никогда не работал с
ним. Моя задача передать вам просьбу: будьте внимательней с книгой великого поэта. Возможно, это там, где
он никогда не был, но куда мечтал попасть. Будьте внимательны с цифрами, особенно с номерами домов. Это все, чем я могу быть полезен. Извините за беспокойство и прощайте».
Старик стал собираться сразу, как только передал лист Брянову. Пока тот читал, он встал и переложил трость из одной руки в другую.
— Если вы прочли, то окажите любезность вернуть мне это письменное свидетельство нашей встречи, — проговорил он, стоя над Бряновым.
Тот молча отдал листок, немного удивляясь тому, что, в сущности, не узнал ничего нового: старик зря так долго берег свое здоровье.
— У вас есть ко мне еще какие-нибудь вопросы? — тем не менее оказал встречную любезность живой свидетель событий едва не допотопной давности.
— Мне кажется, что с моей стороны вопросы неуместны, — заметил Брянов.
— Ваша деликатность делает вам честь… — сказал старик и, двинувшись по проходу, добавил: —…как никому из ваших предшественников.
Он уходил, ступая уже решительно, вовсе не как беспомощный слепец.
«Мы даже не представились друг другу», — бесстрастно подумал Брянов, когда вновь, на один миг, в дверях появился свет и он снова остался в зале один.
Он подвинул к себе «Божественную комедию» и, веером пролистав страницы, не заметил больше никаких пометок.
«Неужто она еще жива?! — предположил он, но не позволил Паулю Риттеру радоваться раньше срока. — Не в этом дело! Номер дома… Старик. Все к одному. Выходит, она помнила час нашего знакомства и думала, что я его тоже помню… Что значит „я“?! Эй, как там тебя звали до революции? Небось каким-нибудь Павликом. Ты помнишь, Павлик?.. Давай вспоминай живо, иначе нам обоим крышка — это я гарантирую».
Кафе «Фиалка»…
Когда Пауль Риттер подходил к столику, за которым сидела Элиза, она посмотрела на часы… и он спросил ее: «Здесь свободное место? Вы позволите?»… а она ответила: «Да. Я сейчас ухожу»… и улыбнулась.
Она знала время.
Она думала, что он тоже знает.
И тут Александру Брянову стало не по себе. Он осознал, что вся последовательность цифр может оказаться недоступной и для него, и для Пауля Риттера. Из-за такой мелочи, как маленькая причуда женского воображения. И когда Брянову сделалось страшно, он вдруг вспомнил другую последовательность — не цифр, а действий самого Риттера. Не возникло никаких новых картин — просто Брянов как бы невольным жестом правой руки включил знание, чуждое и его душе, и душе Риттера.
Была тонкая металлическая пластинка. Был контейнер с образцами всех разновидностей «вируса», в том числе и с вирусом новолуния, то есть «противоядием», за которым теперь, как Иванушка-дурачок, движется по дорожкам тридевятого царства Сашенька-дурачок. Контейнер был скрыт в особом отсеке, в стороне от основных лабораторных помещений, разрушенных бомбардировкой. На пластинке против вертикального ряда цифр — горизонтальные ряды крохотных бугорков. Если соскоблить бугорок, обнажится поверхность контакта. Затем, если пластинку вставить в открытый замок контейнера при включенной электрической цепи, контакты сработают, и тогда цифровой пульт замка «запомнит» введенный код. Чтобы открыть замок вновь, надо набрать на пульте тот самый код доступа. Пауль Риттер имел эту пластинку. По праву. Или украл. Он потребовал от Элизы, чтобы код доступа набрала она сама… Значит, он не хотел знать его! Не хотел помнить! Боялся, что кто-то потом воспользуется его памятью и проникнет в контейнер… Кого он боялся? И как тогда он сам собирался открыть контейнер повторно, если последний код доступа не знал никто, кроме Элизы… которая уже отплыла одна в Буэнос-Айрес… и которая сама подвергалась опасности. На что он рассчитывал? На то, чтобы никогда больше не открывать контейнер своими руками… Неужели…
Страх вдруг иссяк. Началась лихорадка. Брянов едва добрался рукой до галстука, растянул узел… Впору было поискать диагноз в «Трактате о заморских болезнях».
Неужели…
Вдруг снова открылась дверь читального зала, пустив на мгновение свет, — и вновь вошел безымянный старик.
Той же немощной походкой слепца он стал пробираться между рядами столов, и Брянов с досадой подумал, что опять не узнает ничего нового.
Старик уселся за тот же стол, как раньше щелкнул выключателем, как раньше пошуршал бумагами и тихо проговорил:
— Вам привет от Элизы.
«Все! Началось!» — подумал Брянов, уже не с досадой, а с каким-то равнодушным ужасом констатируя, что одной секунды, когда их взгляды пересеклись, хватило… Он теперь мог сказать наемному моряку Чезаре Монтанелли, что тот еще легко отделался.
— Спасибо… Мне кажется, мы где-то с вами встречались…
— Вы не ошиблись. Это был прекрасный летний день. До начала Второй мировой войны оставалось немногим больше трех лет. Вы прекрасно сохранились, молодой человек…
На этот комплимент Брянов грустно улыбнулся, как мог бы улыбнуться теперь разве что Пауль Риттер.
Старик вновь протягивал ему лист бумаги, на этот раз исписанный целиком. Другой лист.
«С тех пор Вы — третий.
Первые двое старались смотреть мне прямо в глаза и задавали конкретные технические вопросы.
По всей видимости, Вы вспомнили то, о чем он сам не хотел забывать, и я полагаю, что он мог бы Вам доверять. Я не знаю, какой силой Вы посланы, но Вам я готов ответить. Я буду ожидать Вас сегодня на чашку кофе по адресу Calle Barbero, 17 (это число само по себе не имеет для Вас никакого значения). Возможно, мне удастся показать Вам кое-какие фрагменты из Вашего путеводителя. Возможно, мы вместе найдем ответ на Ваш вопрос.
Не торопитесь. Завершите исследование текстов. Я встречу Вас. Мое нынешнее имя — совершенно лишний груз для Вашей памяти. Оно не поможет Вам и не имеет никакого значения.
Вернее будет представиться так: Я Тот Человек, Который Имел Приказ Стрелять В Элизу фон Таннентор. Мне кажется, у нас есть одно общее свойство: мы из тех, кто умеет по-своему оценивать приказы.
Подтверждение таково: одному из Ваших предшественников удалось пройти на шаг дальше, другого успели остановить на месте нашей встречи. Вы можете узнать, что с ним случилось, если повернете голову вправо. Я знаю, что Вы очень деликатны, но теперь — смотрите смело».
Брянов повернул голову и увидел в упор, с расстояния щелчка по лбу, один-единственный черный глаз: дуло пистолета. Стариковская рука не дрожала — наверно, он был когда-то профессионалом.
— Позади вас есть дверца, — тихо проговорил старик.
