Гамзат Цадаса - Мудрость

Эпиграфом к рассказу о Цадасе можно было бы взять и другие слова Николая Тихонова – не стихи, а прозу: «Это был самый острый ум современной Аварии, поэт, убивавший словом врагов нового, мудрец, искушенный во всех тонкостях народного быта, беспощадный ко всему ложному, смелый борец с невежеством, глупостью, корыстью…»[1]. Я не знаю характеристики более емкой и точной. Тихонов познакомился с Гамзатом в 1933 году в Хунзахе близ Цада. Имя поэта было уже тогда знаменито на его родине. Но ни одно его стихотворение еще не было переведено на русский язык. Первые переводы его стихов: «Радиомачта на сакле соседа», «Наставление» и «Кинжал» – увидели свет годом позже в «Дагестанской антологии».

Цадаса означает «цадинский». По-русски – «огненный». Ныне название маленького аварского аула Цада известно едва ли не каждому любителю поэзии. Цада воспет во многих стихах Расула Гамзатова. Небольшое это селенье дало большой советской отчизне двух замечательных поэтов. И первым из них был отец Расула, народный поэт Дагестана Гамзат Цадаса. Здесь и сейчас стоит каменная сакля, построенная руками Гамзата и его жены Хандулай. Она прилепилась к лобастому взгорью и окружена гладкими глыбами валунов, бог весть когда упавших оттуда, сверху. Теперь в ней мемориальный музей Цадасы.

2007 год – год 130-летия со дня рождения Гамзата. Далеко за туманными перевалами времени лежит его юность, та, почти уже легендарная пора, когда он, четырнадцатилетний аульный мальчик, написал первые свои сатирические стихи… Но так ярка, так крупна его личность, что – удивительно – чем дальше уходят годы, тем все больше и больше находят в горах живых значительных сведений о его детстве, юности, начале творческой деятельности. Не совсем верно присловье: «память забывчива». Людская память отзывчива на доброе… Она сохранила ранние, не знавшие печатного станка стихи Цадасы и дала возможность их воскресить. Она вызвала к жизни многочисленные воспоминания современников, редкий образец единодушия в оценке личности поэта, его места в общественной жизни народа.

При жизни, познав успех и славу, Цадаса скупо оделял своих биографов сведениями о себе. Стремление быть таким, как все, едва ли не самая заметная черта его облика. Впрочем, стремление – не то слово. Тут сама человеческая суть… Время сторицей воздало Гамзату Цадасе за эту скромность.

Цадаса прожил 74 года, умер в 1951-м. Но у всего, что он начинал, что делал, счастливое продолжение. Он заложил основы современного аварского литературного языка. Первым в Аварии заговорил с народом через газету агитационным стихом, продиктованным революцией. Его сатира и сегодня в строю. Ему обязана зарождением национального репертуара аварская драматургия.

А началось с озорных стихов неунывающего муталима, ученика мечетской школы. Гамзат рано осиротел. Опекун отдал его в науку, и обучение это длилось ни много ни мало двадцать лет. Два десятилетия скитаний из аула в аул, от наставника к наставнику в поисках науки истинной, не затемненной чадом фанатизма.

Однако двадцатилетний курс наук дал Гамзату совершенное знание арабского языка, с помощью которого ему раскрылись философия, история, юриспруденция, географическое познание мира. Труды восточных литературоведов познакомили его с крупнейшими именами и явлениями европейской литературы: Вольтером, Гете, Гюго. Что же касается классической поэзии Востока – она на всю жизнь одарила его многими сокровищами.

Долгий искус учения был для Цадасы суровой школой бесценного познания жизни. Народной жизни. Муталим, неимущее дитя аула… В урожайный год сыт горсткой муки, полученной от сердобольной крестьянки. В неурожайный – голоден, как всякий бедняк. Все беды и радости крестьянства были переплетены с долей мечетского сироты-школяра.

Волей судеб Гамзат несколько лет был муллою, дибиром. Потом от духовного звания добровольно отказался. Об этом поэт обстоятельно рассказывает в поэме «Моя жизнь», словно оправдываясь перед кем… Уж больно долго допекали его злопыхатели и «ортодоксы» от литературы этим «мулльством». Но главным в его судьбе всегда оставалась песня. Песня, говоря словами его земляка и друга, Сулеймана Стальского, горячая, как обжигающая рот пища.

