Сейчас один из сыновей рета учится в средней школе в Хартуме. Рассказывают, что американский посол в Судане предложил отправить его на обучение в Соединенные Штаты.
Новые времена, новая политика, старая цель.
(Продолжение следует)
Все, что мне предстояло сделать в этот день, сводилось к тому, чтобы втиснуться в маленький стальной шар и опуститься на дно глубочайшей части глубочайшего океана в мире, на дно бездны Челленджера. Глубина этой бездны, расположенной в Марианской впадине, по нашим расчетам, составляла около 10 километров. На какое-то мгновение в голове промелькнула мысль, что, пожалуй, будет мудрее с моей стороны совсем не вылезать сегодня из постели.
Я оделся и вышел на палубу. Волнение усилилось. До восхода солнца и начала погружения оставалось два часа.
В миле от нас я мог различить огни буксира «Ванданк». Отбуксировать «Триест» на двести миль от Гуама было нелегким делом. Он так же мало приспособлен к плаванию в открытом море, как загородная дача к путешествию в космосе. Все, что «Триест» умеет, — это отправиться прямо на дно. Жак Пикар, мой партнер по погружению, находился на борту «Ванданка». Он сын Огюста Пикара, швейцарского ученого, спроектировавшего батискаф. Жак помогал отцу в постройке «Триеста» и с тех пор не расставался с ним. Ни один человек не совершил больше глубоководных погружений, чем Жак, хотя до сих пор никто не может понять, как ему удается разместить в батискафе 198 сантиметров своего роста.
Я взобрался на мостик и присоединился к доктору Андреасу Рехнитцеру, научному руководителю «Операции «Нектон», Это название было дано серии глубоководных погружений в районе Гуама. (Нектон — это морские организмы, которые в отличие от планктона могут плыть против течения.) Когда я подошел, Энди следил за гидроакустическим измерением глубины дна. — Сбросьте еще один, — сказал он молодому матросу, сидящему рядом с ним. Взрыв потряс судно, когда полтора килограмма взрывчатки трахнули под самой поверхностью воды. Энди включил секундомер. Через четырнадцать секунд в его наушниках отозвалось эхо.
Быстрый подсчет сказал нам, что глубина здесь достигала примерно десяти тысяч метров (скорость звука в воде принимается равной 1 440 метрам в секунду).
— Сынок, — сказал Энди, — мы нашли вам подходящую дырку. Одна просьба к тебе: пожалуйста, рассмотри там хоть одно живое существо. Только одно.
Я побрился (не спрашивайте меня зачем) и поднялся на палубу, чтобы сесть в шлюпку. Было уже 7.30, и начинало светать. Дождевые тучи развалились на куски. Шлюпка билась о стальную обшивку судна, то поднимаясь, то опускаясь на пять метров. Я думаю, что забраться в эту шлюпку было самым опасным делом, которым мне пришлось заниматься в тот день.
На «Триесте» двое дожидались нас: мой помощник лейтенант Лоренс Шумакер и Джузеппе Буоно, механик из Неаполя, который так же, как и Жак, не разлучался с «Триестом» со дня его постройки.
Мы обнаружили, что «Триест» пострадал во время буксировки. Испортился телефон, позволяющий вести разговор из камеры с рубкой, находящейся в шести метрах выше. Это значило, что когда мы с Жаном запремся в камере перед погружением, мы не сможем держать связь с Лэрри и Буоно, которые еще будут в рубке. Мы будем совершенно изолированы от мира до тех пор, пока батискаф не погрузится и не начнет работать подводный телефон. Измеритель вертикального течения, с помощью которого мы собирались точно вычислять скорость нашего подъема и спуска, также был оторван морем.
Камера, видимо, неплохо перенесла путешествие. Перед выходом из Гуама мы наполнили ее 40 мешками кремнезема, чтобы сохранить инструменты сухими. В результате снаружи влажность была порядка 85 процентов, а внутри только 12 процентов.
Жак и я спускаемся в камеру. Потом все трое — Буоно снаружи, а Жак и я изнутри — начинаем закручивать люк. Мы давим на болты до тех пор, пока из зазоров не выдавливается машинное масло.
Через оконце в крышке люка Жак дает знак Буоно, что все в порядке. Мы видим, как Буоно поднимается по трапу. Через минуту он открыл клапан, а еще через три минуты шахта наполнилась водой. Мы были изолированы от всего мира.
