вперёд и чуть вверх, на макушки деревьев.
— Как служба? За такой блестящей экспедицией обязательно должно последовать повышение, — заметила госпожа Синигерд.
— Я вышел в отставку, — сказал Реттлинг.
Она посмотрела на него удивлённо.
— А я думала, ты безгранично предан морю.
— Я был болен, — сказал он. — Я носил под сердцем холодный и мучительный камень, но в этом плавании я от него избавился. Я жил прошлым... А точнее, ждал смерти. Искал её в объятиях моря. Но теперь мне стало легче дышать.
— В тебе что-то переменилось, это чувствуется, — молвила госпожа Синигерд задумчиво. — У тебя даже взгляд стал другой... И походка. Ты как будто помолодел. Ты сейчас выглядишь даже моложе, чем когда мы впервые встретились.
— Не так уж много и лет прошло с нашей последней встречи, — усмехнулся Реттлинг.
— Возраст Генилейв плюс девять месяцев. — Госпожа Синигерд снова затянулась.
Они помолчали, шагая. Реттлинг напомнил:
— Ты так и не ответила. Как она называет твоего мужа?
— Она знает, что у неё есть настоящий батюшка, — сказала госпожа Синигерд. — Ей известно, что он моряк и всё время находится в плаваниях.
— Всё, отплавал уже своё, — пробормотал Реттлинг.
Они снова шли вдоль хвойной изгороди. Через неё перелетел мяч и со стуком упал к ногам Реттлинга, а вскоре послышался и топот детских ножек. Ножки бежали по ту сторону изгороди, чтобы обогнуть её, а сапоги Реттлинга шагали по эту.
Они встретились в конце изгороди — маленькие ножки в белых башмачках с голубыми бантиками и чёрные начищенные до блеска сапоги. Обладатель сапог подхватил носительницу башмачков на руки, вжался губами в круглую румяную щёчку и прошептал:
— Не бойся, родная. Вот батюшка и вернулся из плавания. Больше он не покинет тебя никогда.
Её ручки обняли его за шею, а госпожа Синигерд сказала мужу:
— Познакомься, Гиндрох: это Реттлинг, отец Генилейв. Мы с ним вынуждены были расстаться из-за его службы, но теперь он закончил её. Думаю, ему уже ничто не помешает принять моё предложение.
Реттлинг, глядя в синие глазки с оттенком точь-в-точь как у него, сказал:
— Уже ничто не помешает твоему батюшке ответить «да». И быть с тобой.
Эпилог, часть 4. Там, где живёт любовь
Снова Верхняя Геница праздновала Йорлагсдааг, снова под открытым небом жарились целые мясные туши, витал аромат цветения садов и слышались песни. Бенеда нынче тоже решила пропустить год, не выбирать нового супруга: ей пока хватало и имеющихся.
— Неужто стареешь, дражайшая госпожа? — позволил себе пошутить старший муж, Дуннгар. — Уж сколько лет никем новеньким семью не пополняешь!
Бенеда хмыкнула.
— При чём тут «старею»? Просто надобности пока нет новых охламонов заводить.
Нынче у костоправки была большая радость: в гости приехала Онирис со всем своим семейством: супругами Эллейв и Эвельгером, батюшкой Тирлейфом и братцами, а также с трёхлетними дочками-близняшками — Изантрауд и Ги́ндгерд. Прибыла с ними и Игтрауд с сыновьями, а также супругами Арнугом и Одгунд. Последняя взяла перерыв в службе, чтобы воспитывать годовалую дочку. Для обзаведения потомством Игтрауд «одолжила» ей Арнуга, а тот охотно согласился помочь. Его сыновья, Э́ульф и Бро́нильм, уже давно резво бегали, а малютка Бранго́рис ещё только делала свои первые шаги.
Сейчас Арнуг, держа её за ручки, помогал ей гулять по весенней травке. Её пухленькие, как колбаски, ножки топали по земле Верхней Геницы, а чуть позади, подстраиваясь под её неловкую малышовую поступь, передвигались батюшкины ноги — большие, сильные и стройные. Батюшка был высокий, как дерево, ласковый и добрый, с ним было хорошо, спокойно и надёжно. Какое беззаботное счастье, когда ты маленькая-маленькая, чуть выше этой травки, а батюшкины руки поддерживают тебя, и ты знаешь, что не упадёшь...
Ниэльм с Эрдруфом подрались прямо в день приезда — выясняли, кто сильнее. Эрдруф, вымахавший в здоровенного парня, решил проучить «этого городского зазнайку», да не на того напал. Будущий курсант Корабельной школы тоже даром времени не терял — готовясь к поступлению, занимался и науками, и физической подготовкой, а потому у них вышла ничья, хоть Ниэльм был и младше, и меньше ростом.
Бенеда, влепив отпрыску подзатыльник, сурово сказала:
— Что, давно плётки задница твоя не пробовала? Ростом почти с меня, а иной конь поумнее тебя будет! Зачем опять кулаками машешь? Зачем гостей обижаешь?
— А чего он? — ноющим плаксивым басом протянул сын, пальцем показывая на Ниэльма, который спокойно отряхивал пыль с кафтана. — Думает, что раз он моряком хочет стать, так теперь ему можно важничать? Спеси в нём больно много, сбить не помешало бы!
Бенеда погрозила ему сжатым в кулаке кнутом, и парень убежал.
Эллейв прогуливалась вдоль берега Одрейна с девочками. В её стальной руке была ладошка Гиндгерд, а за живую держалась Изантрауд. Под огромным раскидистым деревом они встретили большую груду камней, аккуратно сложенную в виде конуса. Изантрауд хотела вскарабкаться на неё, но Эллейв сказала:
— Не надо, детка. Это надгробие.
Девочка оробела и прижалась к ней.
— Здесь кто-то похоронен? — прошептала она.
— Не бойся, под камнями никого нет. Это не настоящая могила, а просто памятник. — Металлическая рука скользнула по светлым волосам девочки, по нежности не уступая настоящей.
Задумчивая Гиндгерд, сестрица непоседливой Изантрауд, смотрела на камни большими голубыми глазами, а потом вдруг заплакала. Эллейв подхватила её в объятия и расцеловала, успокаивая. Она узнала её сразу, как только девочка появилась на свет, и была с ней особенно внимательной и нежной. Изантрауд она тоже любила, но та была больше папина дочка — тянулась к Эвельгеру. И это было взаимно: он хоть и не знал правду о том, кем она была в прошлой жизни, но чувствовал свою дорогую душу в ней.
Тем временем нарядно одетая Збирдрид проехала по улицам Верхней Геницы, снова приковывая к себе всеобщее внимание. Остановив Зейдвламмера у одной особенной калитки, она позвала:
— Эй, нахалёныш! Кимергильд! А ну, выйди, покажись!
На крыльце появился изящный, но достаточно крепко и ладно сложённый парень с рыжевато-каштановой гривой волос и карими глазами, в самом соку цветущей юности, со стройными ногами, точёной тонкой талией, плоским твёрдым животом. В его сложении преобладала гибкая тонкокостная утончённость, но был наработан и недурной корсет из сочных и упругих, гармонично развитых мышц почти без подкожного жира. Одет он был в белую рубашку без пояса и короткие
