Лев Войтоловский - Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Стеша дома?

— Чего вы сюда шляетесь? — обращается к ним прапорщик Кузнецов.

— Может быть, вам послать Баську? — задаёт вопрос бойкий мальчуган.

— Какую Баську?

— Такую. Скажите, так я ей передам.

Северные окрестности Белгорая глуше и интереснее южных. Все вечера мы проводим на торфяном лугу. Сейчас забрели далеко — до самого леса. Из-за большой синей тучи показывается затуманенный месяц. Грустно. Со всех сторон по Сану гремят частые выстрелы, и мы чувствуем себя замкнутыми в этом пушечном кольце. Ухо, давно привыкшее к пушечным ударам, чутко прислушивается к птичьим голосам.

— Здесь утки, ох, и тянуть будут осенью! Вот под тем кустиком стоять на перелёте, — говорит Валентин Михайлович (доктор Костров).

— Что это, как баран кричит? — спрашивает Болконский.

— Бекас токует.

— А не выпь?

— Нет, выпь как бугай ревёт.

Мы мягко ступаем по торфяному лугу и тихонько подтягиваем Кострову, который мурлычет вполголоса:

Потом идём молча, думая каждый о своём. Из темноты неожиданно раздаётся задумчивый голос Валентина Михайловича:

— Когда-то какие годы были!.. Мысли какие идеальные! Э-эх! Студенчество какое было прекрасное... Как жили братски... Сколько самоотверженности... Куда девалось?.. Ничего этого теперь нет. Грубый эгоизм... себялюбие... чревоугодие...

Подходим к дому глубокой ночью. Над городом вспыхивают зарницы далёких выстрелов. В городе тихо, темно. Только из ночных ресторанчиков доносятся звуки духового оркестра, похожие на шипение граммофона. По улицам бродят патрули. Вместе с нами на крылечко тихонько прокрадывается горбатая Стеша. Тоска!

Сижу на крылечке с томиком Гаршина. Читаю сентиментальную историю сентиментальной проститутки. Ко мне подходит наша соседка, 15-летняя девушка, высокая, полногрудая, с румяным лицом и чёрными наглыми глазами навыкате.

— Отчего вы все сидите один? Вы же даром время теряете.

— А что мне делать, по-вашему?

— Хотите, я вас познакомлю с очень красивой барышней?

— Зачем?

— Что значит зачем?.. Зачем знакомятся с барышней?

— Не знаю.

— Она может с вами пойти в гостиницу или к вам на квартиру, и вы с ней сделаете дело.

— Какое дело?

— Такое. Вы не знаете, что делают с барышней? Раздевают её и кладут на постель.

— Для чего мне класть чужую барышню к себе на постель?

— Вы боитесь, вам негде будет спать? Вы ляжете вместе с ней.

— Кто ж эта барышня?

— Какую вы хотите? Молоденькую или постарше?

— У вас какие?

— Разные. Я вам пошлю самую лучшую: будете довольны.

— А заболеть нельзя от неё?

— Вы ж доктор. Вы её посмотрите. Я вам ручаюсь, что она здорова. Она не такая. Вы не думайте, что она такая. Она только по секрету приходит. Кроме нас, больше никто не знает.

— Кто это — «кроме нас»?

— Я и сестра моя. Послушайте, — заговорила она убедительным тоном, — я бы к другому не послала её. Она очень порядочная барышня. И родители у неё очень порядочные. Она не думает этим заниматься. Она думает о замужестве. Но кто ей наготовит приданое?.. Она берет пятнадцать рублей за ночь. И мне вы дадите за то, что я послала.

— Сколько?

— Сколько сами хотите. Вы попробуйте. Увидите, какая она. Вы останетесь довольны.

— Вот что. Если вы так заботитесь обо мне, то приходите сами.

-Нет, я не хожу.

— Почему?

— Потому что мои родители старые, они мне не позволяют.

— Кто ж вам велит рассказывать старикам?

— А если я забеременею?

— Пустяки. Как вы можете забеременеть, раз мы не венчаны?

— Аи, перестаньте меня кормить бабушкиными баснями. Из этого ничего не выйдет.

— Почему? Я вам не нравлюсь?

— Сохрани Бог! Мне даже очень хочется. Почему нет? Только я ещё девушка.

— Что ж? Я вам дороже заплачу.

— Нет, нет. Даже за сто рублей не пойду.

— А за сто двадцать?

— Я бы с удовольствием пошла с вами, но мои родители — старые и глупые, они мне не позволяют.

— Но ваша подруга ходит?

— Так, раз она не девушка, ей все равно. Проглоти и молчи. А я ж ещё запечатанная бочка. Нельзя же пить из запечатанной бочки?

— Много в Белгорае девушек, которые ходят по офицерам?

— Много. Но я вам не советую идти к другим. Есть грязные, которые уже давно. Они работают, как хороший варшавский лифт, — с утра до глубокой ночи. А моя подруга имеет только семнадцать лет, и ещё совсем недавно... Она самая красивая в Белгорае.

