Но где, скажите, родина слона?
Погонщик где, плывущий величаво?
Несбыточным душа моя полна…
Душа полна, и сказано кудряво.
1993
3. «Всё это существует без меня…»
Всё это существует без меня —
Всё заданной прозрачности согласно.
И всё уже свершилось до меня,
Прошло туда-сюда волнообразно.
Прошло и повторяется. Опять
Начнёт всё щебетать и оперяться.
Но сколько можно перевоплощаться,
И как всё это надо понимать?
Слоны преображаются в слонов,
И люди – в человеков, и обратно.
Но, словно пионер, всегда готов
Я кануть, чтоб вернуться безвозвратно.
Когда бы вправду вечным был покой,
Когда бы мы навек бросали кости…
Но отправляясь к Богу, словно в гости,
Мы снова возвращаемся домой…
1.1995
В местечке под названьем Камыши,
Вдали от сопредельных территорий,
Я вычисляю путь своей души
Среди других дорог и траекторий.
Размытый вид. Безлюдие вокруг.
Философ-дождь грустит о человеке.
Посмотришь – и подумается вдруг,
Что это всё в другом каком-то веке,
Что миллионы или сотни лет
Пройдут от обусловленной разлуки,
Я снова возвращусь на этот свет
И проливным дождём умою руки,
И ничего не зная о былом,
Пойду бродить среди большого леса,
И пропою рокочущим стихом
Про подвиги Ясона и Улисса.
Держу ответ, как циркуль над водой,
Философ-дождь напомнил о пропаже.
И вот она, мечта, передо мной
Восходит во вневременном пейзаже.
Ту женщину и целый легион
Событий, уготованных мне Богом,
Уже не вычтет даже миллион
Бегущих лет. Здесь вечность за порогом.
Кружится дождь, как в пропасти слова.
Высокий лес шумит о человеке.
Местечко Камыши – вода, трава…
В каком ещё увидимся мы веке?
8.1991
Подумаешь, небо!
ТЮРЬМА ФАНТАЗИИ
7.1989
Сентябрь, как ящик с лимонадом —
В зелёном – жёлтая вода.
Есть время перед листопадом
Принять ещё немного льда.
Но вдруг среди античных статуй
Возник монах и начал петь
Псалмы суровому солдату,
Что держит золото и медь.
Тогда и вспомнил я Египет,
Роняя свет на полотно,
Схватил ладонями эпитет
И осень выпустил в окно.
И день вздохнул песочным зноем,
Весь в белом, словно древний жрец,
Как будто следом за изгоем
Опять бредут стада овец.
И ливнем сколотое солнце,
Внезапно или впопыхах,
Сметает листья, как червонцы,
И лёд сгорает на руках.
И вновь пророческая осень
Берёт своё на старый лад.
Грустит на паперти Иосиф,
И в город входит листопад.
9.1989
Осеннее цветение… Цветы,
Неторопливой жертвенной походкой,
Идут уже в другое бытие
Другого обязательного мира…
Пусть мир неповторим, но что понять,
Запомнить или выкинуть ребёнок
Успеет перед створками дверей —
Какой заряд хранит ликейский мел?
Сентябрь… Гладиолусы, шары,
Левкои, розы, астры, хризантемы —
Все пригодились, чтобы выстлать путь,
Верней, убрать гирляндами однёрку:
Задал им Бог по первое число!
Неповторимой жертвенной походкой
Они идут в анналы сентября,
И падает в гербарий жёлтый лист.
9.1994
Проба воздуха вполне криминогенна,
Осень жарит, словно автоген.
Каллиопа, Клио, Мельпомена…
Девять муз, классическая сцена,
И в дырявой бочке Диоген.
Осень отрезвляет лимонадом,
Надвигая шляпу на глаза,
Смотрит криминальным зоосадом
И сгорает вешним листопадом,
Глупая, как будто стрекоза.
Всё красиво, хорошо, спокойно,
Даже грязь присыпана песком.
Трафаретить это недостойно,
Не заметить – вовсе непристойно,
Если даже музы босиком
Входят за решётки или в парки,
И факир с удавом на руке
У кассира требует заварки,
И в партер лучи электросварки
Вносит Чаплин в чёрном котелке!
Это осень? Это просто сцена!
Птичий клин на бронзовом щите.
Это песня в бочке Диогена.
Каллиопа, Клио, Мельпомена…
Девять муз, и море в решете.
10.1990
Дождь в акварельной столице
Смыл очертания света:
Плавают красные рыбы
На полотне Фудзиямы…
Вот где скрывается тайна!