Процесс погружения и всплытия батискафа довольно сложен. Морская вода и чугунные болванки служат балластом, а бензин (который легче воды) обеспечивает плавучесть. Сейчас наверху Лэрри и Буоно открыли камеры для балласта, их тут же заполнили две тонны морской воды. Если мы все рассчитали правильно, этих двух тонн будет достаточно для нашего отправления на дно. Так оно и произошло. И произошло настолько быстро, что Лэрри и Буоно еле-еле успели спрыгнуть с «Триеста» в резиновую лодку.
Профессор Огюст Пикар: До сих пор полагали, что на большой глубине слои воды не перемещаются в вертикальном направлении. Поэтому на многих международных конференциях, посвященных вопросам атомной энергии, некоторые государства предлагали уничтожать отходы атомной промышленности путем их погружения в глубины океана. Жак Пикар и Дон Уолш, находясь на борту глубоководного батискафа «Триест», проникли в глубочайший район океана установив абсолютный рекорд погружения. С борта батискафа ими была замечена рыба. Это свидетельствует о существовании подводных течений в вертикальном направлении: для живых существ необходимо, чтобы в воде имелся кислород, и его приносят на глубину течения, идущие от поверхности. Это доказывает, что очень опасно погружать радиоактивные отходы на глубину, потому что отсюда они могут подняться на поверхность.
На глубине 90 метров мы встретили температурный барьер — слой, где температура воды резко падает. Поскольку холодная вода плотнее, «Триест» стал более плавучим и остановился. Мы ожидали этого. Такие остановки мы всегда используем для окончательной проверки инструментов. Затем, выпустив немного бензина, мы избавляемся от излишней плавучести и снова начинаем погружаться.
Но данный температурный барьер оказался особенным. Мы выпустили бензин, но температурная разница была настолько велика, что некоторое время наш измеритель глубины показывал, что мы приближаемся к поверхности. Пришлось выпустить добавочную порцию бензина.
Но от температурного барьера мы все же не избавились окончательно. Мы снова натолкнулись на него на глубине 120, затем 147 и, наконец, 165 метров. Жак сказал, что ему никогда не приходилось иметь дело с таким трудным барьером. Мы решили, что, очевидно, сильные ветры в предыдущие дни сверх обычного перемешали слои воды.
На глубине 180 метров мы вошли в зону глубинных сумерек, где краски теряют свою яркость. Мы выключили свет внутри камеры, чтобы наблюдать люминесцентные организмы, которых иногда можно увидеть на этом уровне. Мы заметили очень немногих. В конце концов мы снова зажгли свет и включили передний прожектор, луч которого выхватил из темноты клубы планктона.
Теперь мы опускались довольно быстро, со скоростью 120 сантиметров в секунду. Стало холодно, и мы решили сменить одежду. Это было, наверное, забавное зрелище: два рослых парня, переодевающихся в камере площадью 240 квадратных сантиметров и высотой 170 сантиметров.
Мы редко перекидывались словами. Нас часто спрашивают, чем мы занимаемся во время погружения, как боремся со скукой, на какие темы разговариваем. Все дело в том, что большую часть времени мы настолько заняты, что нам некогда ни скучать, ни разговаривать. Слишком много у нас инструментов и приборов!
Кроме того, всегда происходят разные инциденты. Вот и сейчас наше внимание приковано к маленькой течи, образовавшейся в одном из тех мест, где приборы выходят наружу. Течь начинается обычно на глубине 3 тысяч метров. Это наш старый «друг». Мы привыкли к ее тоненькому голоску: кап, кап, кап. Я засек скорость капель и увидел, что течь не увеличивается. Мы надеялись, что на глубине четырех с половиной километров течь прекратится, так как увеличившееся давление крепче прижмет пластырь. Так оно и случилось.
К этому времени мы успели сначала наладить радиосвязь с «Ванданком», а затем потерять ее и перейти к нашей обычной системе дистанционных сигналов. По нашему коду любое четное количество сигналов означало хорошие вести два — «все в порядке», четыре — «мы на дне», шесть — «поднимаемся». Нечетное количество сигналов оповещало о неполадках: три — о несущественных, а пять — о состоянии крайней опасности. До сих пор нам не приходилось пользоваться нечетными числами.
Во время спуска я то и дело диктовал на магнитофон свои наблюдения и показания приборов.
На глубине 7 200 метров Жак помахал мне рукой: мы превысили свой предыдущий рекорд.
100 м
Мягкий скафандр
180 м
Подводная лодка
300 м
