Ремунда. Не заметил.
Калоус. Не надо было мне возвращаться оттуда, остался бы там, и всем было бы спокойней. Нет, ты скажи, старик, выстрели я в него до мая сорок пятого, чем черт не шутит — медаль бы получил. А теперь, может, получу…
Ремунда. Уж это наверняка.
Калоус. В чем же разница?
Ремунда. Видишь ли, разница есть. Война сколько лет как кончилась?
Калоус. А в чем же все-таки разница?
Ремунда. В чем? Ну…
Калоус. Ну…
Ремунда. В том хотя бы, что сейчас мир.
Калоус. Я все говорил себе: «Спокойно, Эмиль, спокойно, это ведь жизнь, иначе нельзя». Потом разбил эту бутылку. Осколки… к счастью. Какая у него была розовая жирная кожа. А глазки так и блестели… скромненько, довольно так… И кавалер. Настоящий кавалер.
Ремунда. Сколько он тебе совал чаевых? Двадцать?
Калоус. Двадцать пять.
Ремунда. Я и то давал больше. (Слышен тяжелый шум грузовика, приближающегося со стороны Бенешова. Оба прислушиваются.) Вот что, Эмиль, в случае чего, так это был я…
Калоус. Не понимаю.
Ремунда. Словом, я беру все на себя.
Калоус. Глупость какая.
Ремунда. Очень тебя прошу. Ради меня!
Калоус. Только этого еще не хватало! Еще чего! Что ты обо мне думаешь? За кого ты меня принимаешь? (Грузовик приближается, замедляет ход.) Это Микеш.
Ремунда. Который — из Старой Горы?
Калоус. Да. В Бенешов за удобрениями ездил.
Ремунда. Уже вернулся? (Машина остановилась, хлопнула дверца.)
Микеш (стремительно входит). Здорово, ребята!
Калоус. Здравствуй!
Ремунда. Как дела, Гонзик? Все еще льет?
Mикеш (показывает, как с его тяжелого демисезонного пальто стекает вода). Чаю, Калоус, погорячей!
Калоус. Добавить чего-нибудь?
Mикеш. Что ты? Мне еще ехать.
Калоус. Ехать-то тебе осталось сколько!
Mикеш (грозит пальцем Ремунде). Ремунда, поди-ка сюда! На тебя жалоба. Говорят, не платишь членских взносов.
Ремунда. Тебе откуда известно?
Mикеш. Слухами земля полнится. Заплатил бы, и делу конец. Нехорошо. Старый член партии. Расплатись, чтоб не было разговоров.
Ремунда. Ради этого?
Mикеш. Завтра же сходи, слышишь? И не сердись, вот на, угощайся. (Достает пачку американских сигарет «Честерфильд».)
Ремунда (не спеша берет). Американские… где достал?
Mикеш. Взятку получил.
Ремунда. Ты это как — в порядке самокритики? Или в самом деле?
Mикеш. Я тут одного типа в Бенешов вез, он, понимаешь, все полицию требовал. Я ему: «У нас уже нет полиции». А он мне: «Как это, говорит, нет? Что вы мне толкуете! Полиция повсюду есть. Перед занавесом, за занавесом. Всюду».
Ремунда. Это он говорил, про занавес?
Mикеш. Ну да, про железный. А я ему: честное слово даю — у нас полиции нет! Он вытащил пачку сигарет и говорит: «Берите и везите меня прямо в комиссариат!» Я в дождь каждого подвезу. Но делать крюк за казенный счет — такого права не имею. Высадил его на перекрестке и показал дорогу.
Ремунда. В милицию, значит.
Калоус принес чай, хочет что-то сказать, но не решается.
Mикеш. Вот спасибо. (Пьет осторожно, потом большими глотками.)
Ремунда. И о чем вы разговаривали?
Mикеш. Я не люблю болтать, ты меня знаешь.
Ремунда. А он?
Mикеш. И он не особенно.
Ремунда. А как вы объяснялись?
Mикеш. По-чешски. Это был наш немец, понимаешь?
Ремунда. Ах, наш?
Mикеш. Ну наш, демократический. И все-таки в другой раз я б его не взял.
Ремунда. Отчего же?
Mикеш. Откровенно говоря, я его боялся.
Ремунда. Такого страху нагнал?
Mикеш. Понимаешь, словно мертвеца везешь. Тут еще мрак кругом, а он будто окоченевший. Как на похоронах. Жутко…
Ремунда. А как он очутился на шоссе?
Mикеш. Говорил, машина поломалась. Ну, я его особенно не расспрашивал, неудобно как-то было. Если бы он был шпион, не поехал бы в милицию.
Ремунда. А может, это он для маскировки?
Микеш. Да ты не пугай! Или… в самом деле думаешь? Я даже вспотел… Нет, это ты зря…
Ремунда. Ну знаешь, извини. Западный немец, дождь… у Бенешова… останавливает машину с партийным активистом за рулем…
Mикеш. Ты это брось, слышишь? Лучше взносы заплати… Обожди-ка, Ремунда, а откуда ты знаешь, что это западный немец? Я тебе этого не говорил.
Ремунда. Детективы читаю.
Mикеш. А может, он в самом деле западный. Но ведь немец немцу рознь. Почему бы его не подбросить. Человек порядочный. Все равно Германия когда-нибудь объединится.
