Сладкий грех
Женщина любимая —
В сердце уголек, —
Потушить его нельзя.
Шел по жизни мимо я,
Шел бы, да не смог —
За руку тебя взял.
Женщина любимая,
Вместе, и — одна,
Дай в глаза твои взгляну.
В них слезинка милая —
Озеро без дна,
Я пришел и в нем тону.
Женщина любимая,
Не моя жена,
Добрый или злой рок?
Шел по жизни мимо я,
Не моя вина
В том, что полюбить смог.
Сладкий грех.
Сладкий грех, обоим данный,
Я один не отмолю.
Но безгрешен,
Но безгрешен только ангел,
Потому тебя люблю.
2008 год
Шел — собой белей перины —
И ломился как во сне
В окна, двери и витрины
Снег.
И неслышными прыжками
Из снегурочкиных рук
Он летел в меня снежками
Вдруг.
Тот туман из белых кружев
Плыл у девочки в глазах,
Ей слова, что топят стужу,
Я сказал.
Дальше — как в хмельном дурмане —
Рук ее холодный мел
Как вторую жизнь в кармане
Грел.
Будто белые полозья
С ней нас мчали без саней,
Будто жизнь свою насквозь я
Видел с ней.
Я стогами звал сугробы,
Я метели звал — грозой,
Я хотел, ледышки чтобы
Жгли слезой.
Но на мир, что стался бледным,
Вдруг обрушилась весна,
И растаяла бесследно
В ней она.
Белым воротом тумана.
Змейкой беглого ручья.
Блик-монеткой из фонтана,
Что — ничья.
2007 год
На абсолютно идиотском снимке,
Где ты стоишь с удавом на плечах,
Рептилия сплетается в обнимке,
И щелкает фотограф вгорячах.
И очередь на снимочек неважный
Построилась. И выстоит часок.
Стоит жара. Ворчит фотограф пляжный,
Чтоб змея не роняли на песок.
Змеиное отродье, видно, право:
Молчит — ему до чертиков уже.
Оно себя не чувствует удавом,
И думают о нем, как об уже.
И только я завидовал змеюке,
Невольнику фотографа-хрыча,
Когда его тебе подали в руки
И на груди связали, хохоча.
1994 год
Он весел и богат — ему не жалко —
Кабак хромает с танго на фокстрот.
Сопливая гуляет содержанка —
Куражится и в пол посуду бьет.
Ей нынче восемнадцать.
С ней рядом модный франт.
К ней ходит нагибаться
Седой официант.
Ей бант пришит на самом главном месте —
Портной, он тоже парень не дурак.
Она пускает дым, целует крестик,
Крещеная по жизни кое-как.
Роятся на подносе
В шампанском пузырьки,
Ей тосты произносят
Большие мужики.
Вращается рулетка — жизнь лихая —
Она сегодня с нею заодно,
И бабочки зеленые, порхая,
Слетают на зеленое сукно.
Их много, их не жалко —
Азартная игра.
Гуляет содержанка.
Студенточка — вчера.
1994 год
Мне не слаще и не горше
В этом клубе-кабаке.
Я гляжу на стриптизершу
И верчу бокал в руке.
На бедре ее наколка —
Змейка, свитая в петлю.
Я гляжу на змейку долго,
Я забыл, кого люблю.
Мой коньяк совсем не пьется,
Перегретый об ладонь.
Змейка вьется и смеется,
И вопьется — только тронь!
И подверженный искусам —
Ах, наколочка-змея! —
Я хочу, чтоб был покусан
Сладким жалом только я.
И, предавшись мыслям сладким,
Я гляжу со стороны
На ужимки и повадки
Всех, кто ей увлечены.
Я ловлю глазами ногу,
Что летает вверх и вниз,
И душа моя пред богом
Тоже делает стриптиз.
Протанцевала напоказ,
Листвой одежда облетела.
Стриптиз окончен, свет погас,
С кем ты уйдешь — какое дело —
Как дорогая песня на заказ.
Она была простой студенткой
Из средней маршальской семьи.
Жила в хоромах, как в застенках,
И на учебе до семи.
Ее плейбой был старше вдвое
И вызывал у предков шок,
Курил траву, само собою,
И даже нюхал порошок.
