я к тебе, а ты глаза на меня таращишь: ты кто такой, мужик?!
— Не приведи Бог! — ужаснулся Брянов, но у него появилась трезвая мысль. — Допустим, я забыл тот день, в который ты родился, и — даже весь первый год твоей жизни. Но ведь у меня осталось в памяти остальное время общения с тобой как со своим сыном. Я все равно буду знать, что ты мой сын. Более того, у меня еще останутся в памяти те годы, когда я не только возился с тобой пятилетним или десятилетним, но и помнил твой день рождения. То есть я помню того самого себя, который помнил твой день рождения. Вот такой парадокс!.. А кроме того, есть еще более простой вариант. Я помню, что ты мой сын, а потому способен автоматически, невольно дофантазировать и день твоего рождения… По-моему, человек на такое вполне способен. Сила воображения часто бывает сильнее чувства реальности. Опять же книги, кинофильмы… Что-то подобное мог увидеть в тех же сериалах по телевизору. Ты ведь знаешь, даже при очень серьезных травмах мозга другие его части способны взять на себя управление разными функциями… Бывали даже случаи, когда при разрушенных зрительных центрах человек потом постепенно начинал видеть.
— Ну вот! А я о чем говорю! — снова встрепенулся сын. — Ты же мою гипотезу повторяешь, только другими словами.
Брянов задумался, а вернее, от всего отрешился. Он осмотрелся в своем маленьком мирке, площадью двадцать пять квадратных метров, который еще казался ему непоколебимой опорой. Он посмотрел на шкаф с книгами, из которых две трети он так и не прочел, на свой обшарпанный и родной диван, на «профессорский» письменный стол, подаренный ему родителями при поступлении в институт и казавшийся в этой квартирке каким-то дворянином, угодившим в мещанство. Он окинул взглядом в сущности случайную коллекцию всяких безделушек и сувениров, расставленных там и сям и слабо напоминавших о разных годах и разных событиях.
— О чем мы тут с тобой говорим… — философски вздохнул он, невольно пытаясь подвести какой-то итог.
Чему итог? Выходило вдруг — чуть ли не всей жизни.
— Ведь наверняка они все слышат — и ни гу-гу, — не сомневался он. — Вот заразы!
— А как только мы обо всем догадаемся, так они сразу и появятся, — напомнил сын о том, что и этот уютный мирок уже оказался под опекой каких-то таинственных и грозных сил.
— Вот-вот, так добрые волшебники никогда не поступают. Поэтому ничего хорошего я и не жду. За всем этим стоят злые гномы… Я их как людей прошу: объясните мне все, как есть. Я — честный гражданин. Родина скажет «надо» — я готов, пожалуйста. А бессловесной пешкой я быть не желаю.
— Подожди, бать. Может, еще спасибо им скажешь. Смотри, всех остальных в какую-то больницу увезли. А ты разгуливаешь под охраной. Зайди в казино, проиграй хоть миллион зелеными — и покажи им вместо баксов фигу. Твои телохранители там все разнесут, если тебя хоть пальцем тронут.
— Вот это меня больше всего и пугает, — сказал Брянов, не чувствуя, однако, страха, а фигурально обращаясь к здравому смыслу. — Может, я уже какой-нибудь монстр… Как, Саш, еще не заметно?
Сан Саныч со скептически-робкой улыбкой стал приглядываться к отцу.
Зазвонил телефон.
Брянов с удивительным спокойствием снял трубку. Трубка показалась ему гораздо теплее уха.
— Монстр слушает вас, — совершенно не удивляясь своему ответу, сообщил в телефон Брянов и подмигнул сыну.
Несколько секунд длилась пауза.
— Это господин Брянов? — послышался затем деловитый женский голос.
— Это бессмертная душа господина Брянова.
— Соединяю вас с господином Модинцевым, — бесстрастно сообщила другая бессмертная душа.
Фрагмент 9. МОСКВА. К ЮГУ ОТ КРЕМЛЯ
— Я вызвал вашего духа, — сказал Марк Модинцев, не глядя на сидевшего в его кабинете человека в сером костюме и синем галстуке в пеструю крапинку.
Александр Брянов не ведал, что его собеседник готовился к разговору с ним так же основательно и, пока тот вел беседу с сыном на философские и научные темы, успел провести большую конкретную работу.
Чего не испытывал Морган, в отличие от Брянова, так это страха или робости, да и всяких научно-фантастических гипотез он не вынашивал. Но тем не менее, как и Брянов, был уже серьезно озабочен.
Он долгое время полагал, что достиг такого статус-кво, при котором вряд ли кто-нибудь когда-либо станет использовать его как пешку в игре, ведущейся по неизвестным правилам. Теперь он, обдумав положение, сделал единственный возможный философский вывод: от судьбы не уйдешь. И поставил перед собой конкретную задачу: превратиться из пешки в другую фигуру, более уважаемую и, главное, более информированную.
…Человек в сером костюме ничего не ответил и даже не пошевелился, как бы оставляя за Морганом полную свободу действий.
— Модинцев слушает, — вышел Морган на связь.
Еще тогда, в машине, приняв первый сигнал от таинственной личности по фамилии Брянов, он сразу начал действовать: вновь связался со своими знакомыми из ФСБ. Между высокими структурами ФСБ и ГРУ произошел короткий обмен информацией. Далее пришли в движение низшие исполнители. Перед домом Брянова вскоре появился мебельный фургон, стоимость которого превышала общую стоимость всех роскошных гарнитуров, выставленных во всех мебельных магазинах Москвы, а в кабинете Марка Модинцева появился человек «одного с ним звания». Фургон экранировал телефонную линию таким образом, что запись разговора можно было произвести только на другом конце связи, а человек в кабинете Моргана присутствовал как бы просто так, для порядка.
— Добрый день, Марк Эдуардович.
— Возможно, что добрый…
— Вы правы, теперь слово «возможно» нужно приставлять к каждому слову.
— Нельзя ли поконкретнее?..
— Это возможно. Речь идет об Инге Леонидовне Пашковой…
— Ну, и что вы замолчали?
— Я просто даю вам возможность сориентироваться.
— Я давно сориентировался и даже знаю наверняка, что вы мне скажете. Вы скажете: ей нельзя принимать мнемозинол, это лекарство вредно для здоровья, очень опасно…
Морган не заметил, как человек в сером костюме покривился, когда он произнес название «лекарства».
— Я полагаю, что Инга Леонидовна уже приняла его… — послышался вещий голос Брянова. — И поэтому ее увезли в такое место, которое известно под кодовым названием «больница».
Морган всем торсом повернулся к «гостю» и заметил, что тот умело скрывает удивление, если не смятение.
— Что вы имеете в виду
