Весь корпус самолета изнывает,
Подъем обратной радугой и вверх,
Туда, где солнце мне теперь сияет.
И друг идет за мной по радуге обратной,
Он знает, без него мне здесь «хана»,
Не жду гарантий, я в судьбе превратной,
Гарантия мне помощь-дружба пацана.
Вот Липецк подо мной. Родная школа,
Ту школу с немцами окончил я.
Распоряженьем Сталина, я эту школу
До самой смерти не забуду никогда.
Мы в этой школе с немцами учились,
И эта школа ассов воспитала в нас,
И мы, и немцы девочек из Липецка любили,
А многие их них уж замужем сейчас.
Я с немцами дружил – мы были вместе,
Гуляли, пили – молодость моя.
И, может быть, поэтому в военном лихолетье
На Липецк не упала бомба ни одна.
Любовь, любовь! Ты радость и весна!
Хоть русскому, хоть немцу так необходима.
В девчонок Липецка перевлюблялись мы тогда.
Влеченье сердца в молодости непреодолимо.
Идем на Запад – все нормально, пролетаем,
Под нами стелется родной, но незнакомый край.
Как говорили немцы, в небо улетая,
Летим друзья, сегодня «Luft ist frei!»
Вдруг из-за тучи двое «Юнкерсов» откуда-то взялись
В сопровожденье пары «Мессершмитов».
Проблема – двое против четверых, теперь дерись!
И надо сбить фашистов недобитых.
Летят, и на боках у них кресты,
Мощнейшие и современные моторы.
«Ну, Коля, ты смотри, не подведи,
А то окажемся в гостях у бога вскоре!»
Один уж надо мной, я на крыло и в «бочку»,
Ушел и в «мертвую» я закрутил,
Задача – сесть на хвост заразе,
Чтоб пулемет напрасно не строчил.
По «мертвой» петле я наверх и вниз стрелой,
Я точно рассчитал, и сел ему с хвоста на спину,
Вот он горит, собака, мой строчащий пулемет
Рассек его крыло наполовину.
Вот три осталось, ну, теперь полегче,
Быть может, Коля их перехитрит?
Вот молодец, маневром точным вмазал,
Смотрю, враг загорелся, камнем вниз летит.
Воздушный бой не легче штыкового,
У нас другие скорости свистят,
Ну, двое сбиты, вполовину ноша,
Ну, кто проворнее из липецких ребят?
Мой следующий маневр не удался, у немца тоже.
Он рядышком со мной – крыло в крыло летит.
И смотрит на меня, и я смотрю – и что же!
Франц – друг по летной школе – на меня глядит
Мы с Францем неразлучными друзьями были,
Казалось, никому нельзя нас разлучить,
Война проклятая хотела, чтобы мы не жили,
Но мы оставили друг друга дальше жить.
И он ушел, качнув крылом, на Запад,
И я качнуть вдогонку не забыл,
Я знал, он не любил фашизма,
А я хозяина – кто моего отца, арестовав, убил.
Один остался враг – весь искрутился,
Но Коля в хвост ему – я в спину, ну, и вот,
Отправили погостевать на землю,
Все сделал наш огнем строчащий пулемет.
Ну вот, закончен бой – остались живы.
Начальство прикололо боевые ордена.
Мы победили в этой схватке, победили.
И бой тот в памяти – от навсегда.
Проклятая война. Калечит и тела, и души.
Казалось бы, в бою – убей врага!
Но сплошь и рядом, в море и на суше,
Тот, кто убил, лежит с убитым рядом навсегда.
25.04.2009
Лишь тот достоин Жизни и Свободы,
Кто каждый день идет за них на бой.
Эх! Сотня грамм незаменимых
Мечта той страшною злодейскою порой
Когда средь взрывов по земле ползем родимой
На доты, изрыгающие злой огонь.
Ты выпил. Все. Вперед! Даешь Победу,
«Спас» сверху, а внизу – твои друзья
Ты – «Троица» непобедим ты с верой
Вперед в атаку и смотреть назад нельзя.
Идем в атаку, кровью истекая
Идем в атаку в страшный «штыковой»
Хребет нам надо перебить ему – мы знаем,
Но бой покажет, кто из нас уж мертвый иль живой.
Вот показался «фриц», качаясь, пьяноватый,
А я-то думал: я – один такой,
Эх! Бы ему прикладом по сопаткам [7] !
Эх! Был бы он от выпивки косой.
Наверно, Гитлер там подсуетился
Не сто поставил – двести с колбасой.
Он вдвое пьяный почему-то объявился
А я тверезый вдвое, да с винтовочкой простой.
Уж так обидно – Сталин поскупей «Ей Богу!»
Тушенки, шоколадки не ищи – тут нет таких затей
Хотя я вдвое потрезвее, слава Богу
А все ж обидно, что немецких нет харчей.
Ну, вот и встретились – чуть не было промаху,
Столкнулся «трезвый с пьяным» головой,
Мой штык влетел под сотню грамм с размаху
А он с двухстами – бац и не живой.
