ЯН: Мне? Нет, сударыня. Но… я благодарен вам за радушный приём.
Он уходит наверх, мать одна, снова садится.
МАТЬ (разговаривает сама с собой): Зачем было говорить ему про свои руки? А ведь если бы он на них посмотрел, он, возможно бы, понял, о чём ему толковала Марта… Он бы понял, и он бы ушёл отсюда… Но он не понимает, как всякий романтический балбес… Он хочет умереть. А если и не хочет, то – всё равно – не прочь… А я бы – по совести – одного лишь хотела: чтобы он сообразил бы, что к чему, поднялся бы и… ушёл. И тогда я могла бы ещё этим вечером спокойно себе лечь и уснуть. Уснуть!.. Слишком стара! Я слишком стара, чтобы снова и снова сцеплять свои руки у них на лодыжках, не давать телу раскачиваться, пока мы несём его по этой долгой дороге, ведущей к реке… Я слишком стара для того последнего усилия, которое потребуется от меня, чтобы сбросить его в воду, после чего я буду стоять с этими, повисшими как плети, руками и ловить ртом воздух… Стоять со сведёнными мышцами, не имея даже сил вытереть с лица воду, когда она плеснет на берег под тяжестью спящего на лету человека!.. Я слишком стара! Да полно мне, полно!.. Полно мне… А жертва-то просто отборная! Классная жертва!.. Такого – да не утопить?.. Вот грех-то будет… Ну что ж? Ему я – так уж и быть – отдам свой собственный сон, ночной сон, о котором я так мечтаю…
Порывисто входит Марта.
МАРТА: О чём это вы опять размечтались? Вы забыли, что нам надо ещё многое сделать?
МАТЬ: Я думала об этом человеке… Да нет! Вернее сказать, думала-то я о себе…
МАРТА: Лучше бы подумали о завтрашнем дне! Будьте благоразумны.
МАТЬ: Узнаю словечко твоего отца, Марта. Но мне хотелось бы верить, что сегодня в последний раз нам нужно заботиться о благоразумии. Как странно! Твой отец говорил мне про благоразумие, чтобы развеять свой страх перед стучащимся в дверь жандармом, а ты употребляешь вот это его словечко, чтобы развеять во мне желание быть честной, которое вдруг – да, я согласна! – совершенно внезапно, совершенно неожиданно нашло на меня…
МАРТА: То, что вы называете желанием быть честной, не что иное, как просто желание спать… Мать, нам нужно решиться. Это будет нынешним вечером – или не будет уже никогда.
ЗАНАВЕС
Сцена первая
Гостиничный номер. Ключ в замке. Дверь открывается, входит Ян.
ЯН (разговаривает сам с собой): Ну вот я и в номере… Придётся провести здесь целую ночь. Мария права: это будут нелёгкие часы… Что она сейчас делает, о чём думает у себя, в той, другой гостинице?.. О чём она думает у себя в номере, со стеснённым сердцем, с сухими глазами, съёжившись в кресле?.. Там, у нас дома, вечерА – это всегда обещание счастья! А здесь – всё наоборот… Ну, ну, не надо… Моя тревога беспочвенна. Или – нет?.. Чёрт его знает… Человек должен знать, чего хочет. А я не знаю, чего я хочу. Знаю только, что в этой комнате будет всё решено. Всё получается как-то глупо. Что я вообще тут делаю? Мне хочется – уйти, обрести поскорее Марию и снова почувствовать себя счастливым… Но нет, на мне лежит ответственность за мать и сестру. Я их слишком надолго забыл. Да, в этой комнате всё решится… Но как в ней холодно! Я уже ничего тут не узнаю, всё переделано заново. Она похожа теперь на все гостиничные номера в чужих городах, куда каждую ночь приходят одинокие мужчины. Я тоже изведал такое. И – не раз… Мне казалось тогда, что я непременно должен найти там ответ на свои вопросы. Возможно, я получу его здесь…
Смотрит в окно.
Небо хмурится. И опять она тут как тут, моя давняя тоска!.. Она сидит у меня где-то здесь, в глубине тела, как незажившая рана, и ноет при каждом моём движении. Я знаю её имя. Это – боязнь вечного одиночества, страх, что ответа нет и не будет. Да и кто тебе может ответить в случайном гостиничном номере?
Он подходит к звонку, колеблется, потом звонит. Никакого ответа. Несколько секунд тишины, потом – шаги. Один удар в дверь. Дверь распахивается. В ней возникает старый слуга. Он застыл неподвижно и молчит.
ЯН: Нет – нет, ничего!.. Извините меня. Я только хотел узнать, отзовётся ли кто-нибудь, работает ли звонок.
Старик глядит на него, потом затворяет дверь. Шаги удаляются.