— Нет, самой красивой в Белгорае я считаю вас.

— Перестаньте даже думать об этом. Из этого ничего не выйдет... Когда я не могу. Если мои родители не позволяют — что же делать?

— Тогда наша сделка не состоится.

— Знаете что? Когда я выйду замуж, я к вам с удовольствием приду.

— Охота вам ждать так долго и понапрасну. Вы — такая рассудительная девушка и не хотите понять, что муж вам не позволит, когда вы выйдете замуж.

— Он знать не будет. Кто теперь спрашивает мужа? Вы думаете, у нас все такие глупые, как наши родители?

— Я вижу, что вы ничуть не умнее ваших родителей.

— Аи, это вам не поможет. Возьмите мягкое полено дров и выбейте у себя это из головы. Можно все знать и все говорить, но не делать. Когда придёт время, я тоже буду делать... А вы-таки послушайте меня. Берите её с закрытыми глазами. Ручаюсь вам, будете довольны.

— А вам не стыдно, что вы, такая молодая девушка, занимаетесь такими делами?

— Стыдно? Что вы думаете, я маленькая? Я же знаю, что каждому мужчине хочется и каждой барышне хочется. И я же вижу, что вы — порядочный и никому не скажете.

— А я вот возьму и расскажу вашей маме.

— Зачем вам рассказывать? Что вам выйдет, если меня побьют?

— Вы другой раз не сделаете. Как вам не стыдно! Сами к офицерам не ходите, а подругой торгуете.

— Когда у человека такая натура, так что же стыдно?

— Если это все от «натуры», так зачем же ваша подруга деньги берет?

— Ей-богу, вы такой смешной. Она же зарабатывает на хлеб, на платье. Что она — банкир? Если она ходит босая, вы же ей не купите туфли даром.

— А может быть, и куплю?

— Да-аром? Купите лучше мне.

— Ну, вам зачем? Вы хорошо зарабатываете на вашей подруге. А выйдете замуж, муж купит.

— Аи, перестаньте меня дразнить. Так вы хотите — так скажите мне сейчас. А то она потом не сможет.

— Нет, кроме вас, никого.

— Что я — такая красивая? Есть тут краше, чем я.

— Те мне не нравятся.

— Вы ж ещё не попробовали. Попробуйте раньше.

— Мои доводы крепче: я их поддерживаю деньгами.

— Знаете что? Приходите вечером на тёмную улицу. Я тоже приду.

— Я по пустякам ходить не люблю. Если хотите заработать сто рублей, я приду.

— Извините, вы же сказали сто двадцать...

— Согласен — сто двадцать.

— Что, вам непременно нужно все? А если немножко?

— Нет. Все или ничего.

— Когда у меня такие родители... А подругу прислать?.. Вы не думайте, что это какая-нибудь черт знает что... Это же — дочка Амшеля Ройтбарга...

Опять в приёмном покое после двухнедельного ураганного огня. Здесь грозное грохотанье пушек и романтические залпы орудий размениваются на будни войны.

Сотни окровавленных, грязных, провонявших людей, с трясущимися от боли руками и тоскующим взглядом. Все они корчатся, стонут и дрожат от пережитых волнений. Каждой гримасой боли, каждой тряпкой, пропитанной и измазанной кровью, они кричат о позорище войны.

— Тяжелораненых нет? — спрашиваю я солдат.

— Нет. Чижолые там остались.

— Где это там?

— Где бой был. Подобрать не успели... И на вокзале.

На вокзале, на каменном перроне, кучами грязного, окровавленного тряпья валялись недобитые обломки человеческих тел. С зияющими ранами в животе, с рваными клочьями мяса на бёдрах, на руках, они извиваются, корчатся, скребут ногтями, царапают каменный пол и дико, оглушительно воют. Стиснув зубы, проклиная и охая, они в ужасе отпихивают от себя смерть. До последнего жуткого хрипа они страстно цепляются широко раздувающимися ноздрями и помертвелым ртом за каплю недолизанной жизни.

Я становлюсь на колени в запёкшуюся, прокисшую кровь, отгоняю тучи опьяневших от крови мух и пытаюсь зажать между бинтами истекающую жидкость. Пока я вожусь с одним, другие тут же рядом, на каменном полу, замирая, дожидаются очереди. Тоску смертельного ожидания они разряжают в мучительных криках и воплях.

К судорогам чужого страдания привыкнуть можно. Мрачное молчание смерти скоро перестаёт волновать. Но стонущие поля сражений, но кишащие воплями вокзалы впиваются в сердце, как раскалённые пули. Только тут война встаёт во весь рост и поражает вечной скорбью. Вот они — романтические залпы орудий, немые цифры газетных донесений и гнусные фразы о патриотизме, героизме и рыцарских подвигах на войне.