О кяризах мне много рассказывали в колхозе «Захмет». Бахарденский район, где находится этот колхоз, расположен в предгорьях Копетдага, в семидесяти километрах к западу от Ашхабада. В давние времена это была территория древнего Парфянского государства, и в богатой столице Нисе жил отважный и смекалистый мастеровой люд. Кому-то пришла в голову мысль доставить подземным путем подпочвенную воду предгорий в города и аулы. И доставили. Построили подземный водовод. Имя мастера, правда, неизвестно, но древние летописцы утверждают, что одни из первых кяризов были сооружены именно здесь.
Рассказывают, что Чингисхан долго осаждал средневековый город-крепость Шахрислам. Завоеватель недоумевал: лазутчики доносили, что в городе нет источника питьевой воды, а жители между тем держались стойко и сдаваться не собирались. Оказалось, что они использовали воду скрытой под землей древней ирригационной системы. Нашелся предатель, который открыл Чингисхану тайну кяризов, и он приказал их разрушить...
Что же представляет собой кяриз? Это вырытые глубоко под землей трех-четырехкилометровые тоннели, по которым самотеком бежит вода. Скапливаясь в породах предгорий, вода сама не в состоянии просочиться через глинистую почву более низменных участков. И мастера-кяризники ей помогают, точно определяя место закладки и направление водоводов. Прокладывая тоннели, мастера через определенные промежутки выводят наверх колодцы-диканы. Говорят, что поля хлопчатника, орошенные из подземных водоводов,— самые урожайные, а зеленый чай, заваренный на кяризной воде,— самый вкусный. Вода кяризов нужна и сегодня: ведь Каракумский канал не в состоянии напоить всех и вся в этих засушливых краях. Потому-то не исчезает и ныне профессия кяризника.
Кяризники следят за действием подземных водоводов, восстанавливают разрушенные линии. Работа эта требует выносливости, недюжинной силы, сноровки. Мастеру-кяризнику Дурды Хиллиеву за пятьдесят. На первый взгляд не скажешь, что он способен по четыре-пять часов орудовать в тесной галерее киркой и отбойным молотком. Худой, угловатый, мелкие морщинки разбегаются по лбу и впалым щекам. Зато руки — жилистые, узловатые, а взгляд голубых глаз — цепкий. В кяриз Дурды попал еще мальчишкой. Тяжелое тогда было время. С первыми залпами войны опустело село. Мужчины ушли защищать Родину от фашистов, их жены и сыновья остались выращивать хлопок. Тогда и приглянулся старому мастеру-кяризнику Ата Нурмухамедову шустрый, востроглазый паренек. Поначалу Дурды вместе с женщинами таскал с гор арчу для укрепления стен колодцев, крутил тяжелый и громоздкий ворот-чарх. А потом настал день, когда он впервые опустился в кяриз. С тех пор прошло уже более сорока лет. Дурды стал отцом десятерых детей, с ним уважительно здороваются аксакалы, и все в округе величают его усса Дурды.
Среди мастеров-кяризников нет равных Дурды Хиллиеву. Вот только ноги у него стало прихватывать перед непогодой. Но такова участь не одного поколения кяризников. Ведь замой и летом под землей приходится работать по колено, а то и по пояс в воде.
...Привычно упираясь локтем в бок, мастер держит в руке светильник и легко, плавно движется по темному коридору. Мне никак не удается развернуться в узком проходе — мелкими, гусиными шажками отхожу назад. Вода бьет по ногам, течение заметно усиливается. Наверное, в этом месте случился обвал и глинистая порода сузила проход. Наконец я боком протискиваюсь между бетонными плитками-паланами, которыми крепятся стены галереи. Дурды подбадривает меня:
— Еще немного, сейчас до развилки дойдем, там передохнем.
За спиной слышу покряхтывание Реджеба. И ему нелегко. Кяризником он стал совсем недавно. До этого, правда, тоже имел дело с водой — работал в колхозе поливальщиком.
На развилке просторнее. Можно распрямиться, перевести дыхание. Я зачерпываю воду, ополаскиваю лицо. Дурды пристраивает свой светильник в нише, выдолбленной в глинистой стене, и достает из-под шапочки, прикрывающей бритую голову, сигареты. Прикуривает от светильника. Слышно, как плещется вода.
— Дурды,— спрашиваю я,— наверное, всякое случалось под землей?
— Было, было, много было,— кивает головой мастер.— Потом расскажу. Наверху...
— Светильники здесь оставим или с собой заберем? — спрашивает Реджеб.
— Якши, якши,— отвечает Дурды. Ясно — оставим в кяризах, завтра сюда опять спускаться.
