...Жара незаметно спала. Пропали миражи, перестало струиться марево над tпеском. Поплутав среди зарослей тамариска, я увидел знакомый, но уже поредевший косяк куланов. Матерый вожак всхрапнул, вздыбил шею, заставив взъерошиться гриву, и сразу же стал похожим на жеребца в лошадином стаде. Сильно ударяя копытами о землю и пригнув яростно голову, он направил косяк в низину, где была территория молодого жеребца. Подзадоривая косяк ржанием и грозным храпом, вожак погнал своих кобылиц к притаившемуся стаду, заставил их смешаться и, совершая круги вокруг пополнившегося табуна, повел его в гору. Молодой вожак не хотел уступать, он принял бой. Матерый бил его задними ногами, мчался кругами, роняя пену и успевая уйти от ударов. Молодой проигрывал схватку...
— Ничего страшного, — выслушав меня, сказал Есенгали, когда ночью при свете фар мы возвращались с ним на центральную усадьбу. В темноте внезапно вспыхивали глаза затаившихся зверей, из-под колес выскакивали тушканчики. — Хороший вожак водит косяк до десяти лет, и кобылы сами к нему идут. Но таковы законы природы, вожака потом изгоняют, и до конца жизни он должен жить в одиночестве.
— И что самое интересное... — добавил он, — изгнанные из стада вожаки без всякой боязни приходят к человеческому жилью. Позволяют гладить себя, берут пищу из рук. Я думаю, может, и все куланы такие? Только мы, люди, к ним еще подхода не нашли?
Может быть. Но одно ясно, теперь куланам нечего бояться.
Остров Барсакельмес
В. Орлов, наш спец. корр.
Я в жутком затруднении, не знаю, как поступить. Впрочем, изложу все по порядку...
— Один из принципов, которые я усвоил за время службы в Скотленд-Ярде, — изрек старший полицейский инспектор, — очень прост: внешняя картина преступления не всегда обманчива, преступление могло быть совершено именно так, как говорит об этом оставленный след, а прямые, я бы сказал, слишком прямые улики не всегда следует принимать за инсценировку.
Он налил себе вина и передал бутылку мне.
— Мне кажется, я не совсем понимаю вас, — сказал я, надеясь этим поощрить его к продолжению разговора...
...Дело в том, что я пишу детективные рассказы. Если вы ничего не слышали обо мне, то лишь потому, что, видимо, не читаете детективов. Мною написаны, например, «Убийство на черной лестнице» и «Тайна пересушенного шиповника», если упомянуть только два из имевших успех произведений. Этим, я полагаю, объясняется интерес, проявленный ко мне старшим полицейским инспектором Фредериком Мортимером, ну и, конечно, мой интерес к нему. Постепенно мы сблизились, и у нас стало традицией раз в месяц обедать вместе. Он любил порассказать о своих расследованиях, а я, естественно, был внимательным собеседником. Но в этот вечер, должно быть, вино слишком ударило нам в голову...
— Мне кажется, я не совсем понимаю вас, — повторил я.
— Я пришел к выводу, что простой путь совершения преступления часто является для преступника наилучшим. Это вовсе не означает, что преступник — человек с примитивным мышлением. Наоборот, он достаточно хитер и прекрасно понимает, что в простое решение именно в силу его простоты верится с трудом.
Это звучало противоречиво, и потому я попросил:
— Приведите пример.
— Ну, возьмем дело о бутылке вина, посланной лорду Хедингему в день рождения. Рассказывал я вам когда-нибудь эту историю?
— Нет, — ответил я, наливая себе вина и передавая бутылку инспектору.
Он наполнил свой бокал и задумался.
— Нам позвонили в Ярд, — начал Мортимер, — и сообщили, что дворецкий лорда Хедингема внезапно умер в городском доме его светлости на Брук-стрит и что предполагается убийство путем отравления. Мы тотчас отправились на место. Вести это дело было поручено инспектору Тотмену. В то время я был еще молодым полицейским сержантом и работал под его началом. Это был энергичный солдафон с колючими рыжими усиками.
Со своей работой он справлялся неплохо, хотя действовал слишком уж ортодоксально и не без показного блеска. Однако воображения у него не было ни на грош, и в любом деле его занимало лишь одно: что может извлечь из этого инспектор Тотмен для своей карьеры.
Откровенно говоря, я не любил его. Внешне мы были дружны — для этого достаточно было с ним не ссориться; более того, у него хватало тщеславия считать, что я безмерно восхищаюсь им. Да и по службе я смог бы продвигаться значительно быстрее, если бы Тотмен не стремился удерживать меня под своим начальством, чтобы использовать мои мозги для собственной выгоды. Ну да хватит об этом...
...Итак, мы нашли дворецкого распростертым на полу в его кладовой. Открытая бутылка «Токая», разбитый винный бокал с остатками жидкости не оставляли сомнения в причине смерти.
