были гораздо более распространенным явлением, в особенности в сельских районах. Возможно, с этой тенденцией связано наблюдающееся на протяжении десятилетий снижение числа насильственных смертей среди взрослого населения США. По-видимому, отчасти это результат ряда усилий, направленных на неприемлемость насилия к детям и между супругами [460].
В то же время все более приемлемыми становились некоторые разновидности того явления, которое условно можно назвать «летальным ненасилием». Например, расширяющееся признание обществом абортов, зависящее от определения человеческой жизни, может рассматриваться – и рассматривается – многими как тенденция, уверенно идущая вразрез с постепенным отказом от намеренных убийств. Еще в 1960-х годах такие организации, как Planned Parenthood, заявляли, что уничтожение человеческих зародышей медицинскими методами является инструментом контроля над численностью населения. Довольно внезапному и удивительно масштабному распространению этой некогда осуждаемой практики, по-видимому, способствовал тот факт, что аборты выполняются без лишнего шума, с соблюдением приватности и вдали от любопытных глаз.
Явлением примерно того же порядка можно считать преимущественно спокойное отношение к другой форме летального ненасилия – последствиям экономических санкций 1990-х годов, которые косвенным образом причинили людям больше страданий, чем прямой человеческий ущерб от большинства войн. Например, в случае Ирака, если имеющиеся расчеты хотя бы приблизительно верны, экономические санкции стали неизбежной причиной большего числа смертей, чем общее количество погибших от ядерного оружия во Вторую мировую войну и химического оружия в Первую мировую [461].
Это безразличие или отсутствие внимания имеет несколько объяснений. В опустошительном эффекте санкций по меньшей мере частично виновен президент Ирака Саддам Хусейн, так как он всячески избегал выполнять предъявляемые со стороны инициаторов санкций требования, хотя этот факт дает, мягко говоря, весьма шаткие моральные основания для убийства других людей [462]. Кроме того, порой казалось, что Хусейн больше заинтересован не в облегчении страданий своей страны, а в их усилении в пропагандистских целях, в особенности по поводу отмены санкций. По сути, иракцы стали заложниками диктатора, а инициаторы санкций фактически позволили им умирать, но не пошли на уступки Саддаму. Кроме того, возлагались надежды на то, что санкции помешают Ираку разрабатывать оружие массового поражения и подтолкнут жителей страны свергнуть тиранию.
Однако в значительной степени безразличие было обусловлено тем, что, в отличие от разрушений, причиняемых бомбами террористов, экономическая война, как правило, убивает тихо и косвенно. Смерти рассеяны во времени, они не происходят одномоментно и предстают статистическими фактами, а не трагедией. Кроме того, для тех, кто вводит санкции, умирающие от их последствий являются безвестными людьми в далекой стране – смерть не происходит у вас на глазах [463]. Каковы бы ни были тенденции в военной сфере, терпимость к подобной разновидности преднамеренного убийства, похоже, остается на удивление высокой.
Альтернативные объяснения угасания войн
Рассматривая изменение отношения к войне в качестве основного механизма, объясняющего угасание этого института, я соглашусь с Робертом Далем, который указывал, что «большинство социологов отвернулись от концепции исторического движения из-за проблем с недостаточной строгостью „мягкого“ исторического описания, обобщения и объяснения. В результате собственные теории социологов, какими бы „строгими“ они ни были, не учитывают важные объясняющие переменные, что часто приводит к наивному механицизму (reductionism)». Этой важной объясняющей переменной, отмечает Даль, зачастую оказываются идеи и убеждения, поэтому невнимание к идеям, идеологиям и настроениям чревато тем, что мы упустим из виду нечто существенное [464]. Таким образом, идеи важны сами по себе, и если те, кто их разрабатывает и продвигает, добиваются успеха в изменении умонастроений, то это может повлечь принципиальные и глубокие последствия.
В то же время для объяснения нарастающей неприязни к войне или угасания войн предлагался ряд других теорий. В некоторых из них подчеркивается воздействие технологий, в особенности ядерного оружия, а другие указывают на экономическое развитие, рост военных издержек, подъем демократии, расширение международной торговли или роль норм и международных институтов.
Ядерное оружие
Стремясь объяснить величайшее несостоявшееся событие в истории – большую войну на протяжении последней половины столетия, которая так и не случилась, – многие наблюдатели связывают это с неожиданным изобретением ядерного оружия в 1945 году, подчеркивая особый ужас, который оно вызывает [465]. Сторонники этой теории признают контрфактическую гипотезу Черчилля о возникновении после Второй мировой войны «любопытного парадокса» и «иронии свыше»: ядерное оружие необъятно расширило «зону смертельной опасности», в результате чего «ужас произвел на свет жизнеспособное дитя – безопасность, а у уничтожения нашелся брат-близнец – выживание» [466]. Если отказаться от вычурности в пользу ясности, то мысль Черчилля сводится к утверждению, что без изобретения ядерного оружия катастрофа была бы куда более неизбежной (хотя проверить эту гипотезу на практике уже невозможно). Иными словами, предполагается, что те самые люди, которые после 1945 года творили международную политику, были в большинстве своем столь неосторожны, столь привычны к человеческой смерти, столь склонны к разжиганию конфликтов и мазохизму, столь некомпетентны и/или просто глупы, что они, по всей вероятности, не могли не развязать или ввязаться в большую войну, если от этого предприятия нельзя было ожидать чего-то худшего, нежели катастрофические разрушения, которые совсем недавно эти же люди пережили в ходе Второй мировой. Поэтому, рассуждая подобным образом, противникам войны, видимо, стоит последовать совету Кеннета Уолтца и «поблагодарить наше благословенное ядерное оружие» или же вовсе вручить атомной бомбе Нобелевскую премию мира, как предлагала Элспет Ростоу [467].
Мне представляется более правдоподобной другая контрфактическая гипотеза: если бы ядерное оружие не было изобретено, то история международных отношений во многом была бы той же самой [468]. Иначе говоря, это не ядерное оружие и ассоциирующиеся с ним картины разрушений заставили мировых лидеров после 1945 года чрезвычайно опасаться повторения опыта Второй мировой (равно как и Первой). В конечном итоге большинство из этих людей либо лично пытались предотвратить Вторую мировую либо были интеллектуальными преемниками тех, кто предпринимал эти отчаянные, лихорадочные, страстные, но в итоге тщетные попытки. Отчасти они делали это из опасений, что следующая большая война будет еще хуже, чем Первая мировая, – проверить это предположение на практике действительно никто не хотел [469]. Сложно представить, как люди с подобным мировоззрением, имея перед собой наглядный и ужасающий опыт двух мировых войн, в дальнейшем не задумывались бы о возможности его повторения или, того хуже, стремились бы к этому. Тем не менее гипотеза Черчилля пытается убедить нас именно в этом.
Не стоит упускать из виду и другие существенные факторы, препятствовавшие новой большой войне. После 1945 года устройство мира определяли победители Второй мировой, в целом довольные территориальным статус-кво. Более того,
