СВЕТЛОВИДОВ:
Идёт, идёт! Уж как тебе угодно…
Сбивай с пути и увлекай с собой
Дух, с Моей точки зрения, благородный,
Коль сможешь изменить его настрой.
И будь же посрамлён, увидев в яви,
Что человек – и в злой своей забаве —
Лишь лучше постигает добрый путь.
МЕФИСТОФЕЛЬ:
Отлично! Мне лишь только раз моргнуть…
Пари меня ничуть не беспокоит.
И если я сменю ему расклад,
Уж Вы мне не пеняйте за разврат!
Пусть жрёт он прах тогда и рожи мне
не строит,
Как тётушка почтенная моя —
Змея!
Раскланивается.
СВЕТЛОВИДОВ:
Ко Мне всегда являться можешь смело.
Тут ненависти нет к таким, как ты.
Из духов отрицанья и тщеты
Всех меньше тягость от тебя, пострела…
Пойми: ведь человеку скучен труд,
И он впадает в лень ежеминутно…
А будет бес ему – как бич, как кнут, —
И он, глядишь, займётся делом путным…
Снимает маску и балахон и вешает их на плечики, опустившиеся на лонже откуда-то сверху.
МЕФИСТОФЕЛЬ (подойдя к плечикам и взявшись за них руками):
Я рад порою видеть Старика
И не спешу с Ним доходить до ссоры.
Так мило – по-людски, не свысока —
Вести и с Сатаной переговоры!..
Внезапно лонжа с плечиками и Мефистофелем взвивается вверх и уносит его к колосникам, где он исчезает из виду.
СВЕТЛОВОДОВ (смотря ему вслед): Боже мой! Боже мой!.. И – чёрт возьми! Чёрт возьми!.. Играл я людей всяких, идобрыхизлых, но – больше злых… Как-то уж так выпадало… И умных, и глупых, но – больше глупых… Это я теперь, из старости своей, вижу. Люди смеялись и плакали, а чему они могли от меня научиться? Чему удивиться?.. Перед чем преклониться?.. Мало было такого, мало, очень мало… Если и было вообще… А так – шутом гороховым проскакал по сцене… Хиханьки-хаханьки!.. Аплодисменты посрывал и – в могилу! А захлопнется крышка – кто вспомнит над ней обо мне? Кто – помянет?.. Неужели – никто?..
Оглядывается по сторонам.
Жутко, чёрт подери… По спине мурашки забегали…
(Кричит)
Егорка! Петрушка!.. Где вы, черти?..
Снова проносится адский хохот.
Господи, что это я нечистого поминаю? Егорка!.. Петрушка!.. Ах, Боже мой!.. Брось, брось ты эти слова… Брось ты пить!.. Ведь уж стар, помирать пора… Ведь пора же, пора?
Достает из кармана небольшое зеркало и смотрится в него.
Пора! В шестьдесят восемь лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты… Ты!
Плюет в зеркало, потом протирает его рукавом, снова смотрит.
О Господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм… Просто не глядел бы!.. Пойду скорее одеваться.
Идет к уборной, дергает за ручку двери, та не открывается; он дергает сильнее – никакого впечатления; Светловидов возвращается на авансцену, осматривается.
Жутко! Ведь эдак, ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно…
Садится на табурет, раскачивается и напевает.
Заползу я, как собака,
В угол грязный и глухой
И под занавесью мрака
Порешу там сам с собой…
Снарядившись в путь-дорогу,
Я налью стакан вином,
Чтоб к смертельному порогу
Подойти весельчаком.
Покурю и нА пол сплюну
И, сдержав весёлый крик,
В петлю голову я всуну,
Синий высуну язык…
И коптилка жестянАя
На загаженном столе
Замигает, догорая,
И останусь я во мгле.
Руки ласковые Смерти
Труп повисший охладят,
И запляшут лихо черти,
Увлекая дух мой в ад…
В глубине сцены со скрипом открывается дверь одной из уборных, оттуда показывается фигура суфлёра в белом халате; он идёт по сцене, шаркая и стуча башмаками; Светловидов в ужасе оборачивается
СВЕТЛОВИДОВ (вскрикивает от ужаса и пятится назад): Кто ты? Зачем?.. Кого ты?..
Топочет ногами.
Кто ты?
НИКИТА ИВАНЫЧ: Это я-с!
СВЕТЛОВИДОВ: Кто ты?
