— Какого черта ты все время цепляешься к парню?
И Колльберг ответил:
— Чтоб сломать его показную самоуверенность и дать ему возможность приобрести настоящую. Чтобы он стал хорошим полицейским.
Может быть, у Колльберга были тогда основания. По крайней мере, Стенстрём с годами стал хорошим полицейским, трудолюбивым и достаточно сообразительным. Внешне он был настоящим украшением полиции — красивый, с приятными манерами, натренированный, спортсмен. Хоть бери его и снимай для рекламного плаката, чего нельзя было сказать о многих других. Например, об обросшем жиром Колльберге. Или о стоике Меландере, внешний вид которого не противоречил тезису, что самые нудные люди часто бывают наилучшими полицейскими. Или о красноносом, неказистом Рённе или Гюнвальде Ларссоне, который мог на кого угодно нагнать страху своим гигантским ростом и грозным взглядом. Или о нем самом, Мартине Беке. Он вчера вечером посмотрел на себя в зеркало и увидел длинную, понурую фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серыми глазами.
Обо всем этом Мартин Бек думал, глядя на предметы, которые Колльберг один за другим вытягивал из ящиков и складывал на стол.
С тех пор как Стенстрём положил на полку служебную фуражку и продал давнему приятелю из полицейской школы свою форму, он работал под руководством Мартина Бека. За пять лет он научился практически всему, что должен знать сотрудник полиции, возмужал, преодолел неуверенность и робость, оставил свою комнату в отцовском доме, а затем поселился вместе с женщиной, на которой, по его словам, думал жениться. В это время умер его отец, мать переехала в Вестманланд.
Мартин Бек должен был знать о Стенстрёме почти все, но на самом деле его знания были ограниченными.
Порядочный парень Честолюбивый, настойчивый, ловкий и сообразительный. А с другой стороны — немного робкий, все еще несколько наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто не без этого?
Может быть, у него был комплекс неполноценности? Например, перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём стоял в двух метрах и взвешивал, что ему делать.
Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать?
Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали.
Наконец осталась только одна вещь — серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый.
Колльберг повертел его в руках.
— Очень старательно заклеен.
Он пожал плечами, взял нож для бумаг и разрезал конверт.
— Ага,— сказал Колльберг.— Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.
Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой.
— Это его невеста,— почти беззвучно сказал Мартин Бек.
— Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус.
Мартин Бек по обязанности начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и даже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.
Колльберг не испытывал таких сомнений. К тому же он был чувственным.
— Она дьявольски хороша! — восторженно сказал он, продолжая просматривать снимки.
— Что ж, завтра ты сможешь увидеть ее воочию,— сказал Мартин Бек.
— Да,— сразу погрустнел Колльберг.— Не очень веселая будет встреча.
Он собрал фотографии и сложил их в конверт.
Они потушили свет и вышли из кабинета.
— Кстати, как тебя вчера вызвали на Норра Сташунсгатан? — спросил Мартин Бек уже в машине.— Гюн не знала, где ты, когда я позвонил, а ты прибыл туда раньше меня.
— Совсем случайно. Когда мы попрощались, я еще пошел бродить по городу и на Сканстулльсбру встретил радиопатруль с двумя парнями, которые меня узнали. Их как раз оповестили по радио, и они повезли меня туда. Я оказался там одним из первых.
Когда поезд метро остановился на станции «Шермарбринк», Колльберг уже ожидал на перроне. У них с Беком была привычка всегда садиться в последний вагон, в результате они часто встречались, даже не договариваясь заранее.
Они вышли на площадь Медборгар и направились по Фолькунгагатан. Было уже десять минут десятого, и сквозь тучи выглядывало бледное солнце.
За углом, когда они уже свернули на Эстётагатан, Колльберг спросил:
— Не слыхал, как там с раненым?