Подходим к колодцу. «Давай»,— хлопает меня по плечу Дурды и кивает на веревочную петлю, свисающую над водой. Я кладу на нее клубок тряпок и усаживаюсь поудобнее на «ишака», как кяризники шутливо называют это нехитрое приспособление. Трос натягивается, и мои ноги отрываются от воды. Медленно плыву вверх. Стараюсь держаться свободнее и прямее — шахта колодца узкая, и из стен, укрепленных ветками арчи, кое-где торчат гвозди. Все ближе солнечный глазок кяриза, который снизу казался размером в пятак. Наконец я наверху. Упираюсь руками в горловину колодца, стараясь освободиться от петли, но меня тут же подхватывает подмышки, буквально выдергивает из дикана бригадир Я зим Шихмухамедов. Через несколько минут рядом со мной валится на выгоревшую траву Реджеб, а вскоре над колодцем появляется голова Дурды. В зубах крепко зажат мундштук с дымящейся сигаретой...
Кяризники стали складывать инструмент. Над долиной — томительный полуденный зной. Еще только конец апреля, но уже сникли, пожухли травы, осыпались, почернели маки. Высокая гора Тагарев занавешена пыльной дымкой. Над морщинистым бурым предгорьем лениво парят орлы.
— Теперь можно и вспомнить,— растягивает слова Дурды и опускается на траву.— В пятидесятом, да, точно через два года после ашхабадского землетрясения, расчищали мы завал в кяризе. Дело привычное — киркой тюкай и тюкай. Вдруг вода как хлынет! Меня сбило с ног, потащило. До потолка залило галерею. Потом ничего не помню... Очнулся — в какой стороне колодец, едва соображаю. Спасло то, что вода тут же схлынула...
— А помнишь, как после сильного дождя селевой поток прорвался в галерею? — хмурит брови Язим. Он молодой бригадир, и ему хочется выглядеть перед мастерами солидным и опытным. Язим то и дело поправляет щегольскую черную шляпу, держится важно.
— Да, было дело,— отозвался Дурды.— День и ночь рыли тогда новую кяризную линию, чтобы выйти к старой трассе.
— Кстати,— бригадир поднимает палец,— у нас каждый кяриз имеет свое название. Мы были сейчас в Букыри-кяризе. А есть еще Келета-кяриз, Токли-кяриз, Дяли-кяриз, Хан-кяриз. Обычно линии названы в честь мастера, строившего или восстанавливавшего их.
— Наверное, не каждый может стать кяризником? — спрашиваю я бригадира.
— Приходят, уходят. И так бывает. Сам видел, какая работа. Но я не об этом хочу сказать.— Язим осторожно тронул меня за плечо.— Вон, видишь паренька в джинсах, который затаскивает ворот на машину? Это мой брат Хабиб. Сын Дурды тоже у нас в бригаде работает. Теперь сам решай, кто и как становится кяризником.
Я беру у бригадира зеркальце и подхожу к колодцу. Солнечный зайчик, скользнув по стенкам, осветил дно. Вода кажется неподвижной, словно молчит, ждет, прислушивается...
В. Супруненко Туркменская ССР
Полнозвучный голос о-дайко
П омм! — как отзвук дальнего грома над горой Кимпоку. Тумм. Тумм — как тяжкий накат волн в заливе Мано. Тах-тах-тах...— как точные удары кисти каллиграфа. Бац, бац, бац, бац — как звонкие шлепки валька по мокрому белью.
Бух-бух-бух-бух-бух — как биение крови в жилах.
Гремят барабаны на острове Садо — тревожно, настойчиво, неутомимо, яростно...
Барабаны с древнейших времен сопутствовали японцам в их жизни. Мифология отводила этим инструментам важное место: во время ритуальных музыкальных спектаклей именно барабанный ритм выманивал богиню солнца из пещеры, где она отдыхала от трудов. И разгоралась заря, и начинался новый день.
Уже в начале нашей эры барабаны были распространены очень широко. По крайней мере, в гробнице, датируемой третьим веком, археологи нашли скульптуру, изображающую человека с барабаном в руках.
Голос барабанов звучал на всех торжествах, а праздник весны без этих инструментов вообще был немыслим: деревенские музыканты (в оркестры, помимо барабанов, обязательно входили медные гонги и флейты) своей игрой испрашивали благоволения синтоистских богов: от мастерства исполнения — верили крестьяне — зависели виды на урожай.
Барабаны использовались не только для связи с богами, они еще и определяли... границы деревень. В каждом селении перед храмом устанавливали большой барабан, походивший на здоровенную бочку. Вся территория, на которой можно было услышать звуки храмового барабана, считалась принадлежавшей данной деревне.
