушались неприятельскими бомбами. Казалось, привести бастион в порядок едва ли возможно из-за систематического огня французской артиллерии. Но по настоянию Нахимова на бастионе были сооружены блиндажи, в которых могли укрываться матросы и офицеры от неприятельского огня. После того как блиндажи были построены, а бастион очищен от разбросанных повсюду французских бомб, Нахимов сказал: «Теперь я вижу, что для черноморца невозможного ничего нет».