— Перед выходом я звонил в больницу. Операция удалась настолько, что Шверин еще жив. Но все еще без сознания, и врачи ничего не могут сказать об исходе.
— А есть надежда, что он придет в сознание?
Мартин Бек пожал плечами.
— Кто его знает. Будем надеяться. Они шли по Черховсгатан, пока достигли дома номер восемнадцать.
На табличке жильцов внизу стояла фамилия «Турелль», но на дверях квартиры на втором этаже была прибита белая карточка с надписью тушью: «Оке Стенстрём».
Открыла им невысокая девушка, Мартин Бек по служебной привычке отметил, что ее рост — метр шестьдесят.
— Заходите,— сказала она, закрывая за ними дверь.
Голос у нее был низкий и хрипловатый.
Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и голубую вязаную спортивную рубашку.
Она молча выжидательно постояла, пока Мартин Бек и Колльберг пристраивали на полочке шляпы рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешали плащи. Затем все пошли в комнату.
Оса Турелль села в кожаное кресло и поджала под себя ноги. Она показала на два стула, и Мартин Бек с Колльбергом тоже сели. Пепельница на длинном столике была полна окурков.
— Думаю, вы понимаете, что нам непременно надо как можно быстрее поговорить с вами,— сказал Мартин Бек.
Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла сигарету и глубоко затянулась. Ее рука чуть дрожала.
— Да, я понимаю,— наконец сказала она.— Это хорошо, что вы пришли. Я сижу в этом кресле с тех пор... ну, когда мне сказали... Все сижу и стараюсь понять... стараюсь понять, что это правда…
Ни Мартин Бек, ни Колльберг не знали, что сказать. В воздухе висела гнетущая тишина. Наконец Колльберг откашлялся и глухим голосом проговорил:
— Фрекен Турелль, можно вас спросить кое-что о Стенстр... об Оке?
Оса Турелль медленно подняла на него взгляд.
— Скажите мне, как все это произошло? — спросила ома.
— О"кэй,— ответил Мартин Бек и закурил сигарету.
— А куда Оке ехал? — выслушав его рассказ, спросила Оса,— Почему он оказался именно в этом автобусе?
Колльберг посмотрел на Мартина Бека и сказал:
— Мы надеялись узнать об этом у вас.
Оса Турелль покачала головой.
— Я не имею никакого представления.
— А вы не знаете, что он делал раньше, в течение дня? — спросил Мартин Бек.
Она с удивлением посмотрела на него.
— Он целый день работал. Вы же должны были знать, какая у него работа.
Мартин Бек какую-то минуту колебался, потом сказал:
— Последний раз я видел его в пятницу. Он заходил на работу перед обедом.
Она встала и прошлась по комнате
— Но он же работал и в субботу и в понедельник. Мы вышли вместе в понедельник утром. А вы тоже не видели Оке в понедельник?
Она посмотрела на Колльберга. Тот покачал головой и спросил:
— Он не говорил, что поедет на Вестберг? Или на Кунгсхольмсгатан?
Оса минуту подумала.
— Нет, не говорил ничего. У него было какое-то дело в городе.
— Разве он никогда не рассказывал о своей работе? — спросил Мартин Бек.
— Рассказывал. Но о последнем задании он молчал, Я даже удивилась. Обычно он рассказывал о разных случаях, особенно если было что-то тяжелое и запутанное. А на этот раз...
— Дело в том, что он не мог ничего особенного рассказать,— сказал Колльберг.— Последние три недели были исключительно бедны происшествиями. Мы сидели фактически без дела.
Оса Турелль пристально посмотрела на него
— Зачем вы это говорите? По крайней мере, у Оке последнее время было полно работы...
Рённ посмотрел на часы и зевнул.
Потом перевел глаза на кровать, где лежал забинтованный мужчина. Затем задержал взгляд на аппаратуре, которая поддерживала жизнь потерпевшего, и наконец на медсестре, только что сменившей пустую бутылку в капельнице.
