Катерина (внезапно падает перед ним на колени). Гёц, пощади! Только не это, только не этот ужас! Пощади!
Гёц (отступает от нее в удивлении). Ты только что так мне дерзила! Ты не верила?
Катерина. Нет, Гёц, не верила.
Гёц. В глубине души я и сам не верил. В Зло всегда веришь потом.
Катерина обнимает его колени.
Франц, освободи меня от нее!
Франц хватает ее и швыряет на кровать.
Вот так, вот так... Я ничего не забываю. Ну, теперь все! (Пауза.) А чуда нет и нет: начинаешь верить, что бог предоставил мне свободу действий. Спасибо, господи, я так тебе признателен. Спасибо за изнасилованных женщин! Спасибо за посаженных на кол детей! Спасибо за обезглавленных мужчин! Если бы я только захотел сказать все, что знаю. Мне все известно, грязный лицемер! Послушай, Насти. Тебе я скажу без обиняков. Бог пользуется мной. Сам видишь, и этой ночью тоже! Он снова послал мне на помощь своих ангелов.
Генрих. Кто же эти ангелы?
Гёц. Все вы. Катерина, конечно, ангел. Ты — тоже. Ну и банкир. (Снова обращаясь к Насти.) А ключ?.. Разве я просил у него ключ? Я даже не подозревал об его существовании! Но ведь он сам поручил одному из своих священников вложить его мне в руки. Ты, конечно, знаешь, бог хочет, чтобы я спас его попов и монахов. Значит, он искушает меня, но на свой лад, тонко, ничем себя не запятнав. Если я попадусь, он вправе от меня отречься: в конце концов я мог бы выбросить ключ в овраг.
Насти. Да, конечно, мог. Ты еще и сейчас можешь.
Гёц. Подумай-ка лучше, мой ангел. Ты-то хорошо знаешь, что не могу.
Насти. Почему?
Гёц. Не могу стать иным, чем есть. Ладно же! Пусть будет кровавая баня во славу господню. А когда придет конец, он зажмет нос, чтобы не слышать смрада, и закричит: я не хотел этого. Ты и впрямь этого не хочешь, господи? Тогда еще не поздно вмешаться. Я не настаиваю на том, чтоб небо обрушилось мне на голову: хватит и просто плевка. Поскользнусь, сломаю ногу — и на сегодня все! Нет? Ладно, я не настаиваю. Вот, Насти, взгляни на этот ключ! Как хорошо иметь ключ, как это полезно! А вот и руки! Какая отличная работа! Воздадим господу хвалу за то, что он дал нам руки. Ключ в руке — совсем не плохо. Воздадим господу хвалу за все руки, которые в это мгновение держат ключи во всех краях света! Но господь снимает с себя всякую ответственность за то, что делает с ключом рука, его, бедняжки, это не касается. О господи, ты ведь сама невинность! Ты, ставший мерой полноты всего, как можешь ты понять, как можешь осознать Ничто? Твой взгляд есть свет, и он все превращает в свет. Как можешь ты познать потемки моей души? Как может твой всеведущий разум проникнуть в мои мысли, не нарушив их хода? Ненависть и слабость, насилие, смерть, отвращение — все это лишь от человека, все это лишь мое царство, в нем я один. За все, что в нем произойдет, в ответе только я. Хорошо, хорошо, я все беру на себя и промолчу. Даже в день последнего суда — молчок! Буду молчать как рыба. Я слишком горд — дам себя осудить, не проронив ни слова. Но неужели тебя самого нисколько не смущает, что ты осудил на вечное проклятье своего подручного? Иду, иду! Солдаты ждут, и этот добрый ключ зовет меня, он хочет вернуться в замочную скважину. (Уходя, оборачивается.) Кто равен мне? Я — человек, который смущает самого всемогущего господа. Из-за меня господь противен самому себе. Есть двадцать тысяч аристократов, есть тридцать архиепископов, есть пятнадцать королей. Люди видели трех императоров, был папа, был антипапа. Но назовите мне другого Гёца! Иногда мне кажется, что ад — пустыня, которая ждет лишь меня одного. Прощайте!
Хочет уйти. Генрих смеется.
Что такое?
Генрих. Дурак! Ад — это ярмарка.
Гёц останавливается и глядит на него.
(Остальным.) Вот чудак, вот фантазер: верит, что лишь он один творит Зло. Каждую ночь на землях Германии пылают живые факелы, десятки городов в пожарищах, и полководцы грабят их запросто, не задумываясь. Убивают по будним дням, по воскресеньям скромно исповедаются. А этот принял себя за дьявола во плоти лишь оттого, что выполняет свой долг солдата. (Гецу.) Ну, шут, отвечай! Если ты дьявол, то кто же я — человек, притворявшийся, что любит бедняков, и предавший их тебе?
Гёц (на протяжении всей этой реплики глядит на него, словно зачарованный. Под конец выпрямляется). Чего ты требуешь? Права на вечную погибель? Даю тебе его. Ад достаточно велик, чтобы мы с тобой разминулись.