Калоус. Еще чаю?
Микеш. Спасибо, товарищ, не успеваю. Хороший чай… грузинский?
Калоус. Нет, китайский.
Микеш. Для чая главное — горячий… Ох, Ремунда, не могу дождаться, когда завалюсь в кровать. Знаешь, что я сейчас читаю?
Ремунда. «Поднятую целину».
Микеш. Откуда тебе известно?
Ремунда. Так ты ее целый год читаешь.
Микеш. Год не год, а полгода есть. Я это нарочно, продлить удовольствие. Вот это книга! Давыдов какой молодчина, а? А ты-то ее читал?
Ремунда. Еще до войны.
Микеш (в дверях). Рассказывай. Она только после войны и вышла. До войны такие книжки у нас не издавались. Не стала бы буржуазия на свою голову печатать.
Ремунда. Из рук в руки передавали, ты, умник!.. Послушай-ка, Микеш…
Mикеш. Ну, чего еще?
Ремунда. Ладно, ничего. Будь здоров.
Микеш. Пока. (Выходит.)
Калоус и Ремунда облегченно вздохнули.
Калоус. По крайней мере, жив.
Ремунда. Хорошенькое утешение.
В окно видно, как Микеш включил фары, затем завел мотор. Неожиданно еще раз хлопает дверца машины, Микеш вновь появляется в дверях.
Микеш. Братцы, тут же немецкая машина!
Калоус. Знаем.
Микеш. Значит, это с ним здесь случилось?
Ремунда. Нет, не здесь.
Микеш. Чего же ты у меня выпытывал?
Ремунда. Люблю тебя слушать…
Микеш. Так я тебе и поверил!
Ремунда. Не всегда, конечно…
Микеш. То-то же! Будьте здоровы! (Уходит.)
Ремунда. Вот видишь, немец немцу рознь, а я…. в него стреляю.
Калоус. Интересно, где он сейчас.
Ремунда. Кто?
Калоус. Гупперт. Скоро будут…
Ремунда. Еще не скоро. Пока, знаешь, протокол составят… то, се…
Калоус. Наверно, Грабал меня и заберет, а? Вот обрадуется.
Ремунда. А как же!
Калоус. Теперь хоть перестанешь грызть меня, что я доволен собой.
Ремунда. Разве я тебя когда-нибудь в чем-то упрекал?
Калоус. Подумать только, старик, как все сразу переменилось. Теперь мне и эта пивная ужасно нравится.
Ремунда. Мне всегда нравилась. Ты мне в ней не нравился. Это да.
Калоус. Всякая чушь в голову лезет… Старик, ты в Париже бывал?
Ремунда. Приходилось.
Калоус. И в Люксембургском саду?
Ремунда. Не помню уже. По садам я не очень расхаживал. А что?
Калоус. Так просто. Понимаешь, захотелось вдруг поехать куда-нибудь в спальном вагоне… С такими фиолетовыми лампочками. Я за границу только в вагонах для скота ездил…
Скрипит медленно открывающаяся дверь, появляется девичья нога.
Калоус. Гляди, нога.
Дверь раскрывается шире, слышится слабый голосок.
Яна. Не бойтесь, это только я.
Ремунда. Ну, входи!..
Яна (входит, шмыгает носом, смахивает пальцем воду с ресниц). Темно там… ужас! И машин нет.
Калоус. Привет, мышонок…
Яна. Привет.
Калоус. Привет, убийцы, да?
Яна. Старо…
Калоус. Замерзла?
Яна. У вас вермута нет?
Калоус. Для тебя нет. (Откупоривает бутылку лимонада, придвигает к ней стакан. Яна жадно пьет.) Ничего?
Яна. Здорово.
Калоус. А ты любишь вермут? Вермут не от жажды.
Яна. Зато такой красивый, красный… Я вам не помешаю?
Калоус. Мне лично нет.
Ремунда. Мне — да.
Яна. Вам не странно, что я вернулась?
Ремунда. Со страху вернулась?
Яна. Не только.
Ремунда. Темноты боишься, а убийц не боишься.
Яна. Темноты я не боюсь. Темнота плохого не сделает.
Ремунда. Ты вообще, видать, ничего не боишься.
Яна. Только себя. Иногда.
Ремунда. Себя? Чего ж тебе бояться? Девчушка ты мелкая, тощенькая.
Яна. Такой у меня, дедушка, странный характер. Вот не хочу чего-нибудь делать, ни за что не хочу, а потом возьму и сделаю. Сделаю, и все! Характер… дурацкий.
Ремунда. А ты когда-нибудь думаешь… вообще?
Яна. Редко. Но если уж думаю, то не зря.
Ремунда. А чего это тебе вдруг пришло в голову на шоссе задумываться? В такой дождь?
Яна. Я могла бы и не возвращаться. Мне двое предлагали. У одного — «альфа ромео». Белая, как сметана.
Ремунда. Что ж ты не поехала?
Яна. Хочу до конца остаться.
Ремунда. Зачем?
Яна. Чтобы видеть все.
Ремунда. Видеть?
Яна. А вдруг я понадоблюсь?
Ремунда. Для чего?
Яна. Не знаю, посмотрим. (Калоус наливает Яне вермут.) С какой это стати?
