Как водится, ей нужен идеал, какого на земле и не бывает. Романтика с эротикой в придачу.
В разгаре представленья входит в зал гречанка в белой тунике из шелка, в сандалиях, в плаще пурпурном, словом, красавица, богиня красоты со взором неземным, - все замерли в испуге словно, в сладостном волненьи.
Она же спрашивает, как нарочно, не видел ли Эрота кто? И в слезы! Идет, пошатываясь от конвульсий, от встрясок в теле, будто бы пьяна, уж явно не в себе.
И смех, и ужас по залу пронеслись: «Психея! Боже!» И шутки, и аплодисменты с «Браво!»
Она ж в испуге пригрозила местью Эрота за обиды ей, Психее, в гримасах диких в бешенство впадая.
Там оказался, к счастью, наш знакомый, он дал нам знать и Эсту сам привез, притихшую от слабости и боли - не тела, а души в ее тревогах, что вынести, пожалуй, тяжелей.
Аристей, вздохнув:
- Позвольте свидеться мне с Эстой.
- Нет. Я б не желал, чтоб вы искали встречи с Дианой тоже.
- Понимаю вас. Но все же свидеться я должен с ними. От них узнаю, как мне быть, что делать.
Легасов, вынимая часы:
- Простите, все дела. Мне надо ехать.
Выходят из кабинета; на площадке лестницы Эста. Взглянув на Легасова, Аристей раскланивается.
Эста, рассмеявшись:
- Не уходите, Аристей! Диана и я, вы знаете, мы рады вам.
Легасов поспешно уходит.
- Вестей от вас мы долго не имели. Боялись худшего.
Входят в гостиную.
- Диана в церковь вдруг зачастила; мы молились Богу о всех, кто страждет в тюрьмах и скитаньях.
- Скажите, Эста, что случилось с вами по вашему, конечно, разуменью?
- Боюсь, вступила я в игру Эрота всерьез, ну, и попалась, как девчонка, на радость Сатане, как говорится, - с откровенной улыбкой. - Да вы с Дианой не скучали, а?
Нет, нет, шучу; на языке все гадость двусмысленная вертится и пуще, как будто вывалялась вся в грязи. - Выбегает в смятеньи.
Аристей, достав блокнот с брелком:
- Ну, что такое?
Даймон шепотом:
- Можешь ты спасти Психею, воссоздав чудесный образ.
- Но почему Психею, а не Эсту?
- Нет, девушку спасти уже нельзя, в безумье впав, она Психеей стала, и этот образ, как спасенье, ей.
Аристей усомнился:
- Как мой рисунок может воссоздать и плоть, и кровь, и память поколений?
Даймон рассудительно:
- Гармония частей дает эффект, - как в жизни, и в искусстве, - красоты, феномен, как в цветке, материальный и эстетический, уже духовный, что в идеале образ человека, из света сотканный его венец.
- Так, это личность проступает в свете, как на картинах, и она жива? Что если, как принцесса?
- Опыт, знаешь, не завершен. Но спящая принцесса, как «Спящая Венера» Тициана или Джорджоне, что-то ведь и значит? - Замирает с возмущенным видом.
Бесшумно входит Эста и зачарованно глядит на нэцкэ.
Аристей, набрасывая на листе блокнота карандашом:
- Возможно, Эста, видели рисунок с античной группы: нимфа и сатир, - она столь хороша, как Афродита, сатир же тянется рукою к ней?
Эста с телодвижением, словно готова сейчас скинуть с себя все:
- Нужна ведь обнаженная модель!
Аристей с крайним смущеньем:
- Нет, нет, просить о том не смею я. Да вижу я, угадываю ясно, ведь грация во всех изгибах тела, как танец, обнажает естество…
Эста, пребывая по всему в чудесном настроении:
- Ну да, потом проверить можно будет, насколько вы все угадали верно.
Аристей удивленно:
- А в козлоногом вижу я Эрота!
- Конечно.
Аристей, отрывая лист:
- Дело сделано? - Передает Эсте, та весело смеется. - Рисунок, как вещь разоблачительную, лучше, пожалуй, уничтожить?
Эста с веселым любопытством:
- Нет! Но что имело место здесь? Иль волшебство с участьем старца со светящим взором? Сеанс леченья? Я пришла в себя! В чем заключается участье старца? Он водит кончиком карандаша?
Аристей, уверовав нежданно в силу даймона:
- Рисунок мой, со всею гаммой мыслей и чувств при восприятии модели, что для него проект для воссозданья живого образа из нитей света.
Эста, догадываясь:
- Воссоздана я как Психея?
- Да.
- И нечто уж случилось и с Эротом?
Аристей с удивлением:
- Похоже, да.
- Прекрасно! Но теперь в нем видят ведь скорее Люцифера? Переродился он? А как же я?
Входит Диана, одетая, как всегда, изысканно и нарядно.
