Внутренние моря — такие, например, как Черное, Белое или Каспийское, несомненно, образовались примерно так; этого и мобилисты не отрицают. Сейчас вовсю идут поиски остатков континентальной коры и на дне открытого океана. Если они увенчаются успехом, то пресловутый дрейф материков и расширение дна и вовсе перестанут быть «повивальными бабками» океана...
Пожалуй, самое забавное, что один из авторов этой статьи сам склоняется в сторону мобилизма, тогда как другой — против. Отсюда и статья вышла несколько противоречивой. Но мы решили, что в этом есть свои преимущества,— как правило, появляются статьи либо «за», либо «против» перемещения континентов, так что одни читатели давно уверены, что материки плавают, а другие убеждены, что все это лишь необоснованные предположения.
Хотя спор о том, как жила и развивалась толща нашей Земли, вроде бы и подвешен в разреженных высотах теории, волнует он, между прочим, не только теоретиков. Наступает время закладывать рудники в океане. Вот только несколько фактов. Уже 40 стран добывают нефть со дна моря. Примерно 17 процентов добываемой в капиталистическом мире нефти идет оттуда. Через 20 лет эта доля возрастет до трети, к 2000 году — почти до половины. Идут в море и советские геологи. Так, например, в северной части Черного моря открыт район площадью 700 квадратных километров, благоприятный для скоплений нефти и газа. Там намечено пробурить скважину глубиной 3200 метров. Перспективные газонефтяные площади есть и в Северном Ледовитом океане.
В западной части Сахалинского залива ведутся поисковые работы на ценные минералы. В Черном море проведены опыты по добыче со дна магнетитовых, содержащих большое количество железа песков. Технология добычи здесь такова. С борта судна опускаются на дно два трубопровода. По одному из них под давлением подается вода, которая разрыхляет пульпу, по другому, где создается вакуум, разжиженная пульпа засасывается и подается на палубу, где происходит обогащение.
Это, пожалуй, лишь первые подходы к рудникам в океане. Сколь значительна и перспективна эта задача, подчеркнуто в Директивах по девятой пятилетке. Но рудные поля дна морей и океанов — их происхождение, размещение, особенности — во многом еще неясны геологам. Да и как это уяснить, если пока неизвестно, как сами-то океаны возникли? Если правы мобилисты, тогда природа рудных полей Мирового океана одна; а если правы их оппоненты, то картина совсем иная.
И это тоже подогревает как полемику, так и поиск новых фактов. Чтобы не только ставить друг другу каверзные вопросы, но и самим отвечать на них, нам нужно знать куда больше, чем мы знаем сегодня. Конечно же, наука о дне океана за последние несколько лет развивалась куда как стремительно. И все-таки подводная геология знает еще много меньше, чем старая добрая геология суши. Что там говорить, если на суше скважины достигают 7—8 километров, а океанологи пока с гордостью показывают колонку грунта длиной лишь в несколько сотен метров!
Этот отрезвляющий факт стоит учесть. Большая часть поверхности Земли скрыта океаном; до недавнего времени наука о Земле — геология — была, в сущности, наукой о суше. Теперь все меняется, меняется так бурно, что авторы даже не знают, имеют ли они право ставить точку. Ведь завтра, буквально завтра новые факты могут снова все изменить. Поставим лучше многоточие...
И. Белоусов, кандидат географических наук; Б. Силкин, научный сотрудник
В снег и дождь ты выходишь...
... Они отдыхают у шатра, чтобы завтра или через несколько дней снова отправиться в путь. Знакомый, изведанный до малейших деталей путь, по которому испокон веков кочевали их предки. Впереди погонят лошадей и верблюдов, за ними коров и быков, а сзади овец. Летом на север, зимой на юг. Летом и зимой мужчины будут пасти скот, а женщины доить его, заготовлять топливо. Работа привычная и бесконечная, как заунывная песня кочевника. Недаром в кочевом эпосе афганцев говорится: «С наступлением вечера начинается твоя забота, пастух, в снег и дождь ты выходишь, пастух, много молока и сыру ты заготовишь, пастух!»
Если аллах будет милостив, если выпадут дожди летом, а зима окажется не слишком суровой, скот откормится за лето и не слишком обессилеет зимой. Будет хороший приплод — тогда и у последнего бедняка будет мясо в котле. Но если лето будет слишком жарким и засушливым, если зимой нагрянет джут-гололед, если скот начнут косить болезни — тогда беда. Тогда в кочевьях умолкнут песни, а матерям придется отворачиваться от голодных детских глаз. Будет год счастливым или нет — люди бессильны.
