(Указывает на ее застежку)
Так ничто – земные поцелуи
Пред лобзаньем, в вечности продленным!
Как ты юн! Поверь, и я мечтала
О любви такой, но ставши старше…
(Смолкает, потом сразу)
Вспомнила! Ведь я тебя встречала:
В первый раз – в полях зеленых спаржи,
Улыбаясь мне, ребенку, шел ты;
А второй – на темной пирамиде
Ты сидел, глядя на запад желтый
И меня, подростка уж, не видя…
Это ты был! ты! Я помню ясно.
Теперь лишь поняла я,
Отчего пылаю я и гасну, —
Отчего я так тебя желаю:
Я всегда любила одного лишь!
Будь моим!
Не ведаешь сама ты,
Женщина, о чем сейчас ты молишь!
Если ты забыла ароматы
Лотосов, что небеса взрастили,
Если близ себя не слышишь взлета
Серафимских серебристых крылий,
Если ты не ужаснулась, кто – ты,
И, кто – я, кто – я, не постигаешь, —
Между нами вечная преграда.
Как красив ты! Если ты желаешь,
Как Иакха, чтить тебя я рада.
Голос твой глубокий – как форминга,
Что звучит при виноградных сборах,
И, без крыл, ты легок, как фламинго,
Лотосы ж – в устах твоих и взорах
Розоватые и голубые…
Дай же мне дохнуть от их услады!
Дай же, мне, божественный! Какие
Могут между нами быть преграды?!
(Хочет обнять его и коснуться его уст)
ПАЛОМНИК (с гневной скорбью)Женщина! Твой путь отмечен Богом.
Ты ж – увы! – не видишь дивных знаков…
Так ищи ж меня по всем дорогам,
Косы распустивши и заплакав!
Лишь, для терна розы все отринув,
Ты найдешь меня – и будем вместе, —
И один из белых райских кринов
Я подам тогда моей невесте!
Падает ослепительная полоса лунного света, юноша подымает руки, сливается с ней и исчезает воздушно и бесшумно, как бы улетая. МИРИАМ прикрывает на мгновение глаза рукой… А когда открывает их вновь, никого уже нет. Луна прячется за тучи.
МИРИАМ (осматриваясь кругом, в припадке ярости)А… он уже исчез, длинноволосый
Женоподобный маленький эфеб?!
И он отверг вот эти руки, косы…
Да он – умалишенный или слеп!
То – не египтянин, а варвар темный,
То – мантик лживейший, а не пророк,
Бродячий маг, а не паломник скромный,
И уж, конечно, – ха-ха-ха! – не бог!
И он хотел, чтоб так же я ослепла
От чар его и покаянных слез?
И полагает он, что горстью пепла
Я потушу огонь своих волос?
Так нет же! нет!.. Эй, Горгий, Горгий! Где ты?
Тот вбегает.
Тащи ж свою добычу в мрак, шакал! —
Луны уж нет… Не надо и рассвета…
ГОРГИЙ (обнимая ее в диком восторге)
Ты будешь вновь моей! Я это знал.
Перекресток двух улиц в Иерусалиме. На переднем плане, справа меж стройных белых колонн паперть храма, слева – меж узких черных кипарисов – вход в гостиницу, у которого догорает факел, вставленный в кольцо на стене. На заднем плане – смутно-белеющие строения города и дымно-фиолетовеющие горы. Час рассвета.
На ступенях паперти, не то в дреме, не то в молитве, склонилась ВЕВЕЯ.
ВЕВЕЯ (бормочет)Так, светлый Ангеле! Рви темный свиток
Грехов ее… И ей, не мне, подай
Из рук своих – лазурных лоз напиток…
Сестра, войди ж! Там – пальмы… птицы… рай…
Ах, как горит твой обруч трехвенечный!
Как крылья длинные твои цветут!
И как ты высоко уж… Бесконечно…
Счастливая!
Из гостиницы выходит ЮЛИЯ.
(Ворчливо.)
Святоша, – а едва сгустится ночь,
И нет ее!
Иди живее
За госпожой в уходе мне помочь!
Опять она – в припадке
Болезни, что ее постигла здесь:
Метанье, бред, миг просветленья краткий, —
И снова то ж! О сне тут и не грезь…
Да, от подобных глупых путешествий,
В которых нет ни выгод, ни отрад,
Возможно ожидать одних лишь бедствий!
Что в этом городе, хоть он и свят?
Здесь ни палестры нет, ни ипподрома,
Ни терм приличных, ни веселых рощ…
Клянусь, не стоило бросать и дома,
Чтоб видеть этот кипарис, что тощ,
Завялый мак, холодные гробницы,
Да толпы нищих наглых и больных,
Да странников унылых вереницы!
Какая польза нам, скажи, от них?
Поистине, какая в солнце польза
Гиене? И в жасминах – саранче?