… Правдивое стихотворное слово издавна ценилось в Аварии высоко. Здесь любили и почитали поэтов. Хотя в то же время званию стихотворца сопутствовало что-то вроде иронического пренебрежения: «Не солидное, мол, занятие!» В Аварии редкостью была тогда печатная книга на родном языке. Но уже сложилась, имела богатую историческую почву литература письменная. Стихи писались, а не только пелись.

Профессор А. Жирков рассказывал о «картине деятельной литературной жизни», увиденной им в Аварии в 1923 году: «Песни появляются, можно сказать, почти еженедельно. Песни не анонимные, относящиеся не к коллективному творчеству, но имеющие определенного автора, всем известного, откликающегося зачастую на злобу дня… песню эту можно не только петь, можно ее и читать. Ее на самом деле читают, обсуждают, критикуют, а если признают за великое произведение искусства, то и комментируют. Словом, мы наблюдаем полную и развитую аналогию с тем, что мы видим в нашей европейской литературной жизни»[2].

В эту деятельную литературную жизнь Цадаса внес новую ноту. Придал, как он говорил, «древней аварской пандуре третью струну». До него в аварской поэзии преобладала любовная лирика. «Третьей струной» стало реалистическое изображение повседневной жизни, обличительный пафос стихов.

…В 20-е годы складывается знаменитая книга Цадасы «Метла адатов» (1934). Народное начало определило содержание и форму его сатиры, восходящей к истокам фольклорного юмора, к традиционным аварским жанрам посланий, монологов, «споров», обращений. Своим стихом поэт боролся против заплесневелых обычаев-адатов: кровной мести, униженности женщины, невежества. Он говорил: «Я применил жанр сатиры к воспеванию новой, советской жизни». Порицая и клеймя дурное наследие прошлого, он воспитывал человеческие души для перемен, рождаемых революцией.

Мне впервые пришлось встретить Цадасу в год выхода «Метлы адатов», когда он из Цада приехал в Махачкалу на Первый съезд писателей Дагестана. Каким он запомнился? Лицо его, крупной лепки, прокаленное горным солнцем, не было красиво. Но оно было необычайно привлекательно выражением сосредоточенной мысли, доброты, спокойной силы. При коренастой, плотной фигуре – легкая, неслышная поступь. Одет Цадаса был, как обычно одеваются почтенные горцы: в папахе, суконная рубаха до колен перетянута по талии ремешком с серебряными украшениями (костюму этому Гамзат не изменил до конца жизни).

В его немногословии, сдержанности жестов, манере внимательно слушать собеседника, прищуривая зоркие улыбчивые глаза, была высокая интеллигентность. Он никого не подавлял своим авторитетом, был ровен со всеми. Людей отличал не по рангам и должностям – по внутренним достоинствам.

Он был добрым другом и заботливым наставником для многих литераторов Дагестана. Он верил в молодых. Многим его нравственный облик, пример его твердости в убеждениях служил путеводной звездой. В нем была полная мера благожелательности и ни капли самомнения. В шестьдесят лет, окруженный почетом, награжденный высокими званиями, он мог сказать молодому поэту:

Каким с первой встречи запомнился Гамзат, таким и представляется он мне на протяжении следующих лет. Он менялся мало. Старость его, казалось, обходила… Тяжело ударила его в пору Великой Отечественной войны потеря двух старших сыновей. Может, с этого времени и начали утекать его силы? Внешне это не сказывалось. Никогда он не был столь деятелен, как именно в те годы. Для того чтобы ближе быть к общественной жизни республики, он переехал в Махачкалу. П. Павленко вспоминал, как Цадаса, будучи в Москве, рассказывал ему и Н. Тихонову: «Работаю много… Иной раз по неделям с коня не слезаю. Тут нужна песня о смельчаках-детях аула, там – приветствие молодым, уходящим на фронт, или стихи о женщинах-труженицах, – и все зовут, все торопят, и нельзя отказать, и надо ездить, и читать, и слушать, и видеть…»[3]. Он успевал все.

В 40–50-е годы поэтические «амбары» Цадасы были богаты, как никогда. Это было для него время напряженной общественной деятельности – депутат Верховного Совета, борец за мир. И время все длящегося творческого вдохновения, подвижнического и радостного труда в полном обладании мастерством.