Подражание куртуазному маньеризму
Я ложе твоё устелю лепестками сирени.
Прекрасен тот будет ковёр из цветков, хоть не ткан.
И песню соблазна спою тебе, словно сирена.
Не пропадать же, пардон, мон ами, лепесткам…
Ведь ты эти ветки, коль помнишь, собою рискуя,
Ломал, на ограду больницы второй взгромоздясь.
На стрёме стояла тогда я, трясясь и кукуя,
Боялась, застукают или сорвёшься с ограды и – хрясь!
Прохожий дедок нас обоих ругал – ела зависть:
Тщедушен он был, на ограду ему не залезть.
Сирени персидской ты рвал молча лучшую завязь,
Забыв про мораль, и про стыд, и про совесть и честь.
Букет твой отцвёл, насорив на кровать лепестками.
Прекрасен ковёр из сирени, хотя и не ткан.
Увянем и мы, нам не бить себя в грудь кулаками.
И не пропадать же, пардон, мон ами, лепесткам…
Хочу быть строгой, нет, суровой,
Я к мелким слабостям своим.
Но день настанет – шесть «Коровок»
Моё «Оно» и «Я» съедим.
Уговорим вдвоём мы совесть,
Что мёда жизни больше нет,
Что близится к финалу повесть,
Что горьки дни последних лет.
Что с ядом их конфетный яд?!
И сдастся бедное «Сверх—Я».
С какой надеждою я жду часов, минут
Той тишины особенной, вечерней,
Когда меня нигде уже не ждут,
И мир затихнет в полунощной черни.
Скандалы отзвучат, и телевизоры, и мат.
И я останусь тет—а–тет с природой
Своею внутренней, иль книг открою клад,
Не согласуя вкус ни с мненьями, ни с модой.
И буду по крупицам собирать
Я зёрна мудрости, неслышно, словно птица.
Наедине с собой не надо мне играть
Чужих ролей, ни лгать, ни суетиться.
Что может быть ценнее тишины,
Когда движенье мыслей слышно или сердца.
И нет тогда желаний, радостей иных, —
Вечерний слушать блюз взамен дневного скерцо.
Посвящается подруге Инне
С утра мне хочется писать стихи,
И что—то светлое в душе гнездится,
И мысли, и слова пока ещё легки,
И рвутся ввысь и в синь, подобно птице.
И отблеск в памяти удач и редких дней —
Фрагментов зыбкого земного счастья:
Сирень в цвету, ракушки с моря в ней,
И призраки любви, и голоса участья.
Там капельки дождя как бриллиантов блеск,
И запах мандаринов возле ёлки,
И полный хвойной свежести сосновый лес,
И притяженье книг на тесной полке.
Там тёплый голос милого дитя,
С которым я и радости делю и горе.
Как скоротечна жизнь, как быстро дни летят.
Но там, в потоке дней, есть Франция и море.
Как в сейфе, в памяти моей сокровища лежат.
Они – как солнечные проблески в ненастье.
Когда на сердце холод и метели закружат,
Я пью вприкуску чай с кусочком счастья.
Я наберу знакомое число
На старом чёрном диске телефонном.
И приготовлю винегрет из слов,
Чтоб угостить подругу Любу оным.
Она, конечно, как всегда, в делах,
Нередко и в минорном настроенье.
Я ей скажу: прекрасная погода, вах!
Давай махнём на речку в воскресенье.
Иль в лес уедем на день от забот —
Забудь свои обиды, огорченья.
С собою прихвати ты пару бот
И бутерброд иль пачечку печенья.
Поедем в лес, побродим по росе,
Быть может, и грибов насобираем.
Оставь ты в городе свои тревоги все.
Не хочешь в лес – пошли позагораем.
Подышим воздухом речным и в облаках,
На травке лёжа, молча повитаем.
Там суета любая далека,
С природой мир в душе мы обретаем.
Подумай, что заманчивей, реши,
На чаше жизни взвесив «за» и «против».
Проходит лето, в лете жить спеши,
А не в своём хроническом цейтноте.
Ты стала современно—меркантильной.
Я предложу: махнём—ка завтра в лес,
Боровиком сегодня рынок сверхобильный.
А ты ответишь: в морозилке гриб тот есть.
Да разве едут только в лес за этим,
Чтоб морозилку набивать лишь «под завяз»?
Ведь мы всю зиму грезили о лете.
Как ум—то в пользе—выгоде увяз…
А что там красота и воздух чистый,
Забыла, выхлопной дыша трубой?
А предвкушенье чуда, Люб? А время, что не мчится, —
По тропкам тихонько лесным идёт с тобой?..
Оно твоё в тот миг, твоё и только, – время.
И незаметно день пройдёт, домой уйдёшь,
Оставив лешему обиды, жизни бремя,
И песню радости душе своей споёшь.
