сам не знаю. Должно быть, что-то экстравагантное, и как бы не от нас с тобой. Мы только излагаем сюжет, пытаемся о героях рассказывать, толком не понимая ни их поступков, ни мотивов к этим поступкам…
– А чего тут понимать?
Задав этот вопрос, я сильно смутился, поскольку стоп, который лежал теперь у меня на коленях, я успел прочитать лишь где-то недалеко от начала, а в нём, если представить его книгой, текста набиралось не менее двадцати печатных листов. Опрометчиво высказывать суждение, не будучи вполне ознакомленным с вещью…
– Вот именно, – бросил мне писатель, как бы освобождая меня от необходимости обсуждать его произведение дальше. – Мы с тобой идём одним путём, с одинаковыми героями, только я с большими подробностями, а нужной эффектной концовки у обоих – нет.
– Разве действующих лиц у тебя тоже всего двое – как у меня? Ну, ещё к ним, разумеется, присоединяемся мы, я и ты, – как повествователи…
– Тут нечему удивляться. Не в том ведь дело, сколько на страницах лиц или героев, а в том, как, рассказывая о них, мы изображаем окружающее и чем заканчиваем.
Я не мог не отметить: наш разговор уводил в какую-то нестандартность. Героями и лицами мы называли и самих себя, и собак. И если и в моём коротком рассказе, и в рукописи Виктора говорилось об одном и том же, то, значит, к моей писанине мог подойти и выбранный им заголовок? Мне он импонировал, но казался очень загадочным. Не прочитав стоп, ничего не прояснишь. Да, хорошо, безусловно. И всё же…
Разминая эту пилюлю и чтобы хоть как-то расширить свои представления о романе, я приготовился добиться этого как бы косвенно, не провоцируя писателя на дальнейшую усложнённую полемику.
– А почему ты пишешь «тигриной», а не «тигровой», – как у Шота? – спросил я его.
– Ты бы хорошо понял это, если бы излагал своё творение более подробно. Я, видишь ли, усматриваю, что Шота перевели…
В это время мы услышали необычно непрерывное пение дверного звонка и частые удары кулаками в дверную плоть. Мы взглянули друг на друга, ничего не понимая. Беседа по-настоящему выбила нас из житейской колеи. Я совершенно забыл о Баське, а Виктор, видимо, забыл о своих домочадцах, так что вряд ли знал, дома ли теперь кто-нибудь из них или их нет, ушли, может, куда-то. Кто там?
Когда он направился в сторону двери, чтобы открыть её, я, поспешил за ним, чувствуя некую солидарную с ним ответственность за что-то, имевшее, вероятно, важное значение.
В проёме двери, открытой Виктором, мы стали рядом и оба чуть высунулись наружу. Перед нами стояла благонравная, но сильно рассерженная женщина. Мне она была незнакомой, а Виктору, как я узнал совсем скоро, приходилась соседкой с нижнего этажа, из квартиры под ним. Муж её был капитаном дальнего плавания, посещал разные страны. Жили они много лучше других. А страстью жёнушки было увлечение дорогущими коврами, паласами и ковровыми дорожками. За ними вёлся тщательный уход. Каждую неделю их выносили освежить, трепали, прочёсывали. Одну часть размещали во дворе на специальных растяжках, другую выносили на балконные перила.
Стушёванная, очевидно, фактором неожиданности, когда ей не вполне понятен был двойной состав открывших дверь, она несвязно что-то попробовала говорить, но не успела. Виктор упредительно и весьма корректно сказал ей «Здравствуйте!», после чего она, жёстко заморгав и едва не плача, всё-таки превозмогла скованность и проговорила:
– Мои ковры, боже мой! С вашего этажа… На них… Они подмочены, испорчены…
Мы продолжали тупо стоять в проёме, ничего не понимая.
– Вы слышите ли, что я говорю? – Женщина переходила на истошный крик. – Там, у вас на балконе, собака, она мне изгадила ковры. Мой муж… Да делайте же хоть что-нибудь!.. Не стойте как истуканы!
Ситуация прояснялась. Ну, Баська! Он, видимо, юркнул на балкон и там, в ещё незнакомом для него месте… Мгновенно оценив степень урона соседке, мы с Виктором, виновато взглянув один на другого и затем на капитаншу, в один голос промямлили:
– Мы… ему… скажем…
– Кому?.. – краснея от негодования и страшно выпучив глаза, громко вскрикнула женщина.
Как раз в этот момент где-то за пределами прихожки, будто воспринимая наш разговор с дамой, Баська несколько раз тявкнул и проскулил.
Женщине этого хватило, чтобы больше ни секунды не задерживаться. Она досадливо и безнадёжно махнула перед собою рукой, тем самым показывая, что всё время, пока она простояла здесь, у двери, она имела дело с ненормальными.
Её сердитые шлёпы домашними тапочками ещё отсчитывали количество ступенек лестничного марша, ведущего книзу, а мы с Виктором, даже не притворив дверь, опустились от изнеможения на пол, корчась от смеха и не позволяя себе рассмеяться настолько громко, чтобы нас могла услышать обиженная женщина. Наверное, прошло добрых пять-шесть минут, а мы всё ещё не могли успокоиться.
Тут бухнул звонком телефон, торчавший поблизости на пристенной полочке. Виктор снял трубку. Из неё был слышен истошный голос нового всемирового отчаяния, принадлежавший капитанше.
– Он опять мне… на ковры… Уберите же эту тварь!
Сталкиваясь один с другим, мы бросились выручать Баську. Увидев нас в открытую нами балконную дверь, он благодарно взлаял, прыгнул в комнату и замотался по ней, а затем и повсеместно, пытаясь побыстрее забыть о ситуации, когда он, может быть, случайно оказался кем-то запертым в секторе квартиры снаружи её, слышал гневные женские выкрики на таком же балконе пониже, очень боялся и потому не в состоянии был отказать себе в своей элементарной потребности…
– Славно, славно, – услышал я от Виктора, когда мы наконец немного отошли. – Ты из этого ничего не находишь поучительного?
– Как же, – бодро говорю ему. – Лучшего финала для своего сюжета я бы и не желал.
– И для моего – тоже! – рассмеялся писатель, снова утягивая в смех и меня. – Мы – соавторы одной штуки, и это великолепно. А ведь не могли и подумать. Вот это настоящий юмор. Место ему – в истории.
– Но я не пойму, как быть мне, – сказал я. – Моё авторство ничтожно, поскольку по сроку я своё произведение написал позже тебя.
– Из-за этого и место ему в мусорном ведре, ты что, не понял? Ну, не огорчайся. Концовка-то у нас вышла уже после. И в моём тексте её тоже нет. Вот что главное! Мы этот шедевр поместим в сборник юмора. Идёт? А что до моей рукописи, ей тоже место рядом с твоей.
Сказав это, Виктор швырнул её в мусорное ведро.
Я опешил, вздёрнулся.
– А как же?.. – Я не знал, о чём спрашиваю. Так, вырвалось
