как отмечалось в главе 5, хотя коммунистическая идеология – главный фактор дестабилизации международных отношений в эпоху холодной войны – действительно приветствовала насилие, в ней делался акцент на подрыве государственной власти и революции изнутри отдельно взятых стран, а не на трансграничной агрессии, и эту идеологию сопровождала осторожная тактика, унаследованная от Ленина [470].
Все сказанное, разумеется, не отрицает того, что ядерная война станет ужасным зрелищем и привлекает внимание своим драматизмом, в особенности за счет возможной скорости массового уничтожения. Невозможно отрицать и то, что политики, как в кризисные периоды, так и в спокойные времена, прекрасно осознавали, каким катаклизмом может оказаться ядерная война. Представленная гипотеза просто подчеркивает, что ужас повторения Второй мировой является не менее впечатляющим или драматичным, а лидеры, в принципе согласные со статус-кво, стремились бы избегать действий, которые, по их мнению, могли бы привести к любой катастрофе. Иными словами, мысль о прыжке из окна пятидесятого этажа, вероятно, пугает несколько больше, чем о прыжке с пятого этажа, но при этом крайне маловероятно, что всякий, кто хоть сколько-нибудь дорожит своей жизнью, вообще будет рассматривать один из этих вариантов [471].
Таким образом, эффектные картины ядерных грибов не были обязательным фактором, заставлявшим мировых лидеров опасаться большой войны после 1945 года. Но несмотря на это, можно представить себе обстоятельства, в которых наличие ядерного оружия пошло бы на пользу – например, если где-то вновь появится столь же везучий, сообразительный, отчаянный и агрессивный фанатик, как Гитлер. Кроме того, в некоторых ситуациях фактор атомной бомбы мог бы изменить ход истории. Например, Ирак, возможно, не напал бы на Иран в 1980 году или на Кувейт в 1990 году, будь у этих стран ядерное оружие, с помощью которого они могли бы нанести ответный удар. Я не пытаюсь доказать, что ядерное оружие не способно влиять на ситуацию положительно, скорее, его существование не было необходимым условием возникновения продолжительного мира, которым развитые страны наслаждаются с момента завершения Второй мировой.
Экономическое развитие и промышленная революция
Давая оценку нарастанию антивоенных настроений в развитых странах, Майкл Ховард предлагает в качестве объясняющего их фактора развитие экономики. В свое время, отмечает он, развитый мир состоял из «обществ воинов», где война считалась «благороднейшим из человеческих уделов». Индустриализация, по мнению Ховарда, привела к изменению этой ситуации, «в конечном итоге породив совершенно невоинственные общества, приверженные материальным благам, а не героическим подвигам» [472].
Основная проблема такого подхода, которую вполне признает сам Ховард, заключается в неоднозначности самой индустриализации. В 1750–1900 годах в развитом мире состоялись промышленная революция, грандиозный рост экономики (см. рис. 1 в главе 2), становление среднего класса, необычайное усовершенствование средств транспорта и связи, повышение уровня грамотности и масштабная активизация международной торговли. Однако если для одних людей все это способствовало отказу от воинственности, то других случившиеся перемены, напротив, явно подтолкнули к еще большей привязанности к институту войны, о чем говорилось в конце главы 2. Ховард и сам отслеживает сохранение и даже подъем духа милитаризма, подпитываемого неистовой жаждой экспансии и национализмом, в процессе европейской индустриализации XIX века. Таким образом, индустриализация способна вдохновлять не только противников войны, но и ее сторонников. Ховард и правда нигде не приводит развернутого объяснения, как или почему индустриализация должна неизбежно вести к антимилитаристским настроениям, а сопровождавшие индустриализацию ужасы и массовые убийства он расплывчато связывает с «нарастающими недугами индустриальных обществ» [473].
Рост военных издержек
Уходящим в прошлое явлением считал большую войну и Карл Кейсен – его аргументация напоминает тезисы Ховарда, но с гораздо большей детализацией, в особенности в экономических аспектах процесса. Кейсен утверждает, что «на протяжении большей части человеческой истории общества были организованы так, что война могла быть выгодной победителям как в экономическом, так и в политическом плане». Однако «глубокие изменения… последовавшие за промышленной революцией, изменили условия задачи» [474], в результате чего потенциальные выгоды от войны уменьшились, а потенциальные издержки возросли.
Кейсен склонен минимизировать экономические издержки войны до начала Нового времени, хотя, как было показано в главе 3, они могли быть чрезвычайно высокими как для победителей, так и для проигравших – вспомним о том, что выражение «пиррова победа» появилось благодаря битве, произошедшей еще в 279 году до н. э. Кроме того, гражданские войны зачастую становились запредельными упражнениями в мазохизме, уничтожавшими обе стороны конфликта, а многие примитивные войны, по сути, приводили к гибели целых обществ. Как отмечает Лоренс Кили, для примитивных обществ издержки войны выше, чем для государств или империй, поэтому последние могут позволить себе воевать чаще. Однако факты, похоже, говорят об обратном. Германии на восстановление экономики после Второй мировой войны потребовалось пять лет, а Япония, изначально более бедная и сильнее пострадавшая в ходе этой войны, восстанавливалась менее десяти лет (см. рис. 1). Для Соединенных Штатов как одного из победителей Вторая мировая была выгодна как политически, так и, возможно, экономически, а относительные потери в масштабе численности населения у США были мизерными в сравнении с аналогичными показателями других стран во многих предшествующих войнах. «Самый принципиальный вопрос, – утверждает Алан Милуорд, – заключается в том, поглощали ли военные издержки все большую долю растущего ВВП участвовавших в войнах стран. Если рассматривать войну как вариант экономического выбора, то при таком критерии подсчета сколько-нибудь заметной долгосрочной тенденции к увеличению стоимости войны не наблюдается» [475]. Опыт двух мировых войн подтолкнул многих людей к выводу, что они не хотели бы его повторения, но по меньшей мере для некоторых стран-победительниц это не проистекало из беспрецедентной политической и экономической невыгодности данных войн. Более того, как и в случае с тезисом Ховарда, проблема заключается в том, что резкое ускорение экономического роста в Европе после промышленной революции сопровождалось не только случившейся в итоге активизацией движения за мир, но и возрождением романтического стремления к войне как некоему очистительному процессу. Полноценная ядерная война, безусловно, была бы ужасна как для победителя (если он вообще будет), так и для проигравшего. О сомнительном вкладе ядерного оружия в предотвращение будущих больших войн уже говорилось (а также не стоит забывать, что и после Хиросимы было множество войн без применения ядерного оружия). Однако тезис Кейсена в основном относится к войнам доядерного периода.
Распространение демократии
В последние лет десять развернулась бурная и интригующая дискуссия о способности демократии вызывать неприятие войны или вести к нему [476]. В значительной степени ей способствовали эмпирические наблюдения, в соответствии с которыми демократические государства никогда или почти никогда не начинали войн друг с другом.
Корреляция между неприятием войны