ЯН: Звонок работает, но старик молчит. Это не ответ. Что же мне делать? О мой Боже! Помоги мне найти нужные слова или сделай, Господи, так, чтобы я отказался от этой напрасной затеи и снова обрёл любовь Марии… И дай мне тогда силу выбрать то, что я предпочту, и силу до конца держаться этого выбора…
Помедлив, снова звонит. Ждёт. Двойной стук в дверь. Входит мать.
ЯН: Сударыня!
МАТЬ: Слушаю вас.
ЯН: Я только что принял решение: вечером, сразу после ужина, я уйду. За комнату я, разумеется, уплачу. (Она молча смотрит на него). Понимаю, вас это должно удивить. Но главное – не считайте себя ни в чём виноватой. Я испытываю к вам только симпатию, даже… большую симпатию. Но… если говорить откровенно, тут мне как-то не по себе, я предпочёл бы больше у вас не задерживаться.
МАТЬ: Это пустяки, сударь. В принципе, вы совершенно свободны. Но после ужина ваши намерения могут снова перемениться. Мы повинуемся порой первому впечатлению, а потом всё само собою улаживается, и в конце концов мы привыкаем…
ЯН: Вряд ли, сударыня. Но мне бы, однако, не хотелось, чтобы вы думали, будто я ухожу недовольным. Напротив, я вам очень признателен за то, как вы меня приняли. Мне даже показалось, что… я чувствую ваше доброе ко мне отношение.
МАТЬ: Это вполне естественно, сударь. У меня не было никаких причин выказывать вам враждебность.
ЯН: В самом деле, так оно, наверно, и есть. Но я вам об этом говорю только лишь потому, что хочу с вами расстаться по-доброму. Быть может, через какое-то… через некоторое время… я… я снова сюда вернусь… Я… даже… я даже почти уверен в этом… Но сейчас у меня такое ощущение, что… я ошибся и что мне здесь нечего делать. Если быть до конца откровенным, я охвачен сейчас мучительным чувством, что это… это – не мой дом!
МАТЬ: Да, разумеется. Но обычно такие вещи мы чувствуем с первого взгляда.
ЯН: Вы правы. Но… видите ли… я немного рассеян. И потом, ведь – согласитесь – не так-то просто вернуться в страну, которую ты давно покинул. Надеюсь, вы понимаете это.
МАТЬ: Я понимаю вас, сударь, и очень хотела бы, чтобы у вас всё уладилось. Но тут мы, пожалуй, бессильны чем-либо вам помочь.
ЯН: О, несомненно, и я вас ни в чём не упрекаю. Просто вы оказались первыми, с кем я встретился в этих краях сразу после своего возвращения, и совершенно естественно, что именно у вас в доме ощутил все те трудности, которые меня тут ожидают. Дело, разумеется, только во мне, я ещё не освоился с обстановкой.
МАТЬ: Когда в делах что-то начинает не ладиться, с этим невозможно бороться. Мне тоже в каком-то смысле досадно, что вы решили от нас уйти. Но я утешаюсь тем, что не следует придавать этому слишком большого значения.
ЯН: Для меня ценно уже то, что вы разделяете со мною мою досаду и делаете усилие, чтобы меня понять. Не знаю, смогу ли я выразить вам, до какой степени меня обрадовали и тронули ваши слова. Видите ли…
МАТЬ: Наша профессиональная обязанность – быть любезными со всеми клиентами.
ЯН: Вы правы. Короче говоря, мне остаётся лишь принести вам свои извинения, а также, если вы сочтёте это уместным, возместить понесённые вами убытки. Вам, должно быть, пришлось сделать какие-то приготовления, произвести дополнительные траты, и будет совершенно справедливо, если я…
МАТЬ: Мы, разумеется, не станем требовать от вас никакого возмещения. Выражая сожаление по поводу вашей нерешительности, я имела в виду не наши интересы, а ваши.
ЯН: Ах, это всё – пустяки! Главное, что мы с вами пришли к доброму согласию и что вы не станете поминать меня лихом…
Она уходит.
ЯН: Так… Осталось собрать вещи… Да и ужинать здесь вряд ли стоит.
Два удара в дверь. Входит Марта с подносом в руках.
ЯН: Что это у вас?
МАРТА: Чай, который вы просили.
ЯН: Я ничего не просил.
МАРТА: Да? Старик не расслышал. Он часто понимает лишь наполовину.
Ставит поднос на стол. Ян делает неопределённый жест.
МАРТА: Должна ли я унести его обратно?
ЯН: Нет – нет, напротив. Я вам благодарен.
Она глядит на него и уходит. Он берёт чашку, смотрит на неё, ставит обратно на поднос.