Она под ним меняла позы,
Как из порнушного кино,
А он вставал за новой дозой,
И ему было все равно.
Она ревела, умоляла,
Что пустит кровь, сойдет с ума!
И как-то раз под одеялом
Пугливо вмазалась сама.
И у подружки-обезьянки
Заночевала в забытьи.
Где лесбиянки, «кокс» и пьянки,
И дым, что туфли не найти.
Где каждый день, как «хэппи бёздэй»,
И полосатый, как матрас,
И папы маршальские звезды
Сверкнули ей в последний раз.
И наконец, закончив прятки,
Расставшись с сотым упырем,
Очнулась вдруг на Ленинградке
Под придорожным фонарем.
И было ей плевать на рожи,
Которым нужно объяснять
Что, мол, она еще все сможет,
Ей только б эти ломки снять.
Крутой братан, последний лох ли
Стекались в целую орду.
Она кричала: «Чтоб вы сдохли!..» —
В больном горячечном бреду.
И с детства раннего трусиха,
Душой сорвавшись как с креста,
Однажды в ночь легко и тихо
Она шагнула вниз с моста.
И в небеса представить богу,
Как говорят, в последний путь,
Пришло народу много-много
В жилетку маршалу вздохнуть.
И лишь один глядел так больно,
И был один бледней белил —
Ее сосед по парте школьной,
Что до сих пор ее любил.
2000 год
Взвыла «скорая» по-бабьи истово,
И пожарные за ней — в хоре.
Ей хватило одного выстрела,
Чтоб в бездонное упасть море.
Поглазеет люд честной тупо так,
Как носилки проплывут с нею,
Как под сердцем корабля — «туполя»
Пыж, измазанный в крови, тлеет.
…Вот она идет.
И взгляды всех мужчин в салоне
На ней сошлись.
Вот она идет.
По чувствам рыцарей на взлет,
как самолет.
Ну вот, оторвались!
Всё в порядке. Газ-вода выпита,
И газеты по местам розданы.
Что же ты из колеи выбита,
И лицо твое белей простыни?
Улыбнулась на ходу глупой шутке их,
Возмутилась: «Где хватил, парень,
лишнего?..»
Но уперлись два ствола жуткие,
И кулак удар в лицо вышвырнул.
Вот она идет.
Несет в губах слова. Слова
В обмен на кучу дроби.
Он кричал, обрез в лицо выцелив:
«Этот курс меняю я, только я!..»
Оглянулась — смотрят в пол рыцари.
И пахнула в нос трава горькая.
Эй, мужчины! Кто-нибудь! Вас полным —
полно,
А ведь выстрелов лишь два выйдет!
Отнимите!.. А они все — в окно.
Обхватила ствол — и навылет.
…Вот она идет.
Шаги как метроном.
«Кому в полет, прошу садиться…»
Вот она идет.
Под белым полотном. И гнет крыло
Над ней большая птица.
А в дыму у бара по трое, по двое
Совладали мужички с чувствами,
Осуждали подлеца кодлою,
И никто их не считал трусами.
Посочувствовал весь порт перед вылетом:
— Потрепало, как-никак, небо нервы
вам… —
Вдруг спросили: «А мужчины, что, были
там?»
И сказала тишина: «Не было».
1986 год
Та женщина была отчаянно красива,
Убойна, как дикарская стрела.
И ни о чем большом, особом не просила,
А просто захотела — и была.
И на руке моей большой зеленый камень
Топорщился и зеленел вдвойне.
Я трогал эту женщину руками.
И ей любилось. Впрочем, как и мне.
Та женщина была смешлива и насмешна,
Когда вокруг стреляли кошельки.
И дураки ей мир к ногам бросали спешно,
Богатые и злые дураки.
И камень на руке ехидно и лукаво
Мерцал, ее глазам играя в тон…
Та женщина была красивая отрава,
Всем прочим оставаясь на — «потом».
Та женщина была большим и сладким
нервом,
Поклоны принимала за долги.
Я не последним был. И далеко не первым.
Я был у ней за то, что был другим.
И камень — талисман от ран
и от болезней —
Сползал с руки, ослеплен и солов.
Та женщина была ночной распутной песней.
Без пенья. Без мелодии. Без слов.
