Однако очень скоро выяснилось, что на «Ра» не только тянут шкоты, но и моют посуду.
Как-то утром Тур попросил меня разбудить Жоржа (он спал после вахты) и напомнить ему, что сегодня его очередь убирать на кухне. Я попытался было это сделать, но Жорж, едва открыв глаза, сказал: «Я устал!» — и повернулся на другой бок. Пришлось доложить об этом Туру, неприятно, а куда денешься?
Тур разгневался:
— Начинается! Не привык рано вставать!
Я тихонько пошел по своим делам, а через некоторое время на кухню приплелся Жорж и грустно занялся кастрюльками и поварешками. А через два-три часа сломалось очередное рулевое весло, нас закрутило, все засуетились — и положение спас тот же Жорж, сто двадцать минут он удерживал «Ра» обломком весла, которое плясало и дергалось у него в руках, грозило раскроить голову, а он бросался на него всем телом, как на амбразуру, и уж, конечно, ему приходилось потрудней, чем на камбузе, но он этому только радовался, он опять был в своей стихии. Вот теперь-то мы и начинали всерьез друг с другом знакомиться.
Выяснилось, что Норман любит покомандовать, а Жорж — поострить по поводу его команд, что Карло предпочитает работать без помощников, а Сантъяго, наоборот, без помощников не может.
Дольше всех оставался загадкой Абдулла. Я, впрочем, так до конца его и не разгадал. Это был человек мгновенно меняющихся настроений. То хмурится, то поет и смеется; предсказать, как он ответит, например, на предложение почистить картошку, совершенно невозможно: то ли обрадуется, то ли вообразит, что его дискриминируют как чернокожего (!) — да-да, случалось с ним и такое!
В те дни я записывал:
«...Измучил своим приемником, слушает заунывные мелодии и наслаждается, а нам хоть на стенку лезь».
Это уже давали себя знать те самые пресловутые «зазубринки» несходства наших вкусов.
Что ж, я не был вне эксперимента, я был, как и остальные, внутри его, на меня тоже действовали экстремальные обстоятельства. Норман, опять изругавший меня — на сей раз за опоздание к завтраку, — безусловно, имел основания сердиться, а я почему-то считал, что сердиться должен не он, а я. То же самое с приемником Абдуллы: для бедного парня напевы родины остались чуть не единственным прибежищем, он ведь не мог почти ни с кем из нас в полную меру общаться — не вмешивался в наши беседы, не смеялся нашим шуткам, — ему зачастую только и оставалось что прижимать к уху транзистор, и на этот несчастный транзистор я смел хотя бы мысленно ополчиться!
Снова должен подчеркнуть: Тур, тактичнейший среди нас, великолепно понимал сложность положения Абдуллы на борту «Ра». Он относился к африканцу очень внимательно, всегда был настороже, готовый смягчить ситуацию и сгладить углы.
Тур просил Жоржа — единственного, кто вполне имел такую возможность, — чаще разговаривать с Абдуллой по-арабски, чтобы тому не было одиноко и тоскливо. Жорж принялся учить Абдуллу читать; ученик брал уроки с наслаждением, это развлекало и его, и Жоржа, что тоже было немаловажно.
Однажды вечером, к концу первой недели пути, я сидел на «завалинке» у входа в каюту. Ко мне подсел скучный Сантъяго.
— Ты чего, Санти? Заболел?
— Я не болен. Я расстроен. На лодке нет кооперации и сотрудничества, и я намерен объявить об этом всем.
— Да брось ты! Подумаешь, с Карло поругался!
Дело, конечно, не в пустяковой стычке, о которой оба тут же забыли. Просто Сантъяго, человек тонкий и ранимый, раньше других почувствовал: кончается наш фестиваль.
Наверно, здорово было бы два месяца плавания прожить в атмосфере взаимных расшаркиваний, меняясь значками и скандируя «друж-ба», «друж-ба».
Прошел день-два, и не Сантьяго уже, а Жорж принялся изливать душу: Тур сделал ошибку, укомплектовав экипаж людьми разного возраста.
— Жорж, но ведь больше всех отличаешься от Тура по возрасту как раз ты! Значит, ты и есть прежде всего ошибка?!
Он заулыбался и отшутился, но видно было, что у него на сердце скребут кошки. У него, как и у Сантъяго, наступил кризис: плакатные Представители Наций и Континентов превращались в конкретных соседей по спальному мешку.
...Раннее утро на «Ра-1». Проснулись, поели, разошлись по местам. Я устроился на корме, облюбовал веревочку, прицепил к ней зеркальце, бреюсь.
А Карло стоит на мостике и нетерпеливо мнется.
— Ты ведь завтракал, Карло?
— Нет, только кофе.