Чем бормотать без смысла – приневолься,
Сходи с кувшином взять воды в ручье!
Ну, в том… что здесь святым слывет…
Как будто… Ты не раз бывала там.
В нем – влага хрусталя светлей, студеней, —
И кажется безумной Мириам,
Что ток ее, на лоб и грудь ей пролит,
Несет ей облегченье…
Слышишь – крик?
Она воды той требует и молит!
О, Господи!.. Я принесу ей вмиг.
(Убегает по одной из улиц)
ЮЛИЯ возвращается в гостиницу.
Мгновение спустя оттуда выходит ГОРГИЙ. Он очень мрачен.
ГОРГИЙСклонилось уж созвездье Скорпиона…
Уж ночь проходит… О, какая ночь! —
От диких слов и жалобного стона
И я бежал, готовый изнемочь…
Как женщины душа непостижима
И в корне нелогично существо!
Ведь Мириам богата и любима, —
Чего же ей недостает? чего?
Нет утра, чтобы ей не подарил я,
Являя выдумку и тонкий такт,
Карбункул, вкрапленный в павлиньи крылья,
Иль скрытый меж нарциссами смарагд!
Нет вечера, какой бы я не скрасил
Великолепным пиром в честь нее, —
Дождь желтых роз, струи душистых масел,
И лесть, и остроумие свое
Я расточаю ей… Но пир окончен —
И, сбыв еврейских сумрачных вельмож,
Я, в сладострастье искушен, утончен,
Даю ей всё возможное… И что ж?
Она на ложе стынет в позе сфинкса
И вдруг в завесах спрячется, моля, —
В меня кидает кубки из оникса
И в ужасе кричит, что дьявол – я…
Библейский вздор! Иль ум ее мрачится
От пламенного здешнего вина?
Иль то – вина бродячего провидца,
Того, что помнит до сих пор она?
(Остается в задумчивости.)
Из дверей дома показывается МИРИАМ. Одежды ее растерзаны, волосы
разметаны, походка колеблющаяся, на губах – слабая улыбка.
Таится в кустах тамариска,
Грустя, голубой марабу…
Страшный Суд уж близко, уж близко!
Бог накажет дурную рабу.
Зачем за венок из тернов
Розовый ты не дала?
Зачем прошла, не отдернув
Рук от блестящего зла?
Увы, тамариски не скрыли
Тебя, голубой марабу!
Оттого, что нет у ней крылий,
Ад поглотит дурную рабу…
О, когда бы тебя, опрыскав,
Омыла святая вода, —
И могла от земных тамарисков
Ты лететь в небеса… Туда!
(Запрокидывает голову и смотрит в небо)
ГОРГИЙ (подходя к ней и беря ее за руку)Зачем не бережешь свои ты силы?
Ты, Мириам, больна… Вернись же в дом!
А… Вот она! Опять она… Горилла!
С руками цепкими и хищным ртом.
Ай, как меняется… Сейчас с пигмея,
А вот гиганта приняла уж рост…
Кривляется, как будто думать смея,
Что человек она… А сзади хвост!..
Эй, ты! Не подходить ко мне! Не трогать!
Ты, знаю, – кто… Меня не обмануть!
В глазах твоих – нечеловечья похоть,
А шерстка пахнет серой… о, чуть-чуть!
Опомнись, Мириам! Я – друг твой, Горгий.
Каков притворщик! Ну, не строй гримас!
Они уместнее в час наших оргий
Средь пьяных хохотов… но не сейчас.
Ты – друг мне?
(В сторону.)
Как нахальны обезьяны!
Я просто развлекаюсь от тоски,
Тебе бросая вялые бананы
И усмехаясь на твои прыжки…
(Отходит с пренебрежением.)
ГОРГИЙ (с большой силой, глядя ей в глаза)Я – Горгий, Горгий, цвет александрийства
И некогда прославленный мудрец,
Потом – преступник, сделавший убийство,
И твой любовник щедрый, наконец!
Была ли в мире страсть моей огромней?
И был ли у тебя вернейший друг?
Припомни всё!
по глазам)
Да, да… Теперь я помню…
Крест черной мачты… белый лунный круг…
И моря плеск… и блеск змеи свистящей…
И погибающий, вопящий, – ты,
И он, к тебе склонившийся, целящий…
О, юноша, лучистее звезды
И чище голубей и горностаев!
Меня покинул ты моим страстям,
Мечтой развеясь, облачком растаяв…
Ужель навек?..
О нем… О том, чьи лотосы понюхав,
Я изменилась так… в миг и навек…
Ведь то был дух?
Не существует духов.
Кого сочла ты им, – лишь человек,
Как мы, поверь… Я знаю слишком много,
Чтоб признавать за явь подобный бред!
О, Горгий, значит… значит, нет и Бога?
(Помолчав, мягко)
