— ...Первыми стали водить плоты переселенцы из России — Черняев из Жарова, Гостюхин, Иван Дуганчи.
— А вот вы, приближаясь к порогу, волнуетесь?
— Вроде привык: двенадцать лет хожу. Хотя, сказать по правде, все равно тревожно: порог! — он вдруг снова замкнулся, закурил «Беломор» и больше уже не отрывался от реки.
В 1902—1903 годах по поручению Восточного отдела Российского географического общества Туву посетил известный польский революционер Феликс Кон, отбывавший ссылку в Красноярской губернии.
Вот как описывал Феликс Кон прохождение порога:
«...В семь часов утра двадцать третьего июля мы двинулись дальше. Команда «на молитву!» была произнесена на этот раз как-то торжественно. Предстояло плыть через Утинский порог.
Течение с каждым километром становилось быстрее. Деревья на берегу только мелькают. Плывем как по коридору. С обеих сторон Енисея высокие скалы. Время тянется бесконечно долго. Но вот издали уже доносится глухой рев порога.
— Ну, братцы, помолимся еще раз! — сняв шапку, скомандовал лоцман.
Жутко. Порог ревет все громче и громче. Впереди мелкие брызги воды, словно туман, поднимаются вверх. Еще секунда, и видна гневная пена порога.
— А где хлеб-соль? — в последнюю минуту спрашивает тревожно лоцман. Поспешно на борт плота была положена коврига хлеба и соль.
— Держись! — послышалась последняя команда.
...Плот накренился, нос погрузился в воду, корма поднялась. Гребцы крепко держались за гребь, но и их повалило. С одного сорвало шапку, а затем все погрузились в воду.
— Урше! — молились пожелтевшие кочевники.
Плот трещал, того и гляди разлетится вдребезги». Совпадение: сейчас конец июля, начало восьмого часа. По-тувински июль называется очень поэтично: «эки тозаар ай» — «месяц хорошо снимающейся бересты». В июле жарко припекает солнце, но здесь, на реке, всегда прохладно.
Течение Бий-Хема заметно устремляется вниз, стиснутое громадами скал с обрезанными туманом вершинами.
— Рюкзаки на корму, — не глядя по сторонам, командует капитан. — Привяжите собаку: смоет! — Теперь он неотступно всматривается в даль.
Рюкзаки перенесены на корму, частично сложены и закреплены в спасательной шлюпке на палубе. Сверху, на вещах, привязан годовалый эрдельтерьер Билли. Он тревожно принюхивается, подставляя бородатую морду влажному, полному брызг ветру.
Бий-Хем берет один крутой поворот за другим. В рубке остается только капитан. Команда без дополнительных указаний выстраивается снаружи, откуда-то из кубрика появились спасжилеты, которые здесь называют паникерками. Капитан включает сирену.
Теперь уже всем видна тонкая поперечная полоса там, где река делает резкий поворот вправо. Это начало порога. Вступив в него, наш МБВ должен сразу же сделать быстрый рывок туда, где на лоцманской карте Большого Енисея — я видел ее в рубке у капитана — условными значками нанесено тридцать подводных и примерно столько же надводных камней.
Чуть ниже на карте имеется предостережение: «Прохождение Хутинского порога возможно только опытным судоводителям при принятии особых мер предосторожности».
Словно хвост гигантского змея, разворачиваются позади, приближаясь к порогу, все восемнадцать ставов огромного плота. Шестьсот семьдесят четыре кубометра тоджинского леса.
Серое небо, серовато-красные скалы, серая бурлящая вода Бий-Хема.
Водомет резко вздрагивает от обрушившихся на него внезапно валов. Крутой поворот. Под левым берегом, скрытые от глаз, величиной с двухэтажный дом камни. Сирена тонет в реве порога. Впереди — окутанные пеной и брызгами огромные валуны, с которыми многие столетия, изо дня в день, не на жизнь, а на смерть борется грозный Бий-Хем. Резкий толчок. Водомет круто припадает на левый борт, как человек, который неожиданно ощутил под ногой уходящую вниз пустоту. Трехметровая волна окатывает стоящих вдоль борта людей. По одежде, рюкзакам стекает вода; лай Билли, неумолкающий звук сирены, рев порога, но водомет уже выровнялся и берет следующий барьер.
Огромный тяжелый плот позади часто дышит каждым ставом, каждым бревном, каждой щепочкой и в то же время нигде не отклоняется от фарватера, цел и невредим.
