Спустя несколько дней Джеймс Джордан предстал перед федеральным судом в Атланте. Он был осужден на четыре года тюремного заключения.
Остальные сроки стали известны 29 декабря 1967 года. Помощник шерифа Прайс и Билли Уэйн Поузи получили по шесть лет тюрьмы. Арледж, Сноуден и Дойл Барнетт были осуждены на три года каждый. Самый большой срок — десять лет тюремного заключения — получили Уэйн Робертс, который, как было доказано, стрелял в юношей, и «имперский маг» Сэм Бауэрс...
Дон Уайтхед
…Приговор вынесен. Мне хочется добавить к нему лишь несколько строк — нет, не «особое мнение», а некоторые детали, проливающие дополнительный свет и на дело об убийстве, и на американские нравы. Американский журналист не упомянул ключевой факт. Незадолго до убийства юношей сенат США принял закон о гражданских правах, встреченный в штыки всеми расистами — и высокопоставленными, и рядовыми. Именно этим и объясняется накал страстей среди белых расистов. Убийство должно было показать всей стране, что штат Миссисипи не приемлет этого «унизительного» для потомков рабовладельцев федерального закона. Вот почему бандиты ККК, среди которых были, кстати, отнюдь не уголовники, а «лояльные», «добропорядочные» граждане, в том числе двое полицейских и даже священник, считали себя патриотами, а убийство — не преступлением, а доблестью. Впрочем, так до сих пор считают многие в штате Миссисипи. С другой стороны, за что судили убийц трех парней? За убийство? Вовсе нет. «За нарушение прав граждан». Дело в том, что убийство, если оно совершено не на земле или в зданиях, являющихся федеральной собственностью, подлежит исключительно юрисдикции соответствующего штата. Законы штата Миссисипи предусматривают за убийство смертную казнь. Увы, власти штата так и не выдвинули соответствующих обвинений против убийц троих активистов. С точки зрения штата в ночь на 22 июня 1964 года никакого преступления фактически не произошло. Федеральный же суд за убийство по уже названной причине судить не имеет права. В лучшем для справедливости случае он может опереться на старый (1870 года) закон «о правах граждан», предусматривающий за его нарушение максимальное наказание — до десяти лет тюремного заключения, но не больше... Бесспорный интерес представляет в этой истории и линия ФБР. Казалось бы, Федеральное бюро расследований продемонстрировало, что в случае необходимости оно может действовать весьма эффективно. Однако руководствовалось оно отнюдь не стремлением наказать расистских убийц во имя справедливости. Борьба негритянского населения за свои права переросла рамки ненасильственных действий. Одно за другим взрывались гетто: Гарлем, Уоттс... Бунты подавлялись войсками. Статистика каждого нового «жаркого лета» исчислялась десятками и сотнями «законно» убитых негров. На этом фоне полупросветительский поход молодых идеалистов в южные штаты выглядит почти идиллически. Разоблачение же «принципиальных» убийц из ККК должно было придать федеральным властям определенный флер объективности. Наконец, весьма двусмысленны сами факты, невольно вскрывающие связь между ФБР и ККК. Полагать, что она носит сугубо односторонний характер — у ФБР, мол, просто есть там свои осведомители, и баста, — наивно. Убийца в роли осведомителя — гибрид чудовищный, хотя и весьма характерный для сегодняшней Америки. Вряд ли можно переоценивать значение приговора миссисипского суда над убийцами. Но не следует и недооценивать его. Причем дело не только в человечности, в обаянии трех юношей, которым мученическая смерть добавила ореол героизма. Впервые в истории США убийцы-расисты были по крайней мере осуждены с соблюдением формальностей. А это уже что-то. Недаром был «приятно удивлен» приговором д-р Мартин Лютер Кинг. «Это решение, — сказал он, — является первым легальным шагом в тысячемильном пути к равенству и справедливости в Миссисипи». Правда, вскоре после этого сам негритянский лидер и нобелевский лауреат пал жертвой расистской пули в Мемфисе, что в штате Теннесси, на самой границе со штатом Миссисипи. Но это говорит только о том, что впереди действительно тысячемильный путь...
А. Пумпянский
Из Севи, отправного пункта судов, следующих с плотами в Кызыл, мы вышли глубокой ночью. Маленькое село еще спало, беззвучно, тяжело, но мужчины — охотники и рыбаки — уже снова собирались в тайгу. Слышалось ворчание собак, скрип колодцев.
