— С точки зрения мореплавателя,— продолжал я,— дорога на родину, которую выбрал Улисс, даже надежнее маршрута Агамемнона и Менелая.
Теодор усмехнулся.
— Про воинов, которые осели в этом районе, возвращаясь из Трои, рассказывают множество мифов и историй. Кстати, полагают, что моя собственная фамилия — Троев — указывает на связь с ними. Возможно, это всего-навсего фамильная легенда...
Когда мы подошли к Тасосу, местные жители устроили прием в честь нашей команды, и, войдя в гавань на веслах, мы увидели на набережной столы, заставленные угощением. Каждому члену экипажа был вручен завернутый в кусок рыболовной сети подарок в виде набора главных сувениров острова: бутылочка анисовки, маленький глиняный сосуд, банка местного меда и бутылка знаменитого черного тасосского вина.
— После доблестного мореплавателя Ясона — как вам нравится плыть по следам коварного Улисса? — осведомился мэр Тасоса.— Будем надеяться, вы превзойдете его хитростью и вам не понадобится десять лет, чтобы добраться до родины!
Вот еще одно широко распространенное и чреватое серьезными заблуждениями неверное толкование «Одиссеи». У Гомера сказано, что Улисс девятнадцать лет не был дома в «опояшенной морем Итаке» и вернулся, когда пошел двадцатый год его отсутствия. Но если, внимательно изучая «Одиссею», суммировать все морские этапы, включая участки без географической привязки, само плавание свободно умещается в один сезон. Большую часть времени Улисс провел на суше, притом, как правило, весьма комфортабельно: семь лет с прекрасной и любвеобильной нимфой Калипсо, целый год в обществе обольстительной волшебницы Кирки. Анализируя маршрут Улисса, видишь не девятнадцать и даже не девять — после вычета десятилетней осады Трои — лет плавания, а всего несколько месяцев, каких-то десяток-полтора недель, проведенных собственно в море. Путешествие «Арго» отнюдь не опровергло факты, приводимые Гомером, напротив, оно подтвердило, что указанные сроки прекрасно вписываются в географию микенского мира.
Тасос был, таким же логичным портом захода для нас, каким он служил для древних мореплавателей в этой части Эгейского моря. Остров часто описывают как сплошную глыбу мрамора; круто вздымаясь над морем, он был приметным ориентиром для любой флотилии, следовавшей вдоль фракийского побережья. Мореходы бронзового века пользовались визуальным методом, указателями им служили надежные ориентиры вроде крутых мысов, высоких вершин и островов с характерными очертаниями. Могучий массив Тасоса был отменным указателем поворота на маршруте Улисса: отсюда можно править прямо на самый крупный сухопутный ориентир в северной части Эгейского моря — возвышающуюся над горизонтом гору Афон.
Когда мы в конце мая пошли от Тасоса на юг, нам благоприятствовали преобладающие северные ветры. Парус «Арго» легко увлекал галеру вперед, и могучая вершина Афона вздымалась над горизонтом сначала справа от нас, потом почти точно за кормой.
В этот день подножие Афона было окутано бурой пеленой загрязненного воздуха, и на расстоянии десяти миль очертания горы казались смазанными. Насколько же отчетливее и эффектнее, сказал я себе, должен был смотреться Афон три тысячи лет назад, когда свободный от продуктов деятельности современного человека воздух был несравненно чище. Наверное, в ту пору возможности глазомерного плавания намного превосходили нынешние. Мы можем лишь догадываться, с какого расстояния мореплаватели были способны в прозрачном чистом воздухе распознавать характерные приметы далекой суши. Ныне только в очень редких случаях, когда над Эгейским морем застаиваются большие объемы холодного воздуха, возникают условия, при которых над горизонтом отчетливо различаются объекты, удаленные на тридцать-сорок миль. Во времена же Улисса рулевой мог видеть очередной ориентир раньше, чем за кормой исчезал из поля зрения предыдущий.
Острова Эвбея и Андрос разделяет пролив Кафирефс, сама природа здесь благоприятствует кораблям, идущим на юг. Большая глубина, хорошие сухопутные ориентиры по обеим сторонам и, главное, мощное течение, влекущее судно даже при слабом ветре. Что до нашего «Арго», то преобладающий северный ветер еще прибавил в проходе между островами, и мы резко помчались вперед. Наша маленькая двадцативесельная галера вела себя отменно, лихо перемахивая почти с предельной скоростью через гребни волн. Весь корпус ее кряхтел и содрогался. Как раз в эти минуты я попросил передать мне оливкового масла — очень уж велика была нагрузка на двойное рулевое весло. Глядя через борт, я видел, как лопасти вибрируют под натиском стремительного потока воды. Напор был так силен, что прежняя смазка выступала на поверхности кожаных ремней каплями жирного пота. А без хорошей смазки рулевые весла застревают и вполне могут сломаться, если галера вдруг круто рыскнет.
