И все же пусть медленно, подчас еще робко, но и в этом отношении происходит перелом: вчерашний раб обретает новое сознание, начинает понимать, кто друг, а кто враг. И тогда ты по-другому воспринимаешь веселый крик конголезского парнишки, запросто окликающего нашего геолога или строителя где-нибудь в провинции Квилу: «Николя-я!» Да не покажется вам это фамильярностью невоспитанного юнца. Это очень приятно, когда в Африке тебя не называют «хозяин». Это значит, что ты человек среди людей... И тот же подросток, узнав, что вы из той же страны, что и «Николя», широко улыбается, сразу посчитав вас своим...
Над выцветшей под солнцем площадью местечка Мбе стоит сонная тишина. В тени деревьев небольшая группа людей поглощена благоговейным наблюдением за манипуляциями какого-то мужчины в соломенной шляпе. Он склонился над кучей самых разнородных предметов и копается в ней, точь-в-точь как это делают старьевщики: внимательно разглядывает каждую вещь, долго вертит ее в руках, подносит к глазам, откладывает в сторону или небрежно бросает обратно в кучу. Мы подходим ближе. Мы — это Даниэль и его молодежная бригада — два десятка молодых парней. У нас небольшой привал после четырех часов стоической тряски в кузове грузовика. Ребята возвращались к себе в кооператив после короткого наезда в столицу, и я напросился с ними.
Чего только нет в этой куче! Тряпки, пучки травы, камни, обломки грампластинок, деревянные статуэтки-божки, мятые консервные банки.
— Ага, — иронически комментирует Даниэль, — колдуна позвали. Это деревенские фетиши, — поясняет он специально для меня. — Их собрали со всех домов — ищут причину какого-нибудь несчастья. А колдун должен определить зловредные фетиши и обезвредить их. Видите, кое-что он откладывает в сторону.
Между парнями из бригады и деревенскими уже завязалась веселая перебранка. Я не понимаю, что они говорят, но по насмешливым физиономиям ребят видно, что суеверием они не страдают. Колдун — представительный мужчина в европейском костюме — в спор не вмешивается, опасаясь уронить достоинство.
Заметно, что деревенская молодежь в общем-то на стороне моих спутников: ребята охотно смеются шуткам приезжих, несмотря на явное неодобрение старших. Мне переводят: «Чем тратить деньги на этого шарлатана, лучше бы удобрения купили. Уж он вам наколдует урожай, как же!» «В кооператив надо вступать!» — выкрикивает кто-то. Немедленного эффекта этот призыв, разумеется, не приносит, никто из жителей пока даже не знает этого слова. Впрочем, даже если бы и знали... Вековые обычаи еще тяжелым грузом давят на этих людей, которым непонятен энтузиазм молодых кооператоров. Но все-таки то, что происходит на площади, — это прошлое. Будущее уже живет в этой стране. Оно за этими вот парнями, что возвращаются в свой кооператив.
...Пусть вас не обманывает и не настраивает на спокойный прозаический лад дорожная карта Конго. Разумеется, на ней обозначены дороги и населенные пункты, подсчитаны километры, но в Африке невозможно избавиться от ощущения неизвестности, от предчувствия, что сейчас вон там, за поворотом, за пригорком в туннеле леса произойдет что-то необычное.
Я так и не смог избавиться от этого ощущения на дорогах Конго даже после того, как немало поездил по ним...
Близ дороги, затерявшись в камнях, стоит маленький холмик из ветвей, земли и камней; за ним еще несколько таких же холмиков — и на каждом бутылка и тарелка... В бутылках — вода, а на тарелках — пища. Это кладбище. Вокруг ни души.
Сюда приходят редко: наливают воду в бутылки, подкладывают в тарелки еду — душам покойных тоже надо питаться в загробном мире. Привычный, обыденный обряд... И хотя я один, рука не поднимается сфотографировать это кладбище, я просто не имею на это права. Ведь для жителей Конго это не экзотика; не для туристов они именно так хоронят своих мертвецов. Здесь мир африканцев, здесь их ветер, их трава, их дороги, их могилы...
Деревня встречает кудахтаньем перепуганных кур... На небольшой утоптанной площади перед хижиной старейшины собираются жители, дожидаются старика и плотной кучкой двигаются к машине. Метрах в пяти все останавливаются, а старейшина продолжает свой путь. Он с бесстрастно-деловитым видом подает шершавую ладонь, дожидается, пока я пожму ее, не оборачиваясь, отводит руку назад. Кто-то вкладывает в нее два куриных яйца, и он протягивает их мне. Это привилегия старших — делать такие подарки.