Даже в темноте чувствовался туман. С рассветом он усилился, и плотная, опустившаяся сверху завеса прочно застыла метрах в двадцати над водой, сделав безукоризненно ровный разрез пейзажа по горизонтали. О том, чтобы разглядеть поднявшиеся над рекой, похожие одна на другую остроконечные вершины Семи Братьев, не могло быть и речи.
Всех волновал вопрос, сможем ли мы в тумане увидеть знаменитый Хутинский порог. Один за другим подходили к капитанской рубке случайно попавшие на судно пассажиры. Их взяли в рейс после того, как каждый поклялся, что отпуск его закончился вчера и сегодня ему уже следовало приступить к работе в Кызыле, в Красноярске, в Ленинграде. Кроме того, следовало предъявить капитану на случай аварии собственные спасательные средства — камеру от самосвала, надувной пояс, спасательный круг или что-то в этом роде.
Каждый второй пассажир на судне — турист, позади у которого Нойон-Куль, Азас, Додот или Хамсара — несколько пустынных озер и столько же рек, быстрых, славящихся редкой рыбой, порогами, шиверами, — короче, Тоджа.
— Далеко еще до порога?
Капитан мелководного буксирного водомета — иначе МБВ — отвечал всем одинаково от самой Севи:
— Близко.
С самолета, когда мы летели сюда, окружавшие Кызыл горы казались мягкими, мирными, одутловатыми, словно из резины. Между ними было хорошо видно место, где Бий-Хем и Ка-Хем, сливаясь, дают жизнь Верхнему Енисею. Высвеченные солнцем реки казались сверху неподвижно-тяжелыми, будто отлитыми из золота, с навсегда застывшими в всплеске волнами. Сейчас пейзаж ожил: ущелья становились глубже, вершины острее, кое-где начал появляться лес. Он рос на северных и северо-западных склонах гор, оставляя южные, наименее влажные, голыми. Гряда за грядой, как стадо наполовину остриженных овец, горы бежали в Тоджу...
Капитан стоял за рулем молча, не ропща на туман, в надвинутой на лоб теплой осенней кепке, ватной стеганке и сапогах, широко расставив ноги. Время от времени он оглядывался назад, на плот, плавно отклонявшийся по течению от одного берега реки к другому.
Механик-штурман Саша, в синей форме речника, казавшийся рядом с капитаном совсем юным, охотно уточнял:
— Тридцать километров. Двадцать километров. Десять.
Тоджа — единственный район Тувы, который связан со столицей республики пока лишь воздушным сообщением. С севера — Восточные Саяны, на юге — хребет Академика Обручева. Есть, правда, и тропы, и перевалы с шестами, укрепленными в камнях. На шестах тряпки, пустые консервные банки, конский волос — традиционная дань, собираемая непритязательным тувинским богом пешего туризма.
Лишь на несколько месяцев открывается зимняя дорога от Турана да летом водная, через Хутинский порог.
...Бий-Хем уже не дробился на протоки, а тек единым руслом по так называемому Сейбинскому сужению между сдвинувшихся красноватых скал.
— ...Раньше, бывало, доведем плот почти до порога, отцепимся и заходим сзади, а плот по течению пускаем, — вдруг как-то со средины фразы, когда уже никто не ждал от него ни слова, начал капитан, — тогда, правда, мы еще на катерах ходили...
— Давно в этих местах водят плоты? — я придвинулся ближе и приготовился понять и запомнить. «Живут себе меж гор и лесов по речкам, горы каменны, а леса черные, большие... А ездят на оленях и на конях... Угодий никаких нет, и хлеб не родится», — доносил из Тоджи в начале XVII века первый посол Москвы Василий Тюменец.
— Местные люди плоты не водили... В Тодже занимались охотой, в степи — скотоводством.
Я помнил юрты пастухов. В степи они встречались часто. Юрты стояли по две и по три, иногда больше, но чаще встречалась одна — с резным столбом поодаль для коня, с невысоким помостом, где хранятся ненужные в юрте вещи, с круглым загоном для скота и непременными тяжелыми бидонами у входа. Особенно сказочно юрты выглядели к вечеру, на закате солнца. У столба привязаны низкие выносливые лошади с длинными, почти до земли, хвостами, в закутке замерли в ожидании ночи овцы. У юрты собрались в кучку дети, гремят посудой женщины. Положив морды на вытянутые до хруста толстые лапы, нежатся страшные для хищников и равнодушные ко всем двуногим мохнатые собаки.
— ...Первыми стали водить плоты переселенцы из России — Черняев из Жарова, Гостюхин, Иван Дуганчи.