- Прекрасно! Неужели, Аристей, у вас нет больше дела, чем возиться с мальчишкой, что чинит уже разбой?
Эста, весело и легко завертевшись:
- Диана, не поверишь, я здорова!
Диана, разглядывая рисунок:
- А это что? Как! Вы с нее писали?
Аристей:
- Диана, здравствуй!
Эста смеется:
- Объясню все позже. - Уходит с рисунком.
Аристей в досаде:
- Рисунок с древнегреческой скульптуры. Я лишь придал вакханке и сатиру черты влюбленных наших - им на счастье. Здесь красота, веселость - как катарсис.
Диана, порывисто обнимая его и целуя:
- Я снова вся люблю тебя. Но это надолго ли? Я все теряю силы; ты возвращаешь к жизни на мгновенье, чтоб лишь продлить мне муки бытия.
- Я должен завершить портрет, Диана.
- Нет, нет! Ведь я почти призналась в том, что увлеклась тобой. Теперь что делать? Признаться, пала я? Мне ничего не будет, но тебя опять упрячут без всякой видимой вины, ты знаешь.
Аристей, поднимая голову:
- Я никого на свете не боюсь. Лишь смерти я, небытия боялся во веки вечные. Не быть всю вечность, как будто не было меня на свете?
Будь мотыльком с сознаньем мирозданья, творения безвестного творца, и то бы возроптал; я человек и равен буду познанной Вселенной. И это не бахвальство, если б знала! – Усмехнувшись вдруг. - Да мне ведь друг теперь сам Сатана.
Диана, отходя от него:
- Вы все еще не наигрались, Боже! Так знай, на исповеди я была, с раскаяньем я обрела смиренье без страха и упрека смерть принять.
И снова ты смутил мне душу счастьем любви безумной - Сатане на радость.
- Что слышу я от Евы просвещенной? Какой в России нынче век идет?
- О, не смущай мне душу, Аристей! Чего ты хочешь от меня?
Аристей с мыслью в глазах:
- Любви и счастия, сказал бы я, но это не цель для высшей жизни и стремлений, во что мы ныне все вовлечены в России, устремленной в мир грядущий в оковах и порывах небывалых, впервые впереди Европы всей, клонящейся, как Древний Рим, к закату, с рожденьем новым в красоте...
- Увы!
Аристей сосредоточен:
- Взыскуя совершенства, как бессмертья, в бореньях, в неустанном восхожденьи достиг вершин, где свет творит идеи и образы земного бытия, наверное, недаром и хранит.
Поверить трудно, я в сомненьях тоже...
Причастный к тайнам, я обрел бессмертье и дар творить живую жизнь из света.
- В смиренье впала я, а вы - в гордыню. Великий грех.
- Да, Люциферов грех. Монахиней заговорила Ева. Вступайте в монастырь. Я вас найду...
- Чтоб душу погубить мою?
- Спасти! - В досаде выбегает вон.
- Творец небесный!
Аристей с головой ушел в работу и не заметил, как прошла весна, и настало лето красное, душное и пыльное в городе, и с опозданием засобирался на поиски дачи, не уверенный, по какой из линий железной дороги выехать. В дверь постучали, и прислуга сказала, что его спрашивают.
- Кто?
- Дама.
- Какая дама?
- Молодая, красивая, богатая.
Он уже отвык от посещений тех, кто связан с революцией, но потаенную жизнь, дорожа уединением, продолжал.
- Проси.
Вошла Диана с независимым видом, одетая, как всегда, изысканно и нарядно, и Аристей тотчас забыл, где он находится, словно повстречал ее на людях, и его могут не заметить, поскольку есть все основания считать, что им недовольны. Не выражая ни удивления, ни смущения, соответственно, как и она, он поклонился. Дверь за нею затворили, Диана огляделась .
- Мы одни, - сказал Аристей. - Какими судьбами?
- Здравствуй! - глаза ее заблестели. - Ну, во-первых, портрет мой не окончен. Если вам все равно, мне - нет. Вы забыли о нем? Покажите мне его.
- А во-вторых? - Аристей прошел за стол, за шкаф в поисках холста. - Ну, а во-вторых, проезжала мимо.
- Как кстати!
- Просто я собираюсь уехать в Савино.
- Надолго? - он вынул холст.
У Дианы чуть не вырвалось с языка: «Навсегда!»
- Как! Портрет готов?
- Готов? Как я мог работать над ним без вас? А, впрочем, - Аристей сам удивился, - чего же здесь недостает, кроме фона? Мне не хотелось воспроизводить кресло, на котором вы сидели, и часть интерьера, всю эту излишнюю роскошь... Я предполагал сделать фон нейтральным. Но с какой стати? Представим: вы сидите на террасе сельского дома, а за вами открытые пространства реки, леса, неба, откуда вы собственно родом. Вы весьма кстати проезжали мимо.