Десятки веков назад из-за изменения климата или по другим причинам их предки, забросив все остальные виды хозяйства, сделали скотоводство своим единственным занятием. Им пришлось кочевать, потому что иначе прокормить скот они не могли. В те далекие времена это было большим шагом вперед — засушливые степи и полупустыни были непригодны для земледелия. Постепенно выработался неповторимый уклад жизни, целиком подчиненный заботам о сохранении и приумножении скота, сложился быт, состоящий из непрестанного движения по неизменному маршруту, быт, в котором потребности сведены к минимуму, а каждая лишняя вещь обременительна. Тысячелетия сформировали психологический тип кочевника, противоречиво сочетающего а себе выносливость и неприхотливость с жадностью к чужим богатствам, свободолюбие и благородство с жестокостью и вероломством, пытливость и стойкость с презрением к любому труду, кроме скотоводческого.
Кочевая жизнь не благоприятствует прогрессу. Все в ней известно наперед, определено заранее самими условиями существования, тем простым фактом, что летом скоту легче найти корм на севере, а зимой на юге; что лошадей надо выпасать первыми, потому что они съедают лишь верхушки растений, а овец последними, потому что они сгрызают их под самый корень.
Конечно, за истекшие века жизнь в кочевьях не оставалась совершенно неизменной. Но большинство изобретений — вроде жесткого седла или стремян — еще больше усовершенствовали кочевой быт. А другие, вроде огнестрельного оружия, керосина, спичек или патефона, проникшие к кочевникам извне, не могли, понятно, изменить основ этой жизни.
...Когда-то сам переход к кочеванию был шагом вперед. Потом те, кто остался на земле, далеко обогнали кочевников, кочевники же не изменились. Теперь прогрессом для них будет возвращение к тому, с чего начали их далекие предки,— к оседлой жизни. Но это должна быть жизнь, достойная XX века.
Иначе вновь по утрам женщины будут разбирать юрты, и будет клубиться пыль на степных дорогах, бесконечных, как заунывная песня о жизни, которая не меняется поколениями.
Б. Ученых
Каменные фантазии доктора Интаса
Я почувствовал под рукой эту высеченную надпись, когда, случайно опершись об один из огромных валунов, легион которых окружил моседисскую больницу, размышлял над тем, каким завидным хладнокровием надо обладать человеку, если он решил доказать, что перетаскивание валунов с места на место отнюдь не бессмысленная работа. Хотя бы потому, что перетащить огромные, порой многотонные глыбы на десяток-другой километров, пожалуй, еще не самое трудное. Неизмеримо труднее, даже если вы врач, то есть человек, чья профессия издавна пользуется почтением у практичных и отнюдь не сентиментальных крестьян, встречаться ежедневно с многозначительными усмешками односельчан, которые не могут взять в толк, какая вам радость в жару и в холод предаваться столь бесполезному занятию.
Потом я подумал о валунах... Если бы они могли ходить, они, не сговариваясь, двинулись бы в Моседис со всех концов Жемайтии. Но они неподвижны. Умей они говорить, сложили бы целую балладу в честь Вацлаваса Интаса, моседисского доктора. Но они безмолвны.
Поэтому на долю их остается лишь одно — ждать. Ждать, чей взгляд остановится на них раньше: взгляд взрывника или Интаса, человека, чья необычайная привязанность к валунам вот уже двенадцать лет спасает их от уничтожения.
Вначале Вацлавас и не думал о таком странном на первый взгляд коллекционировании. Его лишь удивило, что люди всерьез объявили войну камням, которые зачастую им вовсе не мешали. Во имя чего?
Представьте себе архитектора, проектирующего новый квартал в старом городе. Если на месте будущих зданий стоит исторический памятник, архитектор обязан сохранить его, вписать в новый ансамбль, как того требует закон. Ну, а если старое здание не имеет исторической ценности, если его уничтожение «просто» нарушит устоявшийся колорит этого района?
Камни не здания. Но представить без них Жемайтию так же трудно, как и без многочисленных шпилей средневековых костелов или невозмутимых белых аистов, вышагивающих по полям с чопорностью старых аристократов.
