по обстоятельству.
– Да всё просто. – Виктор пришёл мне на подмогу. – Это лишь вариант моего романа, самый первый, даже не в целом виде, отдельные его части. Барахло. Но как раз по нему вынесено публичное мнение, будто это приличная вещь. Представляешь? Вот глупари! И – кто бы! Писатели из союзов. Сю-зи-ки. Окончательный же вариант я ещё пока никому не показывал. Некому, брат. Вот думаю, ты – не согласишься ли?
– Даже надеяться не мог. Спасибо.
Пора было уходить. Встреча для меня оказалась более чем насыщенной. Но сверх её регламента вертелось в моей голове ещё по крайней мере два вопроса к хозяину жилища. Первый я задал, когда уже получил в руки заложенную в папку толстоватую стопку листов – распечатку с принтера – и приготовился прихватить под мышку Басю.
– Что-то хотел сказать? – Виктор насмешливо-внимательно смотрел на меня, стоявшего у порога, будто зная, что без того вопроса я не уйду.
– Не обидишься?
– Ну что ты!
– Почему всё-таки ты не печатаешься?
– Да разве непонятно? Я пишу, значит, я и так – писатель. Когда что-нибудь окажется опубликованным, напечатанным, я не знаю, как мне тогда себя называть. Опубликователь, напечататель… Ерундово. Да, впрочем, не беспокойся, сборничек юмора выйдет. Ты в нём согласен присутствовать?
Баська уже вертелся у меня под мышкой.
– Буду рад. Не забудь включить и твою самую последнюю вещицу – про напечатателя.
– Само собой! Только неверно говоришь: последней она не будет. До выпуска в свет к ней ещё столько придумаем. Так?
– Идёт!
Мы попрощались и расстались.
Придерживая распечатку и не отпуская Баську, я шел по тихой вечерней улице, и возвышенные чувства переполняли меня. Отпускать собачонку не хотелось: потом жди её, может быть, до утра.
Я осознавал, что вот ещё несколько минут назад я не только от души пообщался с интересным человеком, но и прошёл некое посвящение. В то, где пока и не мечтал оказаться со своими никудышными литподелками. Куда любой новичок может рассчитывать подняться разве что через годы, а то и десятилетия. Неважно, что я посвящён человеком, не желающим и, вероятно, не готовым публиковаться. Ну их, этих маститых! Они все какие-то очень занятые, серьёзные, напыщенные, юмора не понимают, как, безусловно, и самой действительности; то, что можно брать из неё, считают неподходящим, своё же сочиняют тяжело, выдумывая, и – что они написали?.. Где оно? Кому в поучение или в удовольствие? Гоголь что-то говорил о бумагомараках…
Я мысленно благодарил Виктора за всё, благодарил себя, что у меня получилось так легко войти в доверие к нему, благодарил и вот этого шельмеца Басю и даже его тёзку из романа, а также двух сук – их матерей. Без нас всех, вместе взятых, пожалуй, и не вышло бы ничего из того, что вышло.
Писать, быть литератором – это в понятии всех как что-то недосягаемое, возвышенное, необъятное, таинственное. На самом же деле всё просто. Что, казалось бы, в нашей с Виктором болтовне с разбором рукописей, в смехе над эпизодом с капитаншей, в беззаботной безалаберности непоседы Баси? Но вот я иду теперь, ощущаю неубывающее животное тепло от пульсирующего маленького тельца этого пёсика и радуюсь, что я уже совершенно другой.
Я знаю, что может составлять литературу, даже очень высокую. Так это легко и приятно сознавать…
Я знаю, что мне теперь делать, что мне нужно…
И уже ничто не в состоянии помешать мне или огорчить меня. Даже то, что, по известной мне причине, издание сборника юморин с моим «присутствием», о чём говорил Виктор, вряд ли состоится. Или, если и состоится, то не скоро.
Помню, что уже и перед самым уходом от него я всё ещё хотел спросить у него, в самом ли деле он собирается выпустить в свет такую книжонку. Было бы желательно обнаружить в ней свой скромный вклад. Но я не спросил, поскольку запаздывал: следовало задать этот вопрос несколько раньше – сразу вослед первому, уже изложенному выше. Теперь он казался излишним и неуместным.
Для чего было спрашивать о пустяке – если и так всё складывалось наилучшим образом…
Мой друг Казимир Лопек, не являясь учёным, имел обыкновение рассуждать о нашей цивилизации и её продолжениях. Много писал на эту тему. Хотел подготовить к изданию книгу. Но ему всё казалось, что соответствующих материалов у него мало.
Однажды мы гуляли с ним по зимнему лесу. Заглянули передохнуть в пустовавшее зимовьё. Затопили печурку. В какой-то момент Лопек взялся подбросить в огонь щепок, открыл дверцу печурки, наклонился, и неожиданно его стало туда втягивать. Я не успел оглянуться, как он исчез. Как я ни старался, вызволить его назад не удалось. Объявился он лет через пять и уже в другом городе, где стал жить постоянно. По телефону я узнал от него, что в своё отсутствие он находился в далёком будущем, и теперь для задуманной книги материалов у него более чем достаточно. А вскоре его свалила тяжёлая болезнь, и он умер.
Я обнаружил копии некоторых написанных им вещиц у себя в рабочем шкафу, куда положил несколько лет назад, получив от друга по почте для ознакомления вместе с предложением пользоваться правом их издания, если ему самому напечатать книгу было бы не суждено.
В сопроводительной записке Лопек просил меня по возможности обойтись без раскрытия его биографии. Соглашался только на минимальное. Например, на отдельные метричные сведения. Сюда входило, как самое необходимое, то, что было ему немногим за шестьдесят, и «вполне вероятно», он – потомок одного из декабристов, отбывавшего каторгу в Сибири и там погибшего.
«В целом, – писал он, – данные обо мне малоинтересны для меня самого, так как не проецируются на всё, над чем я работал и о чём сообщается в посылаемых тебе материалах. Считаю, что и для других особого интереса тут нет».
Ещё он сообщал, что собранное им он бы не хотел видеть представленным публике в известных всем видах сочинений. «Я их называю футурины, – говорилось в его записке, – что по смыслу обозначает повествования из будущего, которое уже состоялось как реальность».
Выбрав из них те, где угадывалась общая концепция так и не изданной книги, я, насколько это мне удалось, постарался придать им более-менее достойную беллетристическую форму и теперь предлагаю эту небольшую подборку вниманию всех в надежде хотя бы в малой части воздать памяти увлечённого нашим будущим
