детском – то честь предводителя,
то беззаботная трель серебра.
Всё они могут. Одно только – нами стать
им не удастся уже никогда.
Любим детей мы порой до беспамятства,
ибо они – наше эхо в годах.
День лицом почернел,
наглотавшись чернил
с недописанных мною страниц.
Цокают копыта памяти,
нам идти
за ними следом.
Летом
в зной
иль в зимней замяти
обнажать себя скелетом.
Свеча дрожит дыханием моим
Свеча дрожит дыханием моим,
но рвётся вверх встревоженное пламя,
и на стене неутомимый мим
все будоражит тень мою и память.
Мне мнится тот полуночный костёр,
зажжённый эхом нашего желанья.
Как руки страстно к звёздам
он простёр,
так восклицаюсь ныне
в том же плане я.
Горит свеча и грезится пожар,
стихи рождаются неотделимой тенью
и тянут кверху как воздушный шар
наперекор земному тяготенью.
Умолк последний соловей.
Неумолимо расставанье.
Останусь в памяти своей
я вечной песней ожиданья.
Ведь кто не ждет, тот – не живёт.
У неживущих нет начала.
Я – жив. И пусть конец придёт,
но лишь бы песнь моя звучала.
Вечер комнату драпирует
одиночеством.
Кому в отчество
имя своё дал, где вы?
Девы чужие вас за собой увели.
Вели, Время,
спилить поскорей тёмной ночи ствол
Стол для завтрака
я накрою без печали и гнева.
Слева посажу память.
Маме – место напротив по праву.
Справа – надежды ораву.
Тень одиночества
растворит наступающий день.
Отрубили у тополя руки,
чтобы звёзд не хватал он с небес,
не дарил их безрукой подруге,
белым пухом не сыпал в округе,
примеряясь к прическам невест.
Отрубили по чьей-то причуде,
злого умысла в том не храня.
Только глядь, а культя словно в чуде
распустила опять зеленя.
Значит, то, что не умерло, живо,
то, что живо, то снова растёт.
Так, прикинувшись тополем, Шива
многорукий над миром простёрт.
Сколько мудрости в жизни самой
Сколько мудрости в жизни самой,
в самом факте существованья,
в том, что белые снеги зимой
не позволят душе остыванье,
в том, что сосны весь год зелены,
а берёзы меняют одежды,
в том, что к тёще спешу на блины,
в том, что в детях лелею надежды,
в том, что люди, устав от забот,
спать ложатся в приятной истоме,
в том, что кто-то кого-нибудь ждёт,
не гася электричество в доме.
Сколько мудрости в ласках жены,
не растраченных в прошлом и
пыльном.
И слова – не слышны, не нужны.
Только разум и сердце всесильны.
Под комариный писк не спится мне,
не спится.
А ночь как чернобурая лиса
искрится звездами
и мягкостью лоснится.
А мне не спится.
И мысли мечутся,
сливаются как спицы
спешащего на финиш колеса.
Ночь – гильотина,
равнодушная к судьбам
казнённых дней,
а они на зло ей
возрождаются наново.
Умерьте
стенанья о смерти.
Я неделим на то, что было
и что будет,
хорошее, плохое ли – со мной.
Но каждый раз
рассвет надежды будит,
что не рюкзак,
а крылья за спиной.
Белая память
над проседью стылого моря
машет крылом перед дальней
дорогой на юг.
Мне же с холодной волною
и возрастом споря,
мне оставаться
нетленною памятью юнг.
Нет, не напрасно
мне голову Время кружило -
я не остыну,
пусть море замёрзнет как жесть.
Сердце моё будет кровью
струиться по жилам,
чтоб сохранить 36 неизменно и 6.
Чайки вернутся -
расспрашивать их я не стану,
память чужая не сможет
меня окрылить.
Море растает,
и вновь у штурвала я встану,
чтобы от памяти прошлого
в завтра рулить.
В лужах застывших не тают, не тонут,
в душах давно надоели друг другу,
лисьей позёмкой гонимы по кругу,
листья опавшие стынут и стонут.
Так же и мы…
Жизнь – это множество вариантов
Жизнь – это множество вариантов,
рассчитать которые
не дано даже самому прозорливому.
И всё же…
я живу.
Черная кошка
сзади меня обошла.
Жизнь полной ложкой
насытила и обожгла.
Что ждет меня в 2000-ом году
Что ждет меня в 2000-ом году,
найду ли я себя в его тумане.
Но манит неизвестность. Я иду,
и какаду-вещун не одурманит.
Не знаю, вдруг печальная судьба
губами поцелуйными отравит.
Не вправе думать, будто жизнь груба,
скубаясь с ней, мечта пусть миром
правит.
И потому не литерный билет,
нет, я беру с собой в охапку Время,
и бремя надвигающихся лет,
поэт, тебе пусть будет самой
Первой премией.
О-о-го, И-о-го-го.
Пошумим. И… ничего.
Круговерть, круговерть…
То рожденье, то смерть,
то – на гребне, то – снова внизу.
Каждый день, каждый год
жизнь по кругу идёт,
всё лечу, всё бегу, всё ползу.
Остановки в ней нет,
и по выслуге лет
ждёт меня неминуемо смерть.
Только жизнь не убьют
и другие придут -
будет та же у них круговерть.
Когда пронзает трепетную плоскость
своим лучом
незнаемый адрон -
других миров посланец,
отголоском
рождается сверхновое ядро.
И разрастаясь по горизонтали,
и челноком снуя то вверх,
то вниз,
наполнят тело времени спирали,
чье множество
и составляет жизнь.
Инь -ян,
чет – нечет,
он-она.
Мир разделен во всем на полюса,
их действием вздымается волна,
чей гребень – это жизни пояса.
Растут кристаллы,
флора жнет посев,
филообразен фауны разбег,
и пеною взнесенный человек
царит,
на трон без основанья сев.
Все – преходяще.
Жизнь –
то вверх,
