— А хотел бы ты, чтобы твой сын стал матадором?
— Плохим ни в коем случае. Хорошим — почему бы и нет? Кстати, профессия матадора, на мой взгляд, вырождается. Раньше для простого человека это был один из немногих шансов добиться места под солнцем. Сейчас молодежь имеет более богатый выбор интересных путей в жизни. Может быть, оно и к лучшему?
— Есть ли у тебя друзья среди матадоров? Или мир корриды, как и многие области искусства, полон внутренних противоречий, а порой и соперничества?
— Как правило, матадоры нечасто встречаются за пределами арены. Но это никогда не относилось ко мне, к Диего Пуэрта и некоторым другим нашим тореро. Конечно, когда мы выступаем друг за другом, каждому хочется затмить остальных. Однако после боя мы опять вместе, за одним столом, и друзья у нас общие.
— А ты бываешь на «пласа де торос», когда свободен от выступлений?
— Нет. Не потому, что завидую! Просто страдаю, наблюдая чужую корриду. Кажется, я вел бы себя на арене иначе, вижу чужие ошибки, предугадываю, откуда матадору грозит опасность. Нет, уж лучше действовать самому!
— Ну а какие твои выступления оставили в памяти особый след?
— Любая коррида чем-то отличается от других, чем-то непохожа на предыдущие и последующие. Я убил на арене не одну тысячу быков, и каждый бой неповторим. Но некоторые оставили особые воспоминания... Это случилось в Мадриде. Был бой, в котором я победил — одного за другим — семь быков. Корриду проводили в благотворительных целях, весь кассовый сбор должен был пойти в фонд помощи беспризорным детям. Тогда я в первый и в последний раз вышел на арену в красном костюме, расшитом золотистыми нитями. Назад толпа вынесла меня на руках.
— Говорят, что твой любимый цвет — бордо, — вновь включается в нашу беседу Хуан.
— Это правда. Я почти всегда выступаю в костюме цвета бордо с золотым шитьем. Есть у меня и черный костюм, но, когда я его надевал, всякий раз быки подхватывали меня на рога. После четвертого я убрал этот костюм с глаз долой.
Пако на минуту умолкает, потом бросает взгляд на меня и, улыбнувшись, продолжает:
— А еще был такой любопытный случай. Ты ведь знаешь, французы — большие оригиналы. Так вот, однажды они попросили меня принять участие в... оперном спектакле. Ставили «Кармен». Дело было в Ниме, спектакль шел в развалинах древнеримской арены. В третьем действии на сцену вышел я. Следом туда же выпустили быка. Коррида была проведена по всем правилам. Только не под пассадобль, а под музыку Жоржа Бизе. Я сражался, а мой двойник — Эскамильо пел: «Тореадор, смелее!»
— И часто ты выступаешь за границей?
— Бывает. Это интересно мне самому: для меня спектакль перемещается с арены на трибуны. Реакция публики совершенно непредсказуема. Одни восхищаются корридой, другие ужасаются, но равнодушных не бывает!
— А есть ли страны, куда ты мечтал бы попасть?
— Есть. И первая из них — Советский Союз...
По дороге в Мадрид Пако предложил:
— Заскочим на минутку к ганадеро. Его зовут Мартин Власкес, и он чудесный человек. Его «ганадерия» — бычья ферма — поставляет быков для всей Испании и даже экспортирует за границу.
В местечко Валь-де-Олива, где расположена ферма Мартина Власкеса, мы приехали под вечер. Гостеприимный хозяин, предупрежденный матадором по телефону, встретил нас на пороге своего дома. Он обнял Пако, пожал руку каждому из нас. И предложил, пока светло, осмотреть стада.
Мы пересели в «джип» и двинулись. Первая остановка у изгороди, за которой паслись молодые бычки. Мартин открыл ворота, и мы въехали внутрь. Животные смотрели на нас с недоверием и не торопясь отходили в сторону.
— Это мой молодняк, — пояснил ганадеро. И показал на вторую ограду — за ней разгуливали крупные животные.
— А этим лучше поперек дороги не вставать... Давайте подъедем поближе. К моей машине они привыкли.
Мы приблизились к изгороди, и все стадо повернуло головы в нашу сторону. Мощные фигуры быков фантастически выросли в последних лучах заходящего солнца. Я достал фотоаппарат.
— Ни в коем случае! — схватил меня за руку Мартин. — Услышав щелчок, они разнесут ограду! И «джип» не спасет!
Ганадеро позволил сделать снимок, лишь когда мы удалились на расстояние, с которого животные вроде не могли услышать, как я манипулирую своим «Киевом-10». И все же, едва щелкнул затвор, два или три быка подняли головы и насторожились. Но мы уже выезжали через главные ворота...
