Александр Цыганков - Тростниковая флейта: Первая книга стихов

скромное ожерелье плеяд

пощёлкивает бусинками звёзд

северная корона размыкается

и увеличивается в размерах

звёздное вещество расплёскивается

корона превращается в ленточку

лента становится шире и тоньше

и закрывает ночные небеса

светящаяся вуаль падает на землю

и окутывает влюблённых

млечный путь раскручивает

КОЛЕСО БЕСКОНЕЧНОСТИ

Послушайте, какая высота!

Как шмель, жужжащий в колоколе слова,

Где утро на холодном берегу

Примеривало длинные одежды.

Слезинка, словно мамонт, по щеке

Текла себе тысячелетним руслом,

И бледный ангел лезвием кромсал

Страницы изумрудного тумана.

А между тем, расслаивая плоть,

Над изголовьем Эос восходила,

И запад Афродиту целовал,

Сжигая тень невидимой туники.

Поэма уподобится сверчку —

Подлестничной простуженной волынке.

Открою дверь и форму извлеку,

Пустив алмаз по уличной пластинке.

Чего желать, раз снова Новый год

И рубят лес досужие гвардейцы.

И наше время переходят вброд

Наместники, купцы, эпикурейцы…

И древним многоруким божеством

Нам явится какой-нибудь безбожник

И будет словно солнце, но потом

Окажется – он вовсе не художник…

И в такт вечерним трелям соловья

Вдруг дятел застучит по древесине,

И в общем шуме лестница моя

Разгонит молоточки в клавесине.

Но не вернут забытых и благих

Ни этот хор, ни музыка от Кришны…

В других не переделаешь других.

Я – для себя слагаю эти вирши.

И этот мир качается, как снег,

Поёт сверчок, и лестница не мыта.

Мне этой ночью снились: печенег,

Голгофа и я сам под аркой Тита…

Ясон, зови своих гребцов, не нам

Скорбеть о бренной славе мореходов.

Не боги внемлют нам, а мы богам.

Пусть век не тот, и нет уж тех народов —

Вперёд, Ясон, к высоким берегам!

Не ради славы, девы и руна

Какого-то колхидского барана

Влечёт нас непонятная страна

И манит из прозрачного тумана

Никем не покорённая Луна.

Пусть этот круг не впишется в квадрат

И не охватишь обручем два века,

Вперёд, Ясон, векам наперехват!

А время – не предел для человека,

И смертный перед ним не виноват.

Здесь все, Ясон, давно с ума сошли.

Один учёный варвар, или викинг,

Гонял в Эгейском море корабли —

Такой был шум: и диспуты, и брифинг…

Но он уже забыт и на мели.

Маршрут Арго, увы, неповторим.

Я не о том, я о другом походе.

Погибли Троя, Греция и Рим,

И будущее солнце на заходе,

Но горизонт всегда необозрим.

Пусть время перепишет сей рассказ

И разъяснит загадки Одиссея,

Достигнем и Колхиды… Но Кавказ

Давно похож на печень Прометея:

Поможет ли Медея в этот раз?

И мне, Ясон, уже не до руна.

И золота там нет, лишь кровь титана

Впитала опалённая страна,

Но бронзовую статую тирана

Ещё ночами золотит луна.

Ты помнишь, как один великий грек

Сжёг чей-то флот у стен родного града.

Был очень умным этот имярек:

Распад – есть отражение распада,

И в зеркале сгорает человек.

Но это так… Да и к чему пример?

Вода всегда предполагает рифы.

А в той стране не нужен волномер.

Там царские, Ясон, но всё же скифы,

Каких ещё не описал Гомер.

И эту пропасть будет лучше нам

Преодолеть не морем, а над морем.

Доверим полированным щитам —

И донное свечение утроим,

Пустив живое солнце по волнам.

Скрепив невидимые звенья,

Они прорвали сеть причин

И славят вольное движенье

В среде взволнованных пучин.

И радость позднего возврата,

Пусть стайных, но крылатых рыб,

На волнах красного заката

Пронзает солнечный изгиб.

А там, вдали, в прибрежных водах —

Искрящихся икринок рой!

Спаслись погибшие при родах,

И завершился вечный строй.

Но тем, кто жил в прицельном свете,

Ни в высь уйти, ни в глубину,

Они скользят, как свежий ветер,

И небо меряют в длину.