Вино было получено за час-полтора до случившегося вместе с визитной карточкой сэра Вильяма Келсо. На карточке было напечатано короткое послание примерно такого содержания: «Благословляю тебя, Томми, и прими от меня этот скромный подарок». Я, конечно, дословно не помню, но за смысл могу поручиться. По случаю дня рождения лорда предполагался небольшой семейный ужин. Сэр Вильям Келсо, должен вам пояснить, был старейшим другом Хедингема, к тому же породнившимся с ним после женитьбы лорда на его сестре; вообще-то сэр Вильям должен был и сам присутствовать на торжестве. Это был холостяк, лет около пятидесяти, преданный брат и добрый дядя для своих племянника и племянниц.
Так вот... Дворецкий принес бутылку с визитной карточкой сэра Вильяма Келсо его светлости где-то около шести часов, и лорд Хедингем, взяв карточку, произнес что-то вроде: «Добрый старый Билл. Мы разопьем это вечером, Перкинс», и Перкинс ответил: «Слушаю, милорд», и вышел с бутылкой. Карточка осталась лежать на столе. То, что произошло после этого, предельно ясно. Перкинс открыл бутылку, намереваясь перелить ее содержимое в графин, но не смог устоять перед соблазном попробовать новое вино. Дворецкий налил полный бокал, выпил... и умер почти мгновенно.
— Боже мой! Какое везение! — прервал я Мортимера. — Я имею, конечно, в виду лорда Хедингема и его семью.
— Действительно, — подтвердил Мортимер, вращая в руках свой бокал. — Содержимое бутылки подвергли анализу: в вине оказалась сверхсмертельная доза синильной кислоты. Естественно, мы сделали все, что полагается в подобных случаях: с молодым Робертсом, славным парнишкой, который часто работал с нами, я обошел все окрестные аптеки и виноторговцев; инспектор Тотмен допросил всех сверху донизу, начиная с сэра Вильяма и лорда Хедингема...
К концу недели все, что мы могли утверждать, сводилось к следующему.
Убийца имел возможность раздобыть одну из визитных карточек сэра Вильяма Келсо и знал, что Джона Ричарда Мервина Плантагенета Карлоу, десятого маркиза Хедингема, близкие друзья называют Томми. Из этого Тотмен сделал вывод, что убийца из круга родственников и друзей Хедингема — Келсо. Я это оспаривал, указывая на следующее: а) визитные карточки раздают скорее посторонним, чем близким друзьям, разве что в случаях официальных приглашений, когда эти карточки могут оставаться в вазе или на подносе в холле, откуда каждый может их украсть; б) тот факт, что лорда Хедингема называли Томми, был известен многим, так как это упоминалось в светской хронике, наиболее же убедительно то, что убийца не знал, что сэр Вильям Келсо должен быть на ужине. Потому что хоть какое-то упоминание о подарке было неизбежным — либо в момент прибытия сэра Вильяма, либо когда вино будет подано. И если бы он возразил, что бутылка прислана не им, она сразу же вызвала бы подозрение. Случилось, правда, так, что Перкинс выпил вино еще до прихода сэра Вильяма. К тому же и сэр Вильям, и лорд Хедингем уверяли нас, что они всегда ужинают вместе в дни рождения друг друга и что, по их убеждению, об этом знают все их друзья.
В итоге у нас сложилась такая версия убийства. Преступник имел какую-то вескую причину ненавидеть лорда Хедингема и без колебаний решился на самую страшную месть. Он знал, что сэр Вильям Келсо — друг его светлости, что Келсо называл его Томми и что Келсо, естественно, мог преподнести лорду бутылку вина в день рождения. Но он не знал, что сэр Вильям собирался быть у его светлости в этот вечер.
Поэтому убийца скорее всего не мог быть из числа работавших или живших в доме лорда Хедингема. Однако он имел возможность завладеть визитной карточкой сэра Вильяма.
Случилось так, что этой версии полностью соответствовал один человек. Этого парня звали... постойте... Мерривейл, Мэдж... впрочем, какая разница... Мертон — вот как его звали. Он шесть месяцев прослужил камердинером у его светлости, был заподозрен в краже и уволен без рекомендации. Именно такой человек отвечал нашей версии. Две недели мы его разыскивали. И когда наконец нашли, то выяснили, что у него стопроцентное алиби — лучшего не надо. — Старший полицейский инспектор поднял руку, и я подумал, что он, должно быть, в молодости таким жестом останавливал транспорт. — Вы, наверное, хотите возразить, что чем лучше алиби, тем оно и хуже. Иногда бывает и так, я согласен, но не в данном случае. Ибо Мертон находился в тюрьме в течение двух последних месяцев. И в чем, вы думаете, он обвинялся в ожидании суда?.. Он обвинялся в убийстве, и притом, заметьте, в убийстве путем отравления.