Генрих. Ну а с другими?
Гёц. С кем?
Генрих. Со всеми. Не всем дано убивать, но все к тому стремятся.
Гёц. Я злобен по-иному, чем они. Они творят Зло из сластолюбия или корысти. Я творю Зло ради Зла.
Генрих. Причины не в счет, раз заведено, что можно творить лишь Зло.
Гёц. Так заведено?
Генрих. Да, шут. Так заведено.
Гёц. Кем?
Генрих. Самим богом. Бог пожелал, чтобы Добро стало невозможно на земле.
Гёц. Невозможно?
Генрих. Совсем невозможно. Любовь невозможна. Невозможна справедливость! Попробуй возлюби-ка своего ближнего — сам увидишь, легко ли это.
Гёц. А почему бы мне не полюбить ближнего, если такова моя прихоть?
Генрих. Потому что достаточно одному человеку возненавидеть другого, чтобы ненависть охватила все человечество.
Гёц (продолжая свое). А вот он любил бедняков.
Генрих. Ловко врал им. Возбуждал в них самые низменные страсти. Принудил их убить старца. А что я мог поделать? Ну что я мог поделать? Я был невинен, преступление набросилось на меня, как хищник. Где было тогда Добро, подлец? Где оно было? Где было меньшее Зло? (Пауза.) Ты хвастаешь своими пороками, усердствуешь ради пустяков. Если хочешь заслужить ад, достаточно не вылезать из своей кровати. Мир несправедлив; раз ты его приемлешь — значит, становишься сообщником, а захочешь изменить — станешь палачом. Ха! Земля смердит до самых звезд!
Гёц. Значит, все прокляты?
Генрих. О нет! Не все! (Пауза.) Верую, господи! Верую! Не впаду во грех отчаяния! Я заражен до мозга костей, но знаю, что ты спасешь меня, если на то будет воля твоя! (Гёцу.) Мы все в равной мере виновны, ублюдок, все в равной мере заслужили ад, но бог прощает, когда ему угодно прощать.
Гёц. Наперекор мне он меня не простит.
Генрих. Ничтожная соломинка! Не тебе восставать против его милосердия, не тебе истощить его бесконечное терпение. Он возьмет тебя в руки свои и подымет к себе в рай, если на то воля его. Одним взмахом мизинца он разобьет вдребезги твои дурные помыслы, он разомкнет твои уста, он силой вольет в тебя свою благодать, и ты почувствуешь, как станешь добрым, вопреки собственному желанию. Иди жги Вормс, иди грабь и режь! Только время и труд даром потеряешь. Как и все люди, ты окажешься в чистилище.
Гёц. Значит, все люди творят Зло?
Генрих. Все.
Гёц. И никто никогда не творил Добро?
Генрих. Никто.
Гёц. Превосходно. (Возвращается в палатку.) Готов поспорить с тобой: я буду делать Добро.
Генрих. Что?
Гёц. Буду делать Добро. Идешь на пари?
Генрих (пожимая плечами). Нет, ублюдок, никаких пари.
Гёц. Зря. Ты учишь меня, что Добро невозможно, а я готов поспорить, что стану делать Добро. Пожалуй, это лучший способ остаться в одиночестве. Я был преступником, теперь я изменюсь. Перелицую свои одежды, готов поспорить, что стану святым.
Генрих. Кто сможет об этом судить?
Гёц. Ты. Через год и один день. Тебе остается только принять пари.
Генрих. Ты уже проиграл, дурак. Добро ты станешь делать, лишь бы выиграть.
Гёц. Верно. Что ж, давай кинем кости. Если выиграю я — значит, Зло торжествует, если проиграю... Если проиграю, тогда мне ясно, что делать. Ну, кто станет играть против меня? Насти?
Насти. Нет.
Гёц. Почему?
Насти. Это дурно.
Гёц. Конечно, это дурно. А ты что вообразил? Послушай, булочник, я еще зол.
Насти. Если хочешь делать Добро, решайся и делай его попросту.
Гёц. Хочу прижать бога к стенке. На этот раз — да или нет. Если он даст мне выиграть, город будет сожжен, а его ответственность точно установлена. Итак, играем. Если бог на твоей стороне, тебе нечего бояться. Ты не осмеливаешься, трус? Предпочитаешь виселицу. Кто осмелится?
Катерина. Я!
Гёц. Ты, Катерина? Почему бы и нет? (Дает ей игральные кости.) Играй!
Катерина (играет). Два и один. (Вздрагивает.) Тебе трудно будет проиграть.
Гёц. А кто вам сказал, что я хочу проиграть? (Берет кости.) Боже, я зажал тебя в угол. Теперь ты должен на что-то решиться. (Играет.)
Катерина. Один и один... Ты проиграл!
Гёц. Значит, подчиняюсь воле господа. Прощай, Катерина!