Мир евразийской пряжи
Белый, как снег. Император
Смотрится в зеркало Сены…
11.1991
Рассвет не выловить в реке,
Когда река – поток рассвета,
Когда она, как будто Лета,
Теряет память вдалеке,
Предполагая только грусть
В певце: с рождения и после
Он между нами или возле
Читает реки наизусть.
Его теплом ещё согрет
Былой рубеж былинной славы,
Но возвращается двуглавый
Орёл на брошенный Пикет.
И свет пылает над холмом!
И ангел, словно перед боем,
Простого инока героем
Рисует в русле серебром.
Река не ведает преград,
И поднимая в гневе гребни,
Она выбрасывает камни,
Смывая золото назад,
И обретая берега,
Лишь управляет берегами,
Как свет, струится перед нами,
Вливая кротость во врага.
Сростки– 7.1990
Там было много музыки, но птицы
Едва ли пролетали за кордон.
Сверкали заполярные зарницы,
И «Туполев» кружился, как шпион.
И матерный солдатский алюминий
Черпал снега в подобие ковша,
Пока ещё у гарпий и эриний
Снаряды наливались не спеша.
А между сим была библиотека
С томами в переплётах или без…
И в полости последнего отсека
Томился необъявленный ликбез.
Делились поимённо, словно сахар,
Двусложные чеканные слова.
И шёл урок, суровый, будто прапор,
И жаркий, как январские дрова.
5.1990
В Сибири снег от неба до порога
И вечера длинней, чем Енисей.
Здесь нечего и вымолить у Бога.
И горизонт, как будто Колизей,
Зияет многоглазою стеною.
И, арки высекая изо льда,
Как в пропасти, шумит над головою
Сибирская упрямая вода.
Согреешь крылья, выпорхнешь на волю,
Но пустота, как трещина, вокруг —
Бульдозером по замкнутому полю
Вычерчивает чёрный полукруг.
Но может быть, удачливей пространство
Ничем не ограниченных легенд?
К чему такое южное жеманство:
Здесь ландия – вернее – СУПЕРЛЕНД!
Но плоскость в перевёрнутом сосуде
И с трёх сторон, должно быть, не видна.
Трёхмерные беседы о погоде —
Условная, но страшная война.
И лучший выход из любых условий
Предполагает временный уход,
Раз между всех прослоек и сословий
Есть общий, неделимый кислород.
Среди многоступенчатого неба
Есть неопределённая среда,
И ликами Бориса или Глеба
В пространстве зашифрована вода —
Живая или мёртвая, как воздух
Из угольных стволов и рудников,
И целятся рождественские звёзды
В терновники шахтёрских городов.
И этот снег, высокий, словно ода,
На сотни лет уже необратим.
С природою рифмуется свобода,
И Колизей всё там же, где и Рим.
И в белозубом падающем хрусте
Таёжных, мировых и прочих рек
Есть что-то из легенд о Заратустре,
Струящихся на плечи через век.
А пустота выкручивает запах
Огромных, черно-бурых, вековых
Зверей державных с кольцами на лапах
И с розами на ранах ножевых.
И может быть, в прокуренном вагоне
И я созрел, высвистывая гимн,
Раз машет мне рукою на перроне
Доброжелатель или аноним.
«Смотрите, он переступил пределы,
Закованные льдами на века!»
И шёпотом добавил: «Кости целы,
А прочее долепят облака».
Но остролистый уличный терновник
Не выдержал и выдохнул слова…
И стелется на белый подоконник
Ещё не пожелтевшая листва,
А снег идёт, из арок или окон,
Летит и льётся, падает на дно.
И парки из распущенных волокон
Плетут очередное полотно.
И пустота над выбеленным садом
Стремится прочь – пускается в разбег!
И время обращают снегопадом
Обычные слова: «В Сибири снег…»
Кемерово – 2.1990
В голове мысли Солона
И ещё какой-то бред о том,
Что ночь – есть зеркало света,
Как большая Луна над Элладой
В час, когда в Сибири
Вспыхивает утро.
Это и есть весёлый призрак
Благоденствия над Поднебесной:
Конфуций ещё не пил чай,
А фаланги уже видны Дарию…
Впрочем, и Александра погубило вино.
Вокруг одни прокураторы!
8.1989
Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу…
Что можно разглядеть в полуночном просторе,
Когда поёт в полях разнеженный свинец.
Здесь нужен ход иной, как витязю в дозоре,