Мартин Власкес отпустил нас только после того, как мы осмотрели небольшую арену, специально оснащенную для испытания подрастающих животных на агрессивность.
И вот снова за окном машины горы, долины, огни городков и деревушек, поля и леса. А в голове звучали слова Лорки, повторенные Пако Камино, когда мы отправлялись в обратный путь и он желал — и себе и нам — хорошей дороги: «Карта Испании — это шкура быка, не правда ли?»
Анатолий Красиков
К неведомым берегам. Глеб Голубев
Быстро убывали запасы пресной воды, хотя предусмотрительный капитан принял меры для их пополнения сразу же, как повернули домой. Пошел дождь, и Чириков приказал собирать стекающую с парусов и снастей воду. У нее был горький смоляной привкус, но матросы только причмокивали и посмеивались:
— Ничего! Здоровее будем. Подольше не сгнием.
Но все равно пришлось воду экономить. Того ради ввели строгую норму. А вскоре капитан приказал два дня варить людям кашу лишь на обед и только каждый третий день давать ее, как раньше, и на обед, и на ужин. Тяжело приходилось. И так от нелегкой работы при холодной, дождливой погоде матросы ослабели, истощали. Но никто против обыкновения не ворчал. Все понимали: надо беречь воду.
Хорошо, дров пока хватало. Радовался Чириков, что предусмотрительно взял их в это плавание побольше. Но и дрова следовало беречь, ведь к берегу пристать нельзя...
Они вроде отвернули от земли в океан, пошли домой. Но чаемая Земля Американская, принявшая их так неласково, теперь никак не хотела отпустить. То и дело замечались признаки близкой земли: то чайки появятся или береговые утки, то качается плавучим островком на волнах морская капуста. А то вдали за дождем и туманной дымкой смутно замаячат горы.
Это потому, что плывут они все еще вдоль берега, круто заворачивающего тут на запад полуостровом Аляска, как его потом назовут. Но Чириков и его штурманы еще не знают того. Ведь эти берега пока никем не нанесены на карты.
В последний день июля с борта «Святого Павла» уже отчетливо увидели берег. И Чириков догадался, понял: это все та же Земля Американская, все время плыли они вдоль нее. День за днем все те же крутобереги и на них хвойные леса высокого росту.
Места и тут, хотя заплыли уже гораздо северней, были веселые, богатые всякой непуганой живностью. На скалах грелись моржи, сивучи, морские бобры. А вдоль берега плавали киты. Как жаль, что нельзя пристать и осмотреть эту землю получше. И воды бы набрали пресной — свеженькой, ключевой...
Плыли все дальше вдоль берега, нанося его на карту, мимо бесчисленных островков, которые потом станут излюбленными богатейшими охотничьими угодьями русских промышленников.
Ах, как жалел Чириков, что нельзя исследовать эту землю, выяснить, какие минералы прячут в себе скалы, какие, может, неведомые еще науке растения и травы таятся в дремучих лесах!
Повернули от берега круто в открытый океан. Паруса взяли ветер и понесли их домой, на запад.
Теперь кашу варили через день только на обед. Кормились всухомятку — сухарями с маслом. Наверное, Чириков бы не решился столь жестоко урезать рацион, но потребовали сами матросы:
— А то и вовсе родной земли не увидим.
Утешали себя шуточками:
— Ничего, ребята, горячее едят подьячии.
— Истинно сказано! А голодные едят холодное.
Иногда, как уже без горячего становилось невмоготу, варили солонину в морской воде. Но такое кушанье усиливало жажду. Некоторые исхитрялись, держали во рту свинцовые пули. Уверяли, будто от этого пить меньше хочется.
Увеличили винную порцию, но даже это не радовало. Бывалый боцманмат Трубицын качал головой и вздыхал:
— Грешен, люблю пропустить чарочку, однако согласен лучше по гроб жизни на водопитие...
— Меньшой бы на корабле уже помер с голоду, вечно ему есть хотелось...
— Да, крепко они нас подкузьмили. Кабы не потеряли из-за них обе шлюпки, запаслись бы водичкой, вдоволь пили. Кашу варили, чайком бы грелись...
— Ты что! Как о товарищах говоришь? Грех. Может, их перебили всех, а ты!
— Верно, негоже, братцы.
— А что же с ними все-таки вышло? Куда они подевались?
— Конечно, дикие перебили.
— Всех?! И с первой шлюпки и со второй? А кто же тогда костры жег, сигналил?
