— Как узнать, что чан вышел на охоту? — опередил Лиен мои вопросы.— Исчезает зверье из лесу. Лес как вымер, а это первый признак, что там водятся удавы. Звери чана панически боятся. С человеком он предпочитает не встречаться, но может напасть, если столкнуться с ним на узкой тропке в колючем кустарнике. Бежать обратно нет смысла: догонит. Тут сразу бросайся в сторону, в кусты, уступи дорогу.
Мы выехали в пять утра по шоссе № 12 на север. Над вершинами гор брезжил слабый свет, белесый туман клубился в долине. Было довольно прохладно, пришлось надеть свитер. Через два часа подъехали к деревне Патан. Оставили машину у дорожного поста и пошли пешком.
У порога своего дома нас поджидал друг Лиена Кхать.
Ходьба по горным тропам — труднее любой работы. Пот течет ручьями. А мои спутники знай продираются через лианы и заросли. По словам Кхатя, удав любит устраивать засаду как раз у самой тропы. Добыча обязательно придет. Чан вытягивается во всю длину по стволу дерева и хвостом цепляется за сук. В таком положении он спокойно проводит по нескольку дней, не меняя позы. Но стоит оленю, кабану либо другому зверю приблизиться к дереву, удав сильным ударом сшибает жертву с ног и душит. Второй раз на этом месте чан устраивать западню не будет, обязательно поменяет. Но если он встретит жертву по пути, тоже не будет церемониться.
Проглотив свой обед, чан около трех месяцев его переваривает. Тут уж, если вы набрели на удава, недавно пообедавшего, можете не опасаться. Беззащитнее существа не найти. Его можно взять за морду, приподнять — он в вашей власти.
— Разве это охота?! — презрительно бросает Лиен.
Мой друг жаждет встречи с удавом голодным, опасным и сильным. Кстати, медики считают полезными мясо и кости именно голодного удава.
У нас тесаки за поясами, ружья за плечами и увесистые палки в руках. Я иду средним, Лиен и Кхать опекают меня, и каждый предлагает свой метод охоты. Главное — надо найти след.
— Долго искать, зато охота очень быстрая,— объясняет Кхать.— Главное — найти след.
Мы вышли на высокогорное плато, покрытое густым лесом. Солнце стояло уже высоко и заливало теплым светом пахучие джунгли. Испарения, поднимавшиеся от влажных кустов, колыхались меж ветвей, ломая золотистые лучи. Когда удав ползет к цели, преследуя намеченную жертву, он не оставляет следов на траве. Концом хвоста как бы «заметает» их, приподнимая помятые стебли. Поэтому решено было искать следы близ ручьев и низин. Там, в болотистой жиже или на мокром песке они заметнее.
Четыре часа бродили мы по густым зарослям, пока наконец на влажном глинистом склоне с теневой стороны увидели едва заметную полосу. Она протянулась снизу вверх. Лиен ощупал полосу руками. Мелкие капли воды растерты совсем недавно. Теперь мы шли, останавливаясь через каждые три шага. Следопыты припадали к земле, крутили головами, о чем-то шептались и двигались дальше. Я снял с плеча ружье, но Лиен знаком показал: убери.
— Палки достаточно, — шепнул он.— Да еще канат — санзей. Ружье только в крайнем случае. Охоту испортишь.
Я много слышал о чудесных свойствах растения санзей. Это лиана — тонкая, длинная и эластичная. Канаты из ее волокон не уступают в прочности, пожалуй, металлическим тросам. В ней содержатся ценные лекарственные вещества, совершенно особый, ни на что не похожий аромат их держится годами. А чана, по словам Лиена, санзей просто парализует.
Вышли на небольшую поляну, покрытую камышом и кустарником. Тростниковые султаны качались над нашими головами. Сквозь густую траву плохо видно, что делается на земле.
Лиен прислушался и кивнул. Здесь! Я уловил еле слышное не то поскрипывание, не то посвистывание, не то стрекотание кузнечика. Приготовив палки и тесаки, мы осторожно двинулись вперед.
Я увидел треугольную голову удава, поднятую над сухими стеблями прямо перед собой. Он смотрел на меня, не шевелясь, будто ждал моего следующего движения. Лиен поднял левую руку, отвлекая внимание рептилии, а правой резко ударил палкой по голове.
