Такое же, как было у меня.
И с удивленным криком он упал на землю,
И с удивленным стоном я упал туда,
Я не заметил пули, что попала в сердце,
И не заметил я, как он убил меня.
В далеких друг от друга тихих деревнях,
В закатных далях – солнце за дорогу,
Кормилицы идут домой, от радости мыча,
И обе матери встречают их у своего порога.
Но обе уж не встретят никогда детей своих,
Не приведет сыночков к ним дорога.
Не скажут им они: «Давайте вечерять,
Ведь вы устали, деточки, немного».
17.03.2009
О, поле русское, войною искалеченное поле,
Вчерашний страшный бой прошел здесь на передовой.
Горящих танков дым, для смерти тут раздолье:
Сырого мяса, крови запах, мин визгливый вой.
Сугробы в копоти, и наст пропитан кровью,
Еще недавно здесь божественная поля красота была.
Убитых восемьсот лежит, им нет надгробья,
Здесь вздыбленной земли молчанье, смерть свое взяла!
Смотри, сидят солдатики, сидят на бугорке,
Один в советской форме, с звездочкою на пилотке,
Другой в немецкой форме, он без шмайсера, с лопатою в руке,
И на двоих им «козья ножка»
из махры в вонючей из газет обертке.
И разговор на непонятных языках понятен им двоим,
С небес вот свалится работа не по нраву,
Хоть держатся, но страх им на двоих в подарочек один,
Увидеть рваные тела – для их души смертельную отраву.
По восемнадцать лет, и на сегодня, вроде бы, живые,
Сидят, беседуют, как с одного двора свои,
До завтра время есть. Вам выпить бы да закурить, родные,
Ведь завтра в бой, а завтра вы – заклятые враги.
Проблема тут одна, переплелись убитые руками и ногами:
Вчера прошел здесь рукопашный беспощадный бой,
Вцепились в горло другу друг в отчаянье зубами,
И в схватке так сплелись, хоть волком вой.
Читатель дорогой, я сердцем не солгу, я в лирику сейчас.
Я славу пропою ста граммам, папиросам,
Которые, как воздух, были нам нужны подчас.
«Вот как бы только их достать?» —
мы постоянно мучились вопросом.
Попробуй обойтись, чтоб перед смертью не курить,
Попробуй обойтись, перед костлявой спиртика не выпить,
Ты в бой пойдешь с душою голой, будешь волком выть,
И, думаю, почти наверняка в бою тебе не выжить.
Тот не мужик, кто хвастает перед женой:
«Я не курю, не пью! Ты ценишь? Понимаешь?»
Не любит никого такой мужик, а любит свой «живот»,
За жалкую душонку он свою переживает.
Я тоже не сторонник алкоголя, папирос,
Хотя всю жизнь мою отлично понимаю
Тот библии закон бессмертный, я до этого дорос:
«В короткой жизни делай все по мере» – это крепко знаю.
Ползу я на строчащий дзота пулемет,
Своею грудью я, как тылом, защищаюсь,
Дымок от папиросы, как живой, мне греет рот,
А спирт внутри меня от страха защищает.
Я не один, как троица, втроем,
Даст Бог, я знаю, вместе мы гранатой амбразуру забросаем,
Втроем полегче справиться с свинцовым тем огнем,
Мы победим проклятых, не погибнем, знаем.
А что на поле? Все окоченело на морозе,
Ни разогнуть, ни оторвать уже нельзя.
А вон там танк горящий —
отогреть да разогнуть им руки-ноги
Не положить в могилу их в объятьях – не друзья.
Известно, мертвые «не имут сраму»,
Они равны теперь во всем и навсегда,
Он, мертвый, все простит, не сделает скандала:
«Давай, отогревай, сжигай на танке, коль пришла беда».
И так по всей России-матушке родимой
Во времена войны на поле брани раздавались голоса:
«Эй, Фриц, тут твой лежит, на бляхе Конрад имя!»
«Иван, а твой лежит «без бляха-имени и голова».
Таинственная сень могильных обомшелых плит
Страданья миллионов под собой скрывает,
И шепот листьев в тишине кладбищенской струит,
Березка нежная, склонившись, веточкой качает.
01.09.2009
Казани пригород, промокшая дорога.
По грязи с банками идет, бредет старик,
К колодцу он – за мутною водою.
Так каждый день – он к этому привык.
Он одинок – идет дорогою знакомой,
Затем по грязи медленно, в барак домой.
Вот приближается, усталый и полуголодный,
А молодежь, курящую, обходит стороной.
Идет он не в квартиру, так нельзя,
На съемную веранду – аж в четыре метра.
Хозяюшка веранду ту ему сдала.
Сдала – не проживешь на пенсии диету.
Воды проточной не было и нет,
К отхожему по лестнице во двор спускаться,
А где взять силы, дайте мне ответ.
Ну, сколько это может продолжаться?
Старик, он где-то восемьдесят пять.