С утра уже не так ложится карта.
Лицо не вымыв, не очистив нос,
Петрович уже сумрачно прокаркал
Очередной свой негатив—прогноз:
Что десять дней жестокий будет холод,
А перед тем – жестокая жара.
Его мозги как будто ищут повод —
Как испоганить настроение с утра.
Я возвращаюсь в свой сарай —
Крупнопанельную «хрущёвку».
Она, конечно же, не рай, —
А так, уютная трущобка.
Я здесь уж столько лет живу, —
Люблю, грущу, переживаю.
Частенько мне панели жмут:
За ними шум, а я – живая.
Я так устала от шумов,
О тишине в дому мечтаю.
На полках книжных – тьма умов.
Сосед мой пьёт, а я – читаю.
И днём грешим, и спим – грешим,
И нет от суеты покоя.
Куда—то мы спешим, спешим…
А было б лучше течь рекою.
Она хоть тоже не вольна —
Из берегов выходит редко,
Но как легка её волна,
Что омывает берег крепкий.
Она неспешна, глубока,
Дно видно лишь в пределах метра.
В ней – неба синь и облака,
Чуть подгоняемые ветром.
А временами поутру,
Когда едва взойдёт светило,
Дневную предварив жару,
Прозрачна и чиста от ила,
Река играет серебром —
Блестят и светятся чешуйки,
Как будто рыбина ребром
Под водные попала струйки.
А вечером речная гладь
Все краски отразит заката.
Когда же солнце ляжет спать,
Луна дрожит на перекатах
Ночной и сумрачной волны,
Дробится лик её неверный,
И воды волшебством полны
И лунным светом эфемерным.
А осенью, когда туман
Так стелется над речкой густо,
Он вводит путника в обман,
Что там, внизу, в обрыве – пусто,
Что там кончается земля,
А то, что дальше – неизвестно,
И только рядом тополя
Обозначают кроной место,
Давно знакомое глазам.
Но не видны ступеньки в белом,
И ты включаешь тормоза,
Чтоб не слилось с туманом тело.
И осенью лежит на дне
Сокровищем листва златая…
Река и душу лечит мне
И все прорехи в ней латает.
Как хорошо рекою быть —
Для душ людских насущным хлебом,
Хоть в берегах, но вольно плыть,
Вобрав в себя просторы неба.
Стрекочут машинки, срезая траву,
Причёску чтоб сделать газону.
Склонил одуванчик седую главу, —
Он в стрижке не видит резону.
Чтоб был у всех трав одинаковый рост,
Чтоб цветом никто не разнился.
Но разве за этим цветок всякий рос? —
Напротив, чтоб мир удивился,
Какое богатство и красок, и форм
Таит в себе почва земная.
Пусть зрелую траву покосят на корм,
И то хоть бы польза какая.
Но парикмахер с косилкой не ждёт,
Пока семена травки сбросят.
И вместе с гребёнкой жужжащей придёт
К траве прежде времени осень…
Вновь рассвет сер, отнюдь не розов.
Не сулит он от туч покой—отдых.
И гремят надо мной вверху грозы,
И стихии внизу разгул водной.
С ветром дождь и с таким громом!
Амальгаму морщит зеркал в лужах.
Дождь бежал—лил, да стал хром он.
Как в июне земле ты был нужен.
Вряд ли рад тебе в августе колос,
Что метёлку склонил пред стихией.
Слышу ветра шершавый голос
У окна, где пишу стихи я.
Что мне дождь – я не гриб, не колос.
Мне под крышей тепло и сухо.
Если уж и о чём беспокоюсь, —
Чутким к рифмам чтоб было ухо.
Вот опять засвистела пичуга.
Горизонт чуть—чуть прояснился.
Я сегодня – хозяйка досуга,
И с утра уже дождь мне снился…
Когда я еду в лес на «Волге»,
Забыв на время хоть о долге,
«Сверх—я» моё в пути молчит.
И даже музыка звучит
В приёмничке совсем иначе,
И ощущение удачи
Не покидает. Льётся речь,
Так, как речушка может течь
В сухую ясную погоду,
Даря прохладу всем и воду.
Не вызывая диссонанса,
Наш транспорт, что источник транса,
Везёт в лесные нас места.
Мелькает за верстой верста,
И вот уже – сосновый дух,
Жужжанье оводов и мух,
Глазки рубинов – земляники,
И сине—матовой черники,
И жёлтых зверобоев пальцы,
И цмин – как узелки на пяльцах
Полян, и пчёлы над душицей,
И воздух чистый и душистый.
И пятна яркие гвоздик,
И чей—то зов, условный крик,
И вереск в розовых бутонах,
И шуба изо мха—мутона.
И обонянье, и глаза
Вбирают запахи, картины,
И ты – не ты, а стрекоза,
Что чудом вырвалась из паутины.
