Ковалёв. Павел, мы очень устали. До начала несколько минут… нет никого.
Паша. Им мастера приказали. Они боятся!
Молчание.
Ковалёв. Юра, не надо, я еле стою на ногах.
Паша. Юрий Алексеевич, не отказывайтесь от нас. (Причитает.) Не отказывайтесь от нас, не отказывайтесь от нас, не отказывайтесь от нас…
Юра. Паша, напомните мне, пожалуйста: я обещал в вашем формуляре фамилию Мичурин поменять на…
Паша. Да не надо… Не заслужил я… А фамилию я хотел взять Циолковский.
Юра. Спасибо, теперь я запомню.
Паша. Подождем еще? Кто-нибудь придет. Придет, придет, придет…
Сидят молча. Паша время от времени поворачивает голову и прислушивается. Осторожно ступая, входит Екатерина Федоренко; в руках – рулон.
Ковалёв (устало). Юра, смотри: пришел твой первый слушатель. Что же вы остановились там? Прошу вас! Проходите.
Федоренко стоит в проходе, озирается: высматривает Пашу.
Паша. Нет! Ее сюда не надо!
Ковалёв. Мы просим вас! Пожалуйста! Проходите, проходите!..
Федоренко (удивленно). Чего это вы меня приглашаете? Я и без приглашения войду. (Паше.) Чего это со стариком?
Паша. Иди сядь туда – и будь молчащей.
Ковалёв. Вы прочитали объявление? На дверях утром висело объявление.
Федоренко. Еще мне только осталось объявления читать!
Паша. Сорвали его.
Ковалёв. Вы не стойте, проходите садитесь. Может быть, вы хотите к окну поближе?
Федоренко. Да что вы меня усаживаете! Я и так сяду.
Паша (указал на рулон). Откуда это у тебя?
Федоренко. Мужчина отдал: не хотел машину забивать. Он с этой… с нашей, с телевизора… Сказал – импорт.
Паша. А ты и рада! Побирушка!
Федоренко. Дурак, я что это – себе? Продам: детям к зиме что-то надо… (Ковалёву.) А что здесь такое состоится?
Ковалёв. Видите ли, здесь будет лекция…
Паша. А ты думала концерт?
Федоренко. Концерт я сама могу устроить.
Ковалёв. Любой стул вам.
Федоренко. За что такие почести?
Ковалёв. Я вас до сегодняшнего дня не встречал в нашей библиотеке.
Федоренко. Да меня сюда Пашка не пускал: я ему каждый раз обещалась поджог здесь сделать. Грех на душу не хотелось брать – монастырь все-таки… А библиотеку вашу я бы сожгла!
Ковалёв. Может быть, сегодня вы станете нашим читателем.
Федоренко. Хватит с меня, это вон кто читает!
Паша. Замолчи, Федоренко, никаких чтобы выкриков и замечаний!
Федоренко. Ну-ка пойди-ка сюда, Пашка! Скажу что, слышь?
Паша. Это я дома у тебя «Пашка»! Здесь я – Константин Циолковский.
Федоренко. Враг! Я тебе сейчас дам такого Циолковского! Гад!
Паша. Сядь и будь молчащей!
Федоренко. Я тебе дам Циолковского, Мичурин проклятый!
Юра. Все. Боюсь, что больше никто не придет.
Паша заплакал.
Паша (кричит). Эй, вы! Инвалиды! Вы же еще людьми называетесь! Вы вспомните, про что он всем рассказывал! Он, как детям, читал вам… И вы от него отреклись! Что вы потерять боитесь?!
Юра выходит и тут же возвращается с магнитофоном и длинным проводом в руках.
Юра. Паша, можно вас попросить включить в сеть?
Ковалёв. Что это, Юрочка?
Юра. Мне привезли пленку. Сейчас я дам послушать. Я попросил, мне записали голос. Ну голос… Тот самый.
Паша включает магнитофон в сеть, Юра нажимает на клавишу: слышен городской шум, звук медленно проехавшего трамвая, гудки автомашин, гул человеческих голосов. И вдруг в этих звуках, отчетливей остальных, зазвучал высокий юношеский, почти детский голос: «Здравствуйте, дорогие товарищи! Сегодня двадцать второй день первого осеннего месяца, сентября. С утра показались лучи восходящего солнца. Они принесут потепление. Будет тепло…»
Федоренко. Пашка, Модеста украли.
Паша. Затихни, Федоренко!
Федоренко. Да я тихо тебе говорю. Мне бабы сказали: какие-то парни его на самосвал грузили. Номер записали. Номер у меня есть.
Паша подошел совсем близко к магнитофону; склонив голову, утирает слезы. Лицо его светлеет, принимает обычное восторженное выражение. Слышны звуки улицы, голоса толпы, голоса далекой живой жизни.