— Держись! — Впереди еще два камня: Интеграл и Кичеев.
Кажется, что время прервалось и на свете не существует ничего, кроме звука сирены и стремительного бега реки.
Но вот позади плотов появляется быстро удаляющаяся полоска пены — пройдены все тысяча двести метров порога.
Капитан закуривает, передает руль штурману и уходит в каюту. Мы, пассажиры, ведем себя как люди, пережившие реальную опасность.
Одно обстоятельство смущает меня.
В дверь каюты, когда в нее входил капитан, я случайно увидел одного из матросов. Он мирно спал на койке, закутавшись с головой в одеяло. Сбоку лежала одежда, рядом — раскрытая на последних страницах растрепанная книга. Капитан не удивился спящему, поправил на нем одеяло, закрыл книгу и, перед тем как лечь отдыхать, устало потянулся, как человек, выполнивший тяжелую, но необходимую работу.
Л. Словин, наш спец. корр. Фотоэтюд И. Невелева
История независимой Африки насчитывает немногим более десяти лет. Одержав победу в сражении с колониализмом, Африка ведет сейчас борьбу за экономическую независимость, за социальную справедливость, за новую, свободную от угнетения жизнь. Борьба эта проходит в исключительно трудных условиях: колониальное прошлое напоминает о себе буквально во всех сферах жизни — не только экономической, но и социальной, психологической. Потому-то и ломка некоторых представлений, сложившихся в условиях многовекового колониального рабства, имеет огромное значение для настоящего и будущего трудолюбивого африканского народа.
Молодым африканским странам, избравшим некапиталистический путь развития с целью построения социалистического общества, — в частности, Народной Республике Конго, — выпала сложная, но почетная задача: опираясь на все то здоровое, что есть в каждой нации, творчески применить принципы научного социализма построения общества в условиях Африки. Успешная деятельность Конголезской партии труда показывает, что эта задача разрешима, несмотря на всю свою сложность. Цена этих достижений особенно велика, если попристальнее вглядеться в ту реальность, которая для Африки стала отправной точкой, в тот еще существующий мир, за изменение которого борются прогрессивные силы континента...
Браззавиль, столица Конго, город на берегу великой африканской реки. Лабиринты пыльных африканских кварталов, слепленные на живую нитку лачуги, которые при всей своей эфемерности кажутся современниками пирамиды Хеопса...
...Плакаты министерства информации: «Нет трайбализму!» Фотографии женщин, детей, мужчин, убитых в жестокой, бессмысленной межплеменной резне. Случайно ли она вспыхнула меньше чем за год до независимости? Как выправить память о ней в сердцах баконго, балари, батеке, мбоши?
...Мальчуган, далеко отставший от веселой стайки сверстников, мчащихся куда-то по улице; он отчаянно напрягается, подволакивая тоненькую безжизненную ногу, в широко раскрытых глазах привычная тоска... Полиомиелит...
...Небольшой ломоть хлеба и горсть арахиса на клочке газетной бумаги — обед грузчика в раскаленный полдень...
...Почти каждое утро у моего дома слышится медленный, осторожный хруст гравия на дорожке, потом шарканье босых ног по бетону ступенек. В ярком проеме двери сутулится человеческая тень, бормочет тихой монотонной скороговоркой: «Хозяин, мне очень нужна работа, нужно работать, очень нужно...»
Все это видишь и слышишь ежедневно. Это бросается в глаза. Сразу же. Недоедание, болезни настолько въелись в плоть африканского быта, что иной путешественник, ошеломленный увиденным, в нем и видит Африку. Такой она ему открывается, такой он увозит ее в воспоминаниях.
Я понял, что Африки не знаю, что пока ее не понимаю, когда прожил в Конго больше года. Говорят, к примеру, — и говорят справедливо, — что отсталость африканских стран — результат колониального прошлого. Но это печальное наследие не только в том, что у человека нет работы, нет надежной крыши и нет еды; порой его обнаруживаешь в формах совершенно неожиданных.
Вот пример. Общеизвестно, что за одну и ту же работу европейцам и американцам платят здесь гораздо больше, чем африканцам. На сахарном заводе французской компании я был знаком со сменным механиком-конголезцем, который получал не только в девять раз меньше коллеги-француза, но и почти в четыре раза меньше простого клерка-конголезца, работавшего, что называется, на побегушках. Причем клерк имел обыкновение говорить нагловатым тоном хозяйского любимчика, бесконечно при этом жалуясь на леность соотечественников.