Надо же! Бедный Карло приготовил завтрак, пошел подменить вахтенного, и на тебе! Глотает слюнки и глядит, как другие изволят наводить шик-блеск. Могло ли такое случиться еще неделю назад? Исключено совершенно. Случится ли впредь такое? Не зарекаюсь, весьма вероятно, да. Эпоха преувеличенного энтузиазма кончилась; синьор Маури для меня свой, привычный, домашний Карло, точно так же и мистер Бейкер, и месье Сориал — какие они здесь месье и мистеры? Есть семеро очень разных людей, каждый из которых в меру сил приспосабливается к остальным.
Чем бы Тур ни занимался, за ним всегда тенью бредет его верный Санчо Панса, Карло. Если Тур столярничает, Карло подает инструменты, если Тур собирается снимать, Карло кропотливо чистит его кинокамеру, если Тур просит: «Принесите из кабины мои носки» (это, кстати, уникальные носки, связанные Ивон, толщиной с палец — Тур носит их вместо тапочек), первым откликается на просьбу опять же Карло.
Тут нет льстивой услужливости, Карло не зарабатывает себе никаких выгод — напротив, Тур теребит его чаще, чем других. Просто Карло глубоко и преданно любит Тура, и Тур платит ему тем же, и взаимоотношения их — образец дружбы, в которой один ненавязчиво главенствует, а другой готовно подчиняется.
О шефстве Тура над Абдуллой я уже упоминал; для африканца
Тур — и командир, и покровитель, и вообще чуть не единственный свет в окошке. Такое положение обоих устраивает — помогает Туру руководить Абдуллой, а плотнику с озера Чад скрашивает превратности походного житья-бытья.
Вот таким образом первая устойчивая подгруппа на борту «Ра»: Тур, Карло, Абдулла.
Теперь о Нормане. Он держится несколько особняком. Его штурманские и особенно радистские обязанности требуют сосредоточенности и одиночества. Многие часы просиживает он в наушниках в полутемной кабине, но зато может вдоволь поговорить с женой, с детьми, с друзьями. Он гораздо меньше остальных чувствует оторванность от внешнего мира, и это обстоятельство несколько противопоставляет его прочим членам экипажа, все мы ему слегка завидуем. Кроме того, Норман чересчур педантичен и дотошен. Если он позовет тебя готовить к подъему парус, не жди, что скоро освободишься, параллельно придется переделать еще тысячу дел, и вдруг окажется, что вместо канатов ты уже разбираешь кухонную утварь.
Норман убежден, что он самый главный морской знаток на «Ра», — безусловно, так оно и есть, но люди не любят, когда кто-то подчеркивает свое превосходство по всякому поводу, а потом, где бы и куда бы Норман ни плавал, на папирусной лодке он идет впервые, и в этом смысле опыт у нас у всех одинаковый.
При всем том он умница, трудяга, за резкостью прячет застенчивость, за безапелляционностью — ранимость. Во втором плавании многие, в их числе и я, станут с ним добрыми приятелями, а пока что он склонен общаться по-дружески только с Туром.
Следовательно, вот второе устойчивое сочетание: Норман — Тур.
Остаются трое — Жорж,
Сантъяго, я.
Кто знает, с чего мы потянулись друг к другу? Возможно, не последнюю скрипку сыграл возраст: молодость — бесспорная у Жоржа, относительная у меня, а что касается Сантъяго, так он, несмотря на свои сорок пять, славный парень, именно парень, иначе его не назовешь, экспансивный и деятельный.
Когда они с Жоржем режутся в покер, не поймешь, кто старше, кто младше. Игра идет на часы вахты. Очередной взрыв хохота с повизгиваньем — это Жорж выиграл еще десять минут. На устах Сантъяго виноватая улыбка.
— Что же ты, профессор, доктор наук?
Словно сговорившись, они хлопают друг друга по спине и лезут назад в хижину.
— Реванш! — кричат они, однако почти сразу становится ясно, что реванша не будет: Жорж опять хохочет очень весело. Сантъяго проиграл ему полную вахту. Жорж радуется и предлагает каждому: «Хочешь, подарю час? У меня много!» На работе они тоже похожи: с азартом включаются и быстро охладевают.
Мы сдружились за время совместных перетасовок-перегрузок и в свободную минуту стараемся быть вместе: разляжемся на крыше хижины или на носу и беседуем, и шутим наперебой. Забредет кто-нибудь, привлеченный жизнерадостными возгласами.
— А что это вы здесь делаете?
— Дуем в парус! Давай с нами!..
Вот вам третье сообщество: Сантъяго, я, Жорж и Тур, разумеется, конечно же, Тур.
Обратите внимание: на «Ра» — три подгруппы, более или менее обособленные, и в каждую из них входит Тур.
