Насколько верили друг другу русский император и британский дипломат, можно только предполагать. Наверное, настолько же, насколько верят друг другу Сергей Лавров и Джон Керри. И красивых слов было сказано много, но тогда по Восточному вопросу так и не договорились. А после этих переговоров Бенджамин Дизраэли произнес речь, в которой сказал, что Англия старается поддержать мир в Европе и что независимость и территориальная целостность Турции чрезвычайно важны, а «если Англия хочет мира, то ни одна держава лучше ее не приготовлена к войне, и если Англия решится на войну, то только за правое дело и, конечно, не прекратит ее, пока право не восторжествует». То есть Лондон через Дизраэли обозначил, что готов побороться за «независимую» Турцию или наложить лапу на турецкое наследство. Второе даже скорее.
В начале октября закончился срок перемирия. 17 октября 1876 года под Дьюнишем сербская армия была наголову разбита турками. Сербия была на грани гибели. Для Петербурга становилось все более очевидно — отсидеться не получится. Придется вмешиваться в войну, потому что иначе это сделают англичане. И потому что иначе можно потерять лицо, что в политике весьма опасно. Поскольку почти официально не раз было заявлено, что Россия готова быть спасительницей и покровительницей славян, что она хранительница православной традиции, вариантов для маневров в этой ситуации у Петербурга не было. У тебя под носом убивают нацию — за то, что православные, что не хотят предавать свою идентичность. И как тут не вмешаться?
18 октября русский посол в Константинополе граф Николай Игнатьев предъявил Османской империи ультиматум. Он потребовал заключения перемирия на 2 месяца. И сказал, что император ждет ответа в течение 48 часов. 20 октября в Кремле Александр II приказал произвести частичную мобилизацию 20 дивизий. Константинополь дрогнул и условия русских принял. В декабре началась созванная по инициативе России Константинопольская конференция. Но официальный Константинополь заявил, что в империи принята конституция, там признается равенство религиозных меньшинств в империи, и никакие решения конференции Турция выполнять не будет.
В январе граф Игнатьев заявил, что вся ответственность за последствия войны, если она начнется, будет лежать на Турции, которая сорвала переговоры. Вскоре в Будапеште была подписана секретная конвенция, которая обеспечивала нейтралитет Австро-Венгрии, если Россия начнет войну против Турции. В обмен Австро-Венгрии давалось право ввести войска в Боснию и Герцеговину, и она давала свое согласие на участие Сербии и Черногории в войне на стороне России. Россия же обещала Австрии, что не введет войска в Боснию, Герцеговину, Сербию и Черногорию. А в марте 1877 года в Лондоне представителями Великобритании, Австро-Венгрии, Германии, России и Франции был подписан протокол по выходу из Восточного кризиса. Турции рекомендовалось провести дополнительные реформы, дать автономию Балканским государствам. Решение в большей или меньшей степени поддержали все. Каждая страна по своим причинам, и даже Дизраэли согласился подписать ее с указанием, что Россия должна будет немедленно приступить к демобилизации армии. Но по настоянию других посланников фразу дополнили: «Как только явится уверенность в том, что турецкое правительство подчинится советам Европы». Турция заявила, что это вмешательство во внутренние дела государства. И что выполнять она ничего не будет.
24 апреля 1877 года император Александр II подписал манифест об объявлении войны Турции. И на этой войне ярко засияла звезда генерала Михаила Скобелева. Не последнюю роль в его судьбе сыграл Константин Петрович фон Кауфман. За год до турецкой войны он писал министру Милютину из далекого Ташкента о том, что там происходит. И казалось бы, где Балканы, а где Азия. Но нет. Все настолько тесно связано, все переплетено, и неизбежность войны в Европе ощущается даже тут, и влияние Турции.
«К. П. Кауфман — Д. А. Милютину
Ташкент. 2 ноября 1876 г.