Все произошло мгновенно. Удав неуклюже сник, потом его туловище начало подниматься из зарослей. Мы тут же набросили на тело, свернутое кольцами, канаты из санзея. Громадный змей дернулся, кольца его тяжело развалились, и он затих. Лиен прыгнул к нему, схватил конец каната и быстрыми движениями (так пастухи связывают ноги поваленному бычку) обвязал голову удава, а затем и все туловище. Кхать тем временем кинулся в чащу, срубил бамбуковую жердь и очистил от листьев. Мы приложили жердь к прохладному скользкому телу чана и крепко привязали. Все. Охота, можно считать, кончена. Осталось только перетащить ношу в деревню. Лиен смерил добычу взглядом: килограммов тридцать пять.
— Ну как? Правду я говорил? — улыбнулся Лиен.— Санзей действует на чана магически. Если вовремя и точно набросил канат, змей становится неподвижным. А другая веревка не поможет. Было много случаев.
— Некоторые надеются на ружья. Стреляй, пожалуйста, но раненый удав страшен. Его тело начинает крушить все, что попадается. Толстый бамбук лопается словно орех и разлетается в щепки. Даже когда голова удава прострелена, туловище еще долго живет. Лучше к нему не подходить. А когда чан затихнет, он, считай, уже и не годится.
К вечеру мы вернулись в деревню. У дома Кхатя собрался народ. Все рассматривали удава и поздравляли нас. Чана заперли в клетку, и там он через некоторое время пришел в себя. Но за толстыми бамбуковыми кольями он был уже неопасен.
А чтобы чан и не пытался ничего выкинуть, рядом с клеткой положили свернутый бухтой канат из чудодейственного растения санзей.
Б. Виноградов Лайтяу — Ханой
Археология всегда была для меня не «наукой о древностях», как точно переводится это слово, а «наукой о прошлом», причем прошлое включало в себя не только историю человеческого общества, но и историю биосферы в целом. В наше время все больше исследователей приходят к мысли, что разных наук со многими целями нет, существуют лишь аспекты единой науки, цель которой познать мир и человека в их единстве. И потому речь здесь пойдет не столько о предметах, найденных при раскопках, сколько о закономерностях, на которые указывает анализ этих предметов; не столько о фактах, сколько о процессах, разворачивающихся на протяжении тысячелетий; не столько о следствиях, сколько о возможных причинах, истоки которых приходится искать иногда за пределами биосферы. А чтобы увидеть все это, понять, какое место в пространстве и времени занимает прошлое, ограниченное тем или иным квадратом раскопа, современный археолог должен уметь преодолевать эти границы, уметь подняться над ними, соединив в своем сознании результаты множества исследований. Вот почему сейчас я пишу не как только писатель или только археолог, а как оба они вместе.
Напротив кремля Ростова Великого, на озере Неро лежит Рождественский остров. Низкий, плоский, чуть-чуть поднимающийся над водой, он заболочен, и лишь узкая полоска песка, почти не видного в мутной воде озера, делает остров излюбленным местом купания горожан.
Как, почему он возник в полукилометре от берега, мне до сих пор непонятно. Впрочем, на озере Неро есть и другие такие же низкие, болотистые острова, в траве которых обитает множество толстых проворных пиявок. Из-за пиявок ни на минуту нельзя было сиять резиновые сапоги. Впрочем, жесткая, острая осока моментально разрезала бы кожу ног. А если вспомнить осколки бутылок, умножавшиеся на острове с каждым летом, то вообще махнешь рукой: в сапогах лучше!
На Рождественский остров меня привели черепки, собранные ростовскими краеведами. Просматривая музейные коллекции, я заметил, что отсюда происходят самые интересные находки. У берега в воде были подняты изящные наконечники стрел Ш черного кремня, обломок сланцевого топора, кости животных, обломки костяных стрел, кинжалов, каких-то еще неопределенных орудий. И черепки. Похоже было, что на острове лежат остатки поселения, отличающегося от остальных, известных мне в этом районе. Так случилось, что мои первые самостоятельные раскопки оказались не на берегах Плещеева озера, где в предыдущее лето я нашел ряд неолитических стойбищ, а здесь, на Рождественском острове, на фоне почти театральной панорамы древнего Ростова.
Стоянка на Рождественском острове оказалась действительно необычной. Своеобразные формы сосудов, особый способ их изготовления, характерный узор из вертикальных зигзагов, необычные примеси в глину — перья птиц, толченые раковины, трава — позволяли думать, что их изготовили люди, пришедшие из долины Оки и лесостепи в середине второго тысячелетия до нашей эры. У этих людей должны были быть металлические орудия, в слое вместе с черепками лежали кости домашних животных, и во всем этом чувствовалось влияние далеких южных степных культур, замирающее здесь, на границе Ополья и леса.