Он ведет меня к себе домой, невозмутимый и немножко сумрачный. В нем ни тени городской суетливости, угодливости; он у себя дома. Дело не в том, что невозмутимость традиционна в таких случаях у африканцев, не в том, что она является частью ритуала гостеприимства — я воспринимаю старика просто как человека, который находится у себя дома и принимает гостя, зная, что к нему пришел друг.
Он показывает свое жилище, знакомит с домочадцами. Парнишка, немного говорящий по-французски, переводит — он напряженно вслушивается в глуховатое бормотание старика, не желая ударить перед ним в грязь лицом: он не заботится о впечатлении, которое произведет на гостя — человека случайного и все равно ничего не понимающего, — его волнует, угодит ли он старейшине...
Во дворе, недалеко от дома, — маленький, почти игрушечный плетеный шалашик, обнесенный оградой, — там живут духи. Чуть поодаль — деревянная замшелая статуэтка, на месте живота углубление — духов ведь тоже нужно кормить. Музейный экспонат, воспринимаемый здесь в качестве обычной хозяйственной утвари, — все наоборот! Старик ведет себя просто, обычно — так показывают гостям отделанную кафелем ванную комнату.
Да, здесь я хотя и друг, но все же гость, еще чужой и непонятный. Здесь пока властвуют законы иного мира, и мой далекий мир кажется конголезцу тоже непонятным...
Вечереет. Старик торжественно прощается. Он стоит, прямой, высокий, с проседью в жестких курчавых волосах, задумчиво глядя вдаль. И как, наверно, это делают сейчас миллионы матерей на половине земного шара, толстая хохочущая конголезка тащит домой спать упирающегося и отчаянно верещащего сопливого мальчонку. Спокойной ночи, люди деревни! Завтра наступит утро, и яркие лучи солнца озарят вашу деревню, ваши леса и саванну, вашу родину.
Б. Туманов
Браззавиль — Москва
В последние годы сокровищница мирового искусства пополнилась шедеврами, открытыми советскими археологами при раскопках скифских курганов. Журнал «Вокруг света» уже сообщал о серебряной чаше с чеканными фигурами царственных скифов, найденной экспедицией кандидата исторических наук В. Бидзили («Вокруг света» № 3, 1970 г.), об уникальных золотых изделиях, отрытых в одном из курганов «Царских скифов», раскопанном Каховской экспедицией АН УССР, возглавляемой кандидатом исторических наук А. Лесковым («Вокруг света» № 7, 1970 г.).
На фотографиях, помещенных в этом номере, — новые находки украинских археологов, находки, достойных аналогий которым пока не встречалось в практике мировой археологии.
Слева, на стр. 40, — золотая пектораль, нагрудное скифское украшение, и остатки боевого меча в золотых ножнах. Эти изделия были найдены экспедицией украинских археологов под руководством Бориса Мозолевского в так называемой «Толстой могиле» — девятиметровом кургане под городом Орджоникидзе.
С самого начала раскопок курган «радовал» исследователей — в одном из боковых погребений на глубине почти шести метров были обнаружены останки знатной скифянки, похороненной почти два с половиной тысячелетия назад.
...Фрагменты золотого головного убора, золотая шейная гривна, украшенная изображениями голов каких-то животных и скульптурными фигурами львов (подобная гривна за всю историю скифской археологии была найдена лишь однажды — в конце прошлого века в Чертомлыцком кургане), золотые серьги, браслеты, перстни. Одежда и обувь скифянки были расшиты золотыми бляшками с оттиснутыми на них изображениями грифонов, льва, терзающего лань, девушки, летящей на птице. В изголовье женщины лежали серебряный ритуальный кубок и черно-лаковая, греческой работы миска. Рядом — в саркофаге, отделанном алебастром, останки ребенка 2—3 лет, возле которого лежали три серебряных сосуда.
И вот спустя месяц — новая сенсация: в дромосе — коридоре, по которому жрецы проносили умершего внутри кургана, археологи увидели меч в золотых ножнах и золотую пектораль. Вглядитесь в скульптурные узоры пекторали. Древний мастер с удивительным изяществом и мастерством запечатлел обычный будний день скифского стойбища: повесив на сук колчан, два скифа шьют (или чинят) рубаху, чуть поодаль скиф доит козу, а другой стоит уже с полным подойником, рядом — лошадь, отгоняющая оводов, жеребенок... Подобной «художественной фотографии» скифов историческая наука еще не имела. Исследование этих вещей только началось. Но уже сейчас ясно, что они бесценны не только как уникальные памятники искусства, но и как исторический документ.