НИКИТА ИВАНЫЧ (медленно приближаясь к нему): Это я-с… Суфлёр, Никита Иваныч… Василь Васильич, это я-с…
СВЕТЛОВИДОВ (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом): Боже мой! Кто это? Это ты… ты, Никитушка? За… за… зачем ты здесь?
НИКИТА ИВАНЫЧ: Я здесь ночую, в уборных-с… Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с… Больше ночевать негде, верьте Богу-с…
СВЕТЛОВИДОВ: Ты, Никитушка… Боже мой, Боже мой!.. Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… Все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я – старик, Никитушка… Мне – шестьдесят восемь лет… Болен! Томится слабый дух мой…
Припадает к руке суфлера и плачет.
Не уходи, Никитушка… Стар, немощен. Помирать надо… Страшно, страшно!..
НИКИТА ИВАНЫЧ (нежно и почтительно): Вам. Василь Васильич, домой пора-с!
СВЕТЛОВИДОВ: Не пойду! Нет у меня дома, – нет, нет, нет!..
НИКИТА ИВАНЫЧ: Господи!.. Уж забыли, где и живёте!
СВЕТЛОВИДОВ: Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит?.. Никто меня не любит, Никитушка!
НИКИТА ИВАНЫЧ (сквозь слезы): Публика вас любит. Василь Васильич!
СВЕТЛОВИДОВ: Публика ушлА, спит и забыла про своего шута! Где он теперь? А… где-то там, где занавес закрылся… Нет, никому я не нужен, никто меня не любит по жизни, Никитушка… Ни жены у меня, ни детей…
СВЕТЛОВИДОВ: А ведь я – человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течёт, а не вода… какая-нибудь… Я – дворянин, Никитушка! Хорошего рода… Пока вот в эту яму не попал, на военной служил… Да! В артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий!.. Боже, куда же это всё девалось?! Никитушка, а – потом… Каким я актёром был, а?..
Поднявшись, опирается на руку суфлера.
Куда всё это девалось?.. Где оно? Где – то время?.. Боже мой! Поглядел нынче в эту яму – и всё вспомнил, всё!.. Яма-то эта съела у меня сорок пять лет жизни… И – какой жизни, Никитушка!.. Гляжу… гляжу вот в эту яму сейчас и вижу всё до последней чёрточки, как твоё лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин!.. Женщины, Никитушка!..
Задумывается и начинает тихонько дирижировать, и вдруг – неизвестно откуда – начинает звучать песня под гитару, да еще сопровождаемая непредсказуемой цветомузыкой.
На темени горном,
на темени голом —
часовня…
В жемчужные воды
столетние никнут
маслИны…
Расходятся люди
в плащах,
а на башне
вращается флюгер…
Вращается дЕнно,
вращается нощно,
вращается вечно!..
О, где ты,
затерянное селенье?
О, где ты?
О, где ты
в моей Андалузии слёзной?..
Ах, слёзной!..
Появляется танцевальная группа: песня переходит в танец
У реки,
у реки
пляшут вместе
тополькИ…
А один,
а один,
хоть на нём
лишь всего три листочка,
хоть всего-ничего —
три листочка,
но,
однако ж,
он —
гляди —
пляшет, пляшет
впереди!..
Эй, Ирэна!
Выходи!..
Эй, Ирэна!
Выходи!..
Скоро выпадут дожди…
Так скорей,
так скорей
попляши в саду зелёном!
Попляши
в саду зелёном!
Подыграю
струнным звоном…
Подыграю
струнным звоном…
Ах,
как несётся речка!
Ах,
ты моё сердечко!..
Ах,
ты моё сердечко…
У реки,
у реки
пляшут вместе
тополькИ…
А один,
а один,
хоть на нём
лишь всего три листочка:
хоть всего-ничего —
три листочка,
но,
однако ж,
он —
гляди! —
пляшет, пляшет впереди…
Выходи!..
Видение растворяется в темноте.
СВЕТЛОВИДОВ (преобразившись):
Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец
Достигли мы ворот Мадрита! Скоро
Я полечу по улицам знакомым,
Усы плащом закрыв, а брови – шляпой…
Как думаешь, узнать меня нельзя?
НИКИТА ИВАНЫЧ (подыгрывает):
Да! Дон Туана мудренО признать!
Таких, как он, такая бездна!
СВЕТЛОВИДОВ:
Шутишь?
Да кто ж меня узнает?
НИКИТА ИВАНЫЧ:
Первый сторож,
Гитана или пьяный музыкант…
Иль свой же брат, нахальный кавалер
Со шпагою под мышкой и в плаще.
СВЕТЛОВИДОВ:
