Как одну из самых дорогих книг моей «кавказской» библиотеки я храню «Три поэмы» Цадасы с его надписью арабскими буквами: «…от старого автора Гамзата из Цада – небольшую книжку». Дата 1950 год. Последнее на русском языке прижизненное издание. И рядом – одновременно вышедший маленький сборник стихов Пушкина в переводах Цадасы, предмет творческой гордости поэта. Его я берегу не только потому, что и это – память: издание стало большой редкостью. Всякий раз, взяв сборник в руки, я дивлюсь ему, как чуду. Пушкин пришел в горскую саклю после Октября, и Гамзат не расставался с ним до конца дней.
Великое обогащение души принесла Цадасе русская литература! К тому, чем поэт владел с юности – народная песня, поэзия Востока, – она прибавила «Евгения Онегина», лермонтовских «Демона» и «Мцыри», басни Крылова, прозу Толстого, Чехова, Горького… Все это пришло к Цадасе уже в зрелые годы, и было тем значительней для него, чем глубже воспринималось.
На склоне лет Гамзат обнародовал переводы пушкинских шедевров: «Деревня», «Во глубине сибирских руд», «Памятник». Он перевел «Руслана и Людмилу». Разве не чудо, что наше время подарило ему счастье познания Пушкина, любви к Пушкину?! Это он о себе сказал:
– России светоч и отрада!
Сыны Кавказа тем горды,
Что им дано вкушать плоды
Густого пушкинского сада.
Родное и русское сплелись неразъединимо. Русское стало родным.
Именно в предвоенную и послевоенную пору Цадаса открыл для себя новые жанры: комедия и драма, басня, сказка для детей и, наконец, венчающая жизнь сюжетная поэма, в которой впервые во весь рост встал перед дагестанским читателем человек современности, герой трудового и ратного подвига. Не угас обличительный пафос, но изменились объекты сатиры Гамзата Цадасы. Теперь она была направлена против тунеядцев, хапуг, нравственной нечистоплотности. Изящней, тоньше, сложнее духовно зазвучала лирика Цадасы…
Трудно, да и вряд ли необходимо, перечислять все, написанное Гамзатом. Цадаса поднимался и рос вместе со своей страной… Подобно неутомимому пахарю, Цадаса поднимал самые глубинные пласты жизни. Слово его и сегодня в общественной жизни Дагестана занимает особое место. Творчество его воплотило и выразило лучшие качества горского характера.
* * *
Как бы ни был значителен художник слова, творчество его непременно проходит беспощадное испытание временем. Выживает лишь высокое. К книгам мастера обращаются новые поколения читателей. Каждое прочитывает и принимает их по-своему. В 30-е годы превыше всего ставили сатиру Цадасы. В Великую Отечественную
сильнее воспринималась его патриотическая лирика и песни. Читатель 70-х годов оценит в поэзии Цадасы мудрость, нравственную чистоту, требовательность…
Остается, не меркнет эстетическая ценность, художественная красота стиха.
Шедеврами горской поэзии были и продолжают оставаться стихотворения Цадасы «Письмо семье из Москвы», «Застольная песня», «Уроки жизни», «Старость и болезнь», «Поэту Махмуду». Неувядаемо свежи дышащие любовью к жизни поэмы, сатиры, басни и сказки Гамзата Цадасы…
Человек редкостного таланта, неповторимого, как всякий истинный талант, Цадаса остался жить в памяти своего народа. Создатель нового реалистического языка, новых литературных жанров, классик, чьи строки бытуют в пословицах. Живо благодарное воспоминание о его личности, о примере его жизни, ставшей как бы мерилом нравственной требовательности, душевного благородства, доброты и честности. Так было с Ованесом Туманяном в Армении, Дмитрием Гулиа в Абхазии, Кязимом Мечиевым в Балкарии. Так бывает только тогда, когда поэт истинно народен. Наверное, это высшая форма признания художника, самый прекрасный ему памятник.
Н. Капиева
Аульчане, земляки,
В ночь, когда вы из муки
Приготовили хинкалы,
Что размерами не малы,
В ночь, когда вы животы
Довели до маяты,
Хоть бы каждому десяток
Вы яиц из-под хохлаток,
Хоть бы тоненький кусок
Сала каждому с вершок,
Хоть бы сыр по скромным мерам
С колесо арбы размером,
Хоть бы всем ишачьи уши,
Хоть бы малость бычьей туши
От хвоста и до рогов,
Хоть бы гору пирогов,
Да по кругу колбасы,
Да вина – смочить усы,
Да бузы по целой бочке,
Да по белой ханской дочке,
Под луной в краю родимом
Поднесли вы муталимам![4]
Что правда, то правда: любую затею
Исполнит богач, ибо деньги в чести.
Пословицу знаем: легко богатею
Заставить цветы и на скалах цвести.
Взгляните-ка: те, кто набили карманы,
Внушив обездоленным зависть и страх,
Открыли гостиницы и рестораны,
Желая прославиться в наших горах.
Продать бы участок и домик мой древний,
Открыть бы лавчонку и бедность убить!
О, если б, назло богачам, для харчевни
Я мог бы немного грошей раздобыть!
Завистником стал я, признаюсь вам, братья,
С тех пор как харчевню завел Хаджияв.
Упорно богатством хочу обладать я,
На кухне его наслажденье познав.
С чего началось? На воротах лачуги
Увидел фанеру и надпись на ней:
«Есть деньги, приятель? Зайди на досуге, —
Большой интерес ожидает гостей».
«Ну, – думаю, – лес надо сплавить весною!»
Душа загорелась, как надпись прочел.
«Я чрево пожалую пищей мясною!»
С папахой под мышкой в харчевню вошел.
Ко мне подскочили слуга с кашеваром,
На камне щербатом велели мне сесть.
«Немного терпенья, – воскликнули
с жаром, —
У нас хорошо ты сумеешь поесть!»
Приносят мне суп – вы послушайте,
люди! —
Соленый, как море, холодный, как лед.
Без сахара чай в деревянной посуде
С поломанной ложкой слуга подает.
Покрытое пылью и плесенью тесто
Подкинули мне вместо хлеба на стол.
Отличная пища! Прекрасное место!
Не надо жалеть, что сюда я зашел!
Хозяин харчевни, да будь ты неладен,
Твой чай – это солью посыпанный мед!
А суп? До чего же твой суп непригляден,
Болотной водой от него отдает!
Навис потолок, словно своды пещеры.
Трепещешь: а вдруг на тебя упадут!
А стены из глины убоги и серы…
И это – порядок? И это – уют?
Откажется лошадь, сгорая от жажды,
От этого супа: в нем столько червей!
Прокисшего хлеба отведав однажды,
Заплачет осел о судьбине своей.
Пусть лучше в тюрьму меня бросит
чиновник,
Чем в этом хлеву мне пиры пировать,
Пусть лучше в меня злобный выстрелит
кровник,
Чем в этом хлеву мне чаи распивать!
Как только я встал, подбежал ко мне сразу
Хозяин: «Скажи мне, хорош ли прием?»
«В глаза не хвалю, чтобы не было сглазу,
Но соли – обилие в супе твоем.
Я жил в городах, посещал я деревни,
Меня и на празднества звали не раз, —
Нигде я не видел подобной харчевни,
Нигде так живот не набил, как сейчас.
Мне чай подавали в стаканах стеклянных,
А ты, молодец, подаешь в деревянных.
В тарелке друзья подавали мне суп,
Ты – в глиняной кружке: не так ты уж глуп!
Бывает и мясо в тарелке, я знаю, —
Увы, позвонками твой суп знаменит!
Везде предлагали мне сахару к чаю, —
Ты думаешь: сладость мне вред причинит.
И правильно: разве на праздник пришли
мы?
Не любо – не ешь, возвращайся назад!
Не свадьбу же сын твой справляет
любимый, —
Кому не по нраву, пусть дома едят!»
Я выйти решил, но хозяин и слуги
Вскричали: «Плати нам за суп и за чай!»
Едва только двери открыл я в испуге —
Схватили за шиворот: «Деньги давай!»
Затылок тогда почесал я, признаться,
Хотя не чесалось в затылке ничуть.
С последней копейкой пришлось мне
расстаться…
Эх, брюхо вспороть бы и пищу вернуть!
Не денег мне жаль, – мне обидно и горько,
Что в горле застряла хозяйская корка;
Не злюсь я на бедность – давно к ней
привык, —
Мне жаль, что от супа – в ожогах язык!
К чему мне богатство, добытое всюду,
Где подлость царит, где неволя тяжка?
Завидовать мелкой душонке не буду,
Что нагло жиреет за счет бедняка.
Жена говорит: «Мне обидно до боли, —
Хомяк обглодал наше скудное поле.
Как стал ты дибиром, прошел целый год,
А что ты имеешь?.. Погиб твой доход!»
Мой волос поднялся под старой папахой,
Но выйти на поле решил я без страха.
Схватился за палку, достал я кинжал,
На случай – хозяйство семье завещал.
Сказал я жене: «Жди большого событья.
Хочу с хомяком в поединок вступить я.
Он мне надоел. Отплачу я с лихвой.
«Иль смерть, иль победа!» – мой клич боевой».
Пришел на участок – и стало мне больно.
Едва я взглянул, засвистел я невольно:
Ни зернышка не было, ни колоска —
Все стало добычей врага-хомяка.
Д и б и р