…Генерал Скобелев ведет дело оч[ень] хорошо. Он серьезно занялся управлением страны. Летом нынешнего года он оказал великую услугу умиротворением кочевников на Алае и совершил это можно сказать без выстрела. Всякий другой мог бы и не понять моих требований — избегать военных действий. Генерал Скобелев доказал кара-киргизам, что они не могут с нами драться, не найдут нигде себе убежища от нас. Войска наши перенесли трудности в этом горном походе неимоверные; никогда на Кавказе не приходилось переваливать войскам через такие высокие перевалы, как напр[имер] 14 400’. Они еще раз доказали, что в руках хорошего начальника они способны делать чудеса. Военная прогулка на Алае была подвигом, заслуживающим великой похвалы. Кара-киргизы смирились, но для того, чтобы иметь возможность ходить в горы с значительными отрядами, без затруднений и в кратчайшее время, разрабатывается дорога из Гульчи в долину Кизил-Су.
Время настает быть может оч[ень] трудное. Я только что получил известие, что в Бухару прибыли какие-то люди из Константинополя, навезли много газет и распустили их в народ, который наслаждается, читая все о победах мусульман над кафирами. Подготовка эта может нехорошо отозваться. Народ здесь оч[ень] восприимчив и события совершаются чрезвычайно быстро.
Мне неизвестно теперь как складываются дела в Европе, но по всему надо полагать, что будет война. Если действительно это так, то здешние войска надо усилить. Мы бы могли совершить отсюда такую демонстрацию со стороны Алая, которая могла бы дать выгодный оборот для нас английской политике. Само собою, что надо выслать сюда раннею весною, по крайней мере одну дивизию пехоты с бригадою артиллерии и бригадою казаков. Если, одновременно с нами, Кавказская армия могла бы двинуть часть войск в Мерв, тогда, может случиться, что англичане двинутся к Герату, а это, по мнению моему, даст индийскому населению мысль о восстании. Для англичан это могло бы быть гибелью; едва ли они решатся рисковать Индиею. Вопрос для них слишком серьезный. Наша демонстрация — это такая сила, о которую разобьется вся нынешняя политика Англии. Впрочем, я не знаю, как она стоит в эту минуту. Газеты все врут, да и читаем мы их месяцем позже, а меня ни о чем не извещают. Между тем, казалось бы, забывать нас не следует.
При настоящих обстоятельствах в Европе, я конечно молчу о своей личности, не время беспокоить собою государя императора, я как солдат, должен быть готов в такое время несмотря ни на что, идти куда царь укажет, сидеть где царь повелит и потому всякий вопрос о личности моей — устраняю. Но Вы поймете, Дмитрий Алексеевич, каково мне будет сидеть здесь без другого дела, кроме наблюдения за эмирами, когда другие будут драться на турецких или на других европейских полях»[270].
Но уже в 1878 году Константин Петрович осознал, что не «наблюдение за эмирами» было его основной задачей. Вовсе нет. Он должен был стать кошмаром для англичан.
В Лондоне долго не верили, что Россия начнет войну, но когда стало ясно, что Петербург решение принял, то еще до оглашения манифеста, 19 апреля 1877 года, министр иностранных дел Англии лорд Дерби отправил ноту Горчакову. В ней говорилось, что русский император «отделился от европейского соглашения» и что последствия такого поступка будут весьма непредсказуемыми. Как всегда — Россия виновата во всем уже потому, что она Россия. Горчаков просто не стал отвечать на депешу. Тогда лорд Дерби вручил русскому послу в Лондоне ноту, где говорилось о том, что если военные действия перекинутся на некоторые страны, то Англия перестанет занимать нейтральную позицию и вступит в войну России с Турцией. Понятно, на чьей стороне. Места в ноте были перечислены — половина географической карты. Суэцкий канал, Египет, Константинополь, Босфор, Дарданеллы и Персидский залив.
Горчаков в ответ написал (есть немало историков, которые пишут, что он просто струсил, а англичане блефовали, воевать им было некем и нечем), что Российская империя признает Суэцкий канал важным для всемирной торговли и понимает, что там есть английские интересы и что войны там не будет. И на Персидский залив русское правительство не претендует. В итоге военное ведомство даже отдало приказ отозвать русские эскадры из Атлантики, из Средиземного моря и с Балтики. А их присутствие могло серьезно изменить ход войны. Удары по турецким морским коммуникациям неизбежно подорвали бы тыл противника. Но воевать пришлось на суше. Существует мнение, что Петербург мог легко наплевать на все крики из Лондона. И ничего не произошло бы. Все равно англичане не влезли бы в войну. Однако события 1878 года, когда русско-британская война все же чуть не началась, показывают обратное. Так что в Российской империи имели основания опасаться войны на два фронта, к чему страна была не готова.