Бушуют волны Геллеспонта

У края местной синевы,

И медный шлем Беллерофонта

Лежит в песке без головы.

Песок, как будто прах героя,

Несёт крылатые слова,

И по волнам чужого моря

Плывёт без шлема голова.

А тело бродит вдоль залива

Без бренных мыслей и забот.

И воды вечного пролива

Стремятся ввысь, наоборот,

Где между донных отложений

Нефела гонит облака,

И между прочих отражений

Растворена моя строка.

Пускай Гипнос меня задушит

В своих небесных вещих снах,

Но вижу я, как наши души

Лежат частями на весах,

Как разделённый на два моря

Без головы Беллерофонт…

И лишь крылатый конь героя

Соединяет Геллеспонт.

Синеет море. Чайки. Вдалеке

Левкадская скала и женский профиль…

И берега замысловатый грифель

Ломает пенный росчерк на песке.

От свежести кружится голова.

Картавят волны. Дует лёгкий ветер.

Невозмутимо море на рассвете,

И не нужны красивые слова.

И море выдыхает немоту

И лижет раскалённые ступени.

В волнах встают непрошеные тени

И волны увлекают в высоту.

И в глубине надвременных зеркал

На крыльях поднимаются кумиры.

И женщина поёт… И голос лиры

Над временем раскатывает вал.

И в небесах над морем и скалой

Растут и разгораются кометы,

Издалека, как первые поэты,

Нисходят в мир рассветной полосой.

И солнце расплетает полотно

И на песке рисует женский профиль.

Ломается о камни пенный грифель,

И по скале струится тень Сапфо…

Я падаю на плоскость полотна

И отражаюсь сразу в двух морях.

Луна обводит тёмный силуэт,

Предполагая новую волну Прилива.

И крылатый бег часов,

Ещё не обозначенных в воде,

Не знает, как переступить рассвет.

И я, сдирая донные пласты,

Пытаюсь угадать, где скрыта твердь.

Но только мрамор многих Атлантид

Распарывает плоть зелёных волн

Подводных, неродившихся морей.

Поскольку море – плоскость, и на ней

Должна быть неоткрытая земля.

Ещё не знал о шаре Магеллан,

А я уже чертил его маршрут,

Играя с настоящим кораблём

В огромной луже посреди двора.

Но лужи тоже без границ и дна,

Они бездонны и бесформенны,

Как весь невоплощённый генотип.

И всё, что накопилось со времён

Пришествия избранников со звёзд,

Я помню, чувствую, осознаю…

Но только не найду, где скрыта твердь:

На чём стоят проклятые слоны?

Где край нераспадающихся сфер?

И кто ещё об этом не забыл?

В гневе ложусь я на камни брега реки многобурной,

Взгляд отвожу от прекрасных меднолитых современниц,

Словно развёрнутый свиток – мудрую книгу читаю:

Как неразумный троянец, Парис, Елену похитил.

Недолго скорбели ахейцы…

Упругой линией бедра

На гнутом зеркале природы,

Сплошной иллюзией свободы

Стоит упрямая вода.

Равно – что море, что река…

И плоть произошла из плоти.

Ещё не жил Буаноротти,

Но стала мраморной рука

Запечатлённого творца,

Себя загнавшего под своды

На плечи давящей природы

Ступнями римского дворца.

Но всем знакомые черты

На берегах бесстрастной Леты

Несут вселенские приметы

Какой-то странной красоты.

И здесь – что сердцу, что уму

Не совладать с подкожной дрожью.

Течёт вода по бездорожью,

И путь срывается ко дну.

А над водой струится стриж,

Взрывая вечность опереньем,

И в глубине покрыт свеченьем

Ещё не признанный Париж…

Но в звук врезается перо

Едва проклюнувшейся птицы,

И окрылённые девицы

Поют про женственность и про

Того, который под венец

Шагнул с земного эшафота.

И муза славила Эрота,

Когда в бедре запел птенец.

Старик, похожий на Гомера,

Глядит в упор на Клитемнестру.

А Клитемнестра, как гетера,

Заводит страсти по Эгисту.

Старик глядит, Гомер похожий.

И Понт выкручивает пену.

И Агамемнон, как прохожий,

С тоскою смотрит на Елену.

А Клитемнестра в ратном шлеме

Снимает с юноши накидку.

Старик заплакал, и в гареме

Эгист ласкает проститутку.

Античность, белая, как пена,

Несёт по площади заколки,