Эх, повторить бы сотни раз по сотке
Она мерило в жизни фронтовой
Тогда б я взял подлючие высотки
И до Победы я дошел веселый и живой.
В железной кружке, смятой в бое – «боевые»
Налиты в память Вашу – наши «сто».
Вам в память не дожившие мои родные,
Вам в память Вечную – Вам, победившим зло.
Теперь я знаю – почему мы побеждали
Мы шнапса их говенного не пили никогда
Свою зеленую злодейку мы употребляли
Поэтому и Победили – живы мы, а им – хана.
22.09.2010.
P. S. Эх, смехом – смех, а сказано и в шутку, и всерьез.
Дом, который заслужил ветеран, прошедший путь от Москвы до Берлина. Фото с телевизора. Май 2010 г.
Там он и умер
Горящий Будапешт – нет ничего страшнее,
Когда в атаке и в крови за взводом взвод,
Чтобы остаться жить – нет ничего вернее,
Бесстрашно через смерть идти вперед.
Почти конец войны, и на краю у смерти
Уже погиб в бою почти что взвод.
Не думает солдат сейчас, поверьте,
В атаке будет дальше жить или умрет.
Он рвется на последнем издыханье
Без рассуждений: «Смерть или живот».
На все плевать, одно желанье,
Хоть раненый, бежать, но победить. Впе – …-рёд!
Зима в том страшном сорок первом:
Обледенел, собака, неглубоко вырытый окоп.
Всего-то восемнадцать. Бой-то первый.
И голодно, и страшно – гаубиц огня потоп.
Но выжил человечек драгоценный,
Назад он не смотрел – вперёд-вперёд.
И жизнь, и мир для нас завоевал бесценный,
Идя на запад, не наоборот.
Он настоящий – нету орденов иконостаса.
Есть парочка медалей, орден есть,
И есть в душе хранящий образ Спаса.
И есть российского Героя честь.
Шукшинский этот парень – он надежный,
Он правду в разговоре рубит, как с плеча.
Доволен, что имеет, и не просит больше,
В бою с врагом не даст он стрекача.
И до Берлина ранен-искалечен Дошел,
Рейхстаг он пулями изрешетил.
Пришел домой, и в шахте был привечен,
Где тридцать два в работе черной протрубил.
Хибару – дом построил, надо ж умудриться!
Женился, дочь и сын родился инвалид,
Но умерла жена, а одному не перебиться.
С другой в гражданском браке – Бог велит.
Но не сошлись. По доброте оставил дом и ей, и сыну.
Работал под землей и уголек рубил,
«Оку»– машину, ту, что называется машиной.
На кровно заработанные денежки купил.
А вот и не судьба для русского героя:
В аварии «Оку» свою несчастную разбил.
И вдруг решил хибару новую построить:
Кирпич ведь грыжи брат – её он получил.
Ведь ты не жулик, операции бесплатной не добудешь —
Продал хибару. Грыжи нет. «Шестерку» он купил.
Вот пенсии пора пришла, работы уж не будет,
Есть крошечная пенсия и долбаный автомобиль.
В Иркутске дочка проживает, так на метрах десяти, имеет ВУЗ,
И сын глухонемой, но тянут лямку жизни понемногу.
Не потянули в жизни вытянуть червоный туз.
Ну, погостил? Обратно в дальнюю дорогу.
Жилища нет – свободен, словно птица,
Живи и радуйся, Герой, ты это заслужил.
Хибару не построить новую, ведь сердце не годится,
Чтоб в старости прожить, ведь есть автомобиль.
Сегодня – 25° в Ростове-на-Дону второй денек опять.
Вот Жигуленок красный на обочину съезжает,
И из него старик, так на прикидку 85,
Кряхтя, сутулясь, из машины вылезает.
Но нет. Не для того, чтоб починить мотор,
Заночевать задумал, так ведь надо.
Он знает, что зависимость – всегда позор,
Он одинок, он сам себе хозяин – высшая награда.
Недавно местный мэр квартиру предложил
Герою, защитившему их жизнь не ради славы.
О, если б сам в бетоне голом он пожил,
Наверно, попросил немедленно отраву.
Ведь это склеп, как в самом страшном сне!
Эх, хорошо на пленке показать квартиру эту:
Воды проточной нет, отхожее на стороне,
Ни окон, ни дверей – все нестерпимо это.
Ну, а чего? В машине можно ночевать:
Не очень стар, и одежонка слоя в три надета.
А что температура – 25.
Так это не беда, беда, что нет зубов, не пожевать при этом.
Ну, ничего: засунем корку в рот и пососем,
Ну, как-нибудь пересосём-перезимуем.
Темнеет. Потихонечку мы до утра соснем,
А там, Бог милостив, к утру живыми будем.
Ну, что? В багажник, чтоб подушку, одеяло…
Из них медали, орден… Эх, вдруг в снег!
И наклоняться надо, да спина болит. А надо…
А дальше на переднем прикорнуть, бессонница на грех.
Ну, наконец, устроился. Обочина, пурга,
