Патефон
Вы не фея, не миледи
И не кукла, но
Ваши кудри шеей лебедя
Льнут к груди хмельно.
Вы — танцовщица из бара,
Южной ночи визави.
Для гулянки вы не пара,
Но вы пара для любви.
Вы не ведьма, не мадонна,
Не икона, но
Я плыву к вам речкой сонной
И теряю дно.
Вы бушуете, как лето,
Распускаясь и звеня,
И на сердце у поэта
Сладко вьетесь, как змея.
Нас мотает, бьет и кружит,
Как осенний лист.
Я — над небом. Вы — над лужей.
И то вверх, то вниз.
И над миром полуночным,
Презирая маету,
Мы разбрасываем клочья —
Нашу с вами красоту.
Дрожит, дрожит в глазах у вас
слезинка,
И вечер наш пошит, как пестрый
балахон.
А жизнь, а жизнь играет, как
пластинка.
А время, время, время — патефон.
Хоть на палец или в ушко,
Поощряя красоту,
Я куплю вам побрякушку
В промежуточном порту,
Где по-русски, не считаясь,
Я куплю любой ценой,
Чтоб на вас она болтаясь,
Хоть чуть-чуть дышала мной.
Вам — как по снегу полозья —
Палец ей окольцевать.
Но слетит, ударит оземь
И забьется под кровать,
Потому что у торговца
Нехорошая рука:
Он дарить не чаял вовсе —
Он продал наверняка.
Он продал. А сам смеется,
Тормоша ее в горсти:
— Ты гляди, с другим схлестнется,
Потеряет, не найти!
Ты возьми еще хоть пару —
Испытаешь не одну.
Я отдам почти задаром
И, поверь, не обману.
Я о нем, как о болезни,
Расскажу вам, покривясь,
Чтоб, когда кольцо исчезнет,
Оправдались вы, смеясь,
Чтоб как лучшую подружку,
Коль останетесь одна,
Вспоминали побрякушку.
Побрякушку — грош цена.
1995 год
От жары затих, не дышит вечер сонный.
Дом когда-то был, я помню, угловой,
Где на изгородь уставился подсолнух
И кивает мне ушастой головой.
Гаснет пламя, и ломают руки спички.
Кольца дыма повисают за плечом.
Дом чужой, но да послушные привычке
Пальцы шарят по карману за ключом.
Эй, подсолнух, как ни пялься,
не узнаешь —
Ты живешь на свете только первый
год.
Эй, подсолнух! Эй, подсолнух, зря
киваешь —
Каждый третий здесь меня не узнает.
Тянет душу, как сиротская гармошка,
Дверь не скрипнет — как к воротам
приросла.
Эй, подсолнух, покивай еще немножко —
Мысли кругом, будто лодка без весла.
Пособи мне — стукни стеблем прямо
в раму,
Бей, покуда растеряешь семена.
Эй, подсолнух, желторотый, глупый самый,
Ты махни мне, если выйдет не она.
Эй, подсолнух, что увидишь на дороге,
Глаз тараща от темна и дотемна?
Эй, подсолнух! Эй, подсолнух
длинноногий,
Не идет ли где по улице она?
Новой краской, видно, крашены ворота,
И мальчишки с крыш глазеют наверху.
Эй, подсолнух, оборвут тебя в два счета —
И не сыщешь по дороге шелуху.
Одногодки, сорванцы и шалопаи
Хитро шепчут и мотают головой.
Эй, подсолнух, видишь, мне один кивает?
Самый шустрый среди них, конечно, твой!
Эй, подсолнух, зря ты, видно,
лупоглазый,
С любопытством шею тянешь
за плетень.
Эй, подсолнух! Эй, подсолнух,
слышишь, сразу
Головы своей лишишься в тот же день.
1983 год
Колеса бьют по стыкам перегона
За солнцем, оседлавшим косогор,
И в свете ночника купейного вагона
С попутчицей мы строим разговор.
Мелькают за окном платформы станций,
Считающих минуты тишины,
И фразы ни о чем устраивают танцы
Смешно и неуклюже, как слоны.
Испытаны все методы и средства,
Но гаснет безнадежно разговор,
И час назад еще удачное соседство
Грозит молчаньем выстроить забор.
Но вдруг девятым валом откровенность
Нахлынет и затопит с головой,
И чопорное «вы», и глупая степенность
Друг другу расхохочутся впервой.
Кто мы теперь — кому какое дело? —
Попутчики и пленники дорог.