Недостатки такелажа ставили предел скорости, которую могли развивать древние суда. Мореплаватели располагали малонадежными шкотами из ремней или грубого волокна, парусами из хлопчатобумажной или льняной ткани. Металл был так дорог, что его использовали в конструкциях очень редко, а то и вовсе не применяли. Капитанам постоянно приходилось быть начеку: внезапная поломка могла стать пагубной для корабля. При идеальной погоде галера могла проходить шесть-семь миль в час, как это делал «Арго» в проливе Кафирефс. Но лишь только сила ветра и волн превосходила прочность веревок, паруса и рея, следовало спешить в укрытие и ждать — когда по нескольку дней, а когда и недели. Существенной роли это не играло. Моряки предпочитали пройти один день с предельной скоростью, чем преодолевать ту же дистанцию в несколько приемов. Так что в древности галеры продвигались рывками; впечатляющие стомильные однодневные переходы чередовались с долгими периодами ожидания. Очевидно, именно такой распорядок «постояли-поехали» определял движение Улисса и его флотилии, а вовсе не равномерный ход день за днем, какой представляется многим комментаторам.
Развалистый бег «Арго» через пролив Кафирефс вызвал у бедняги Назыма острейший приступ морской болезни. Свернувшись в клубок, с закрытыми глазами, он уныло лежал на скомканном парусном мешке, смахивая на несчастную зверушку. Мы особенно сочувствовали ему потому, что накануне вечером, когда «Арго» стоял на якоре в заливе у порта Скирос, Назым приготовил нам из овощей, риса и рыбы бесподобное блюдо, приправленное лимонным соком, однако сам отведал лишь самую малость.
Рыбу поймал Дерри, самый молодой член нашей основной команды. Открытое лицо, невинные голубые глаза и мягкий ирландский акцент сделали Дерри мишенью для подковырок, которые он воспринимал с неисчерпаемым добродушием и спокойной широкой улыбкой. В Стамбуле я пополнил снаряжение «Арго» легкой рыболовной сетью, поскольку хотел проверить, могла ли команда галеры в долгом плавании кормиться за счет улова. Дерри неосторожно проговорился, что дома как-то раз помогал ставить сети на лосося в устье Шаннона, и мы тотчас назначили его официальным рыболовом, а один турецкий эксперт объяснил, как пользоваться новой сетью. Скудные уловы Дерри быстро внесли ясность, почему в древних текстах так мало говорится о рыбной ловле для пропитания. Каждый вечер, когда «Арго» бросал якорь, Дерри ставил сеть в каком-нибудь подходящем месте поблизости от галеры, а на рассвете спешил извлечь из воды добычу, пока нас не опередили какие-нибудь хищники. Итоги всегда были мизерными — несколько мелких рыбешек, один-два угря. И не меньше двух часов уходило на то, чтобы выпутать рыбешек из ячеи, отцепить судорожно вцепившихся в сеть креветок, отделить водоросли, умертвить ударами камня ядовитых морских ершей, останки которых затем отправлялись за борт. Даже с учетом сильного истощения запасов рыбы в Средиземном море, которое отчасти компенсировалось совершенством нашей нейлоновой сети, было очевидно, что рыбная ловля вряд ли могла удовлетворять потребности голодной команды галеры. Кулинарных способностей Назыма едва доставало на то, чтобы, используя жалкие уловы, придать блюдам легкий привкус рыбы.
Когда мы 11 июня подошли к острову Спеце, нас уже ждали. За нашим продвижением следил Василис Делимитрос — тот самый неулыбчивый и скупой на слова гений кораблестроения, который полтора года назад построил «Арго» в своей развалюхе мастерской на берегу старой гавани Спеце. Когда я, обогнув маяк, направил «Арго» в столь памятный залив, у меня было такое чувство, словно галера возвращалась домой. Ничего не изменилось: то же скопище современных крейсерских яхт у пирса; пестрая череда стапелей с судами, подлежащими ремонту; пришвартованный носом к пристани неказистый паром с опущенными сходнями; вереница причалов. Никто не обратил особого внимания на тихо скользивший по воде «Арго», Команда уже приготовилась швартоваться, как от одной из пристаней отвалила моторная лодка и помчалась прямо на нас.