Дрожащая рука – зубов уж нету,
Лицо в бороздяных морщинах все,
Обтрепанная одежонка в слоя три одета.
Сорок второй. Смертельная война.
Ячейка в ней молоденький солдатик,
Винтовочка, гранаты в ряд лежат —
Не пулемет, не шмайсер (автоматик).
Атака – Родину мы защитим,
Вот танков подожженные громады.
Лежит солдатик, умирает молодым
И истекает кровью, льющейся из раны.
Нашла и притащила в медсанбат
Его сестричка на спине, от взрывов замирая,
Героя русского сестреночка спасла,
Дальнейшей я ее судьбы не знаю.
Ну, вылечили и опять на фронт,
В боях, в крови дошел до самого Берлина,
Рейхстага стены пулями изрешетил,
Я удивляюсь – ну, откуда эта мощь и сила!
По жизни-нищете бредет старик,
А на него, как будто ниоткуда,
Чрез долгих шестьдесят свалилася звезда,
Звезда та золотая – и свершилось чудо.
Ну, наградили, а в глазах дрожит слеза,
Нет – не обида. Нету этого в помине,
А что жена недавно умерла,
Не доведется с нею в новенькой квартире.
Пишу, и у меня стоит слеза.
Ну, сколько может он пожить в квартире,
Ведь человеку – восемьдесят пять,
Таких немного уж осталось в целом мире.
О Господи! Когда окончится такой позор,
Когда огромная страна героя позабыла,
А в ней Герой Российский в нищете прожил,
И выжил ей назло, и Правда победила.
Великая Россия, уж две тысячи восьмой,
Ведь то, что описал, звучит тебе позором.
Вперед Россия – мы сильны как никогда!
Кричат спасенные кликуши с молодым задором.
Вы видели все то, что описал?
Я видел в телевизионной передаче.
А в то, что видел, поначалу не поверил я,
Мне совестно, мне стыдно за страну, я плачу.
05.05.2009
Издалека увидел их в тот день.
Увидел я на расстоянии далеком,
Лежу – одесская-еврейская шпана,
Мне восемнадцать – я в окопе неглубоком.
Артподготовкою растерзана земля,
И поля нет на ней, одни воронки.
Метелки ковыля промерзли на ветру,
И в воздухе свистят то пули, то осколки.
Промерзшая земля, от страха рвота,
Зажат противотанковый в руках,
Направо – слева закопалась рота,
И ожиданье смерти всех вгоняет в страх.
Глаза повыше бруствера нам не поднять,
В лобешник пулю получить здесь не задача,
А снайперов немецких и не сосчитать.
Лежим, от холода трясемся, чуть не плача.
Я думал – их немного, а их тьма.
Рассыпались на расстоянии, как блохи.
Сперва подумал, здесь управлюсь я,
Дела мои сейчас не так уж плохи.
Пристрелян в поле каждый сантиметр,
Напротив нас немецкая траншея,
Они-то знают, «Тигр» не подведет,
Он над окопом не раскрутится и не сломает шею.
Разгонятся прыжком через окоп,
Пройдут, как в масле нож проходит.
У нас же сделают совсем наоборот,
Раскрутятся и в землю вгонят
Пройдут и не затронут свой окоп,
За ними и поднимется пехота.
Остановить, поджечь нам эту сталь,
Такая в СССР о нас забота.
Ведь если мы пропустим, будет штыковой,
За танками попрячется пехота.
И прямиком в окоп к нам свалится она.
А в штыковой лицом к лицу так неохота.
Мой друг в ячейке рядышком дрожит.
Его я не виню, он умирать не хочет,
Винтовка рядом деревянная лежит.
А настоящую в бою добудь – жить хочешь?
Мороз, покрытый снегом черный наст,
Еще подарочек на нем лежит передо мною,
Он руки-ноги вверх поднял, закоченел,
А ворон глаз выклевывает дробью ледяною.
Вот блохи уж не блохи вдалеке.
Чудовищным вдруг скрежетом заскрежетали,
На каждой кочке ямы дула вверх и вниз.
Кто там внутри – от пуль себя застраховали.
Дыра в стволе, когда качнется вниз,
Шядит в тебя угрозой преисподней.
Такого ужаса, наверное, не пережить
Без веры, что спасен я буду волей Божьей.
Сейчас я вспомнил бабушку свою.
Она с молитвою пред Богом представала.
Просила Бога, чтобы внука защитил,
И в вере в Бога так меня и воспитала.
И с этой верой я неправду должен победить,
Раз верю в Бога – трусить не пристало.
Я должен эту сволочную сталь убить,
Я должен дальше жить, во что бы то ни стало.
Вот он перескочил, как заяц, свой окоп.
Над нашим уж хотел перекрутиться,
А я ему из противотанкового в лоб,
Нет, не попал, того, что ждал, уж не случится.
Ну, слава Богу – длинный был окоп,