И шутим мы: вот так в раю Адам и Ева
Свой первый начинали диалог.
Летит состав, гудком взрывая темень,
На небе дымом вычертив вопрос:
С какой же ты цепи тотчас сорвалось,
время,
И бешено несешься под откос?
Погода — дрянь. И на дороге гололед.
Шныряет «дворник» по стеклу туда-сюда,
взад и вперед.
Вот кто-то машет мне. Пожалуй, подвезу.
Я — не такси, но для нее готов на всем газу.
Остановлю. Спрошу у ней перед
капотом:
Согласна ли на самый дальний перегон?
Ах, этот холод… Этот транспорт
по субботам…
Садись, послушаем магнитофон.
Мне лекарь — музыка, и ночь — всему судья.
На красный свет мой путь опять среди житья —
бытья.
На самых диких виражах мотор не глох —
Машина хочет жить как я: на двух, а не
на четырех.
Как хорошо, что в эту ночь могу
помочь я,
Кто непогодой с теплым домом разлучен,
Кто в свете фар моих всплывает только
ночью.
Садись, послушаем магнитофон.
Ну обругай, ну назови меня: лихач.
Нарочно нервы тереблю твои, пуская вскачь.
Гоню затем, чтоб нам не в спину смерть,
а в лоб,
И чтоб из музыки тебя сейчас ничто
не отняло б.
Кори меня, но не исчезни в вихре
мутном
По воле прочих невезений и препон.
Я отпущу педаль, но только рано утром.
Садись, послушаем магнитофон.
Я от тебя на полдороге без ума.
Гасите рыжие зрачки скорей, в ночи дома.
В поклоны рабские ослепших фонарей
Наплюй, машина, светом фар, рубя их
до корней.
Как хорошо, что эту ночь мы мечем
в клочья
И, предрассудки бросив скорости на кон,
В конце пути оставим сплетням
многоточья…
Садись, послушаем магнитофон.
1986 год
Промчался август, как шальной,
Роняя в мир осколки лета,
В котором ты была со мной,
И было так красиво это.
Где до конца не отлюбя,
Я безмятежно,
Не по-осеннему тебя
Целую нежно.
Еще держу ладонь твою,
И в ней тепла еще хватает.
Но птицы тянутся на юг,
И с ними что-то улетает.
Что? — мне покоя не дает,
Не думай только.
Тебя за этот перелет
Целую горько.
Все так по-летнему еще
Звенит, и губы шепчут хлестко,
К плечу ласкается плечо,
И в пальцах рушится прическа,
И осень светом синих глаз
Под желтой прядкой,
Не отпуская в зиму нас,
Целует сладко.
2009 год
Стуком скорбным и утробным
Гвоздь последний в месте лобном,
Ноет колокол в висках.
В нос шибает дух сосновый,
Дело стало не за словом
На оструганных досках.
Не в карете золоченой
Ждут Емельку Пугачева.
Тьма юродивых окрест.
Жернова молвы скрипучей
Голоса смешали в кучу:
«Четвертуют, вот те крест!..»
На задворках и в пристенках
Унимают дрожь в коленках
Бабы, истово крестясь.
На чурбане злая метка —
Не мила ли станет клетка,
Коли выкликнут: «Вылазь!..»
Сорванцы — вершок от пола,
Глаз не кажут из подола:
— Ан привязанный, аль нет?!.
— Чай, душа на нитке в теле…
— Твой черед пришел, Емеля…
— Дострадай же напослед…
А над рощей крик вороний —
Вперебой его хоронят,
Изнуренные постом.
И над грешным да немощным,
Одуревши от всенощной,
Клювы щелкают хлыстом.
А за нервы тянут души
Христарады да кликуши:
— Что анафему жалеть?..
«Чай, болезному яму-то
Поделом теперь за смуту!» —
Свистнет сотникова плеть.
Вот и сам. Глаза упрямы.
Шаг тяжелый, шаг корявый —
Не помилуют, небось.
И под дробное стучанье
Крест последний на прощанье
Кинул смертным, словно кость.
Ляг на крест, расправь-ка плечи!
Палачам команда: «Сечи!..»
Прокатилось эхом: «А-а-ах…»
И хрипел он, пропадая:
— Так и быть, за всех страдаю… —
Муку стиснувши в зубах.
А за дальнею слободкой
Поминают смерды водкой
На последний на пятак:
Был вожак в лихом заделе.
Не один ты, чай, Емеля, —
Может, сыщется смельчак!..
1984 год